АНТОН, ФРИЛАНСЕР
По мотивам произведений А.П. Чехова
«Ненужная победа», «Письмо к ученому соседу»,
«Правила для начинающих авторов», «Чайка»,
«Репка (перевод с детского)», «Злоумышленник»,
а также из писем и воспоминаний
Москва, 2025 год
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Антон Чехов — молодой человек примерно 23-25 лет
Александр Чехов — старший брат Антона
Редактор — собирательный образ редакторов журналов, в которых печатался Антон Чехов
Персонажи из рассказов Чехова, актеры Московского художественного театра — по возможностям театра
Картина первая
На сцене два письменных стола, один в центре, второй — ближе к левой кулисе. На том столе, что в центре, стопка книг, на которой лежит человеческий череп. Около правой кулисы — кровать и ширма, там Антон проводит прием пациентов. Антон в белом халате, со стетоскопом на шее стоит рядом с кроватью, на которой лежит тщедушный мужчина.
Мужчина. Давно искал я случая познакомиться с Вами, так что, когда приключилась со мной болезнь, увидел я в этом знак. Хотя наш максимус понтифекс отец Герасим всячески меня отговаривал от знакомства, потому как не согласен с Вашими мыслями и идеями касательно человеческого происхождения и других явлений мира видимого.
Антон Чехов. Повернитесь.
Антон Чехов прослушивает пациента, потом отходит от кровати, садится за стол, начинает что-то писать. Мужчина садится на кровати, продолжает говорить торопливо и сбивчиво, как бы опасаясь, что его попросят выйти вон.
Мужчина. Вы не подумайте, я не согласен с отцом Герасимом касательно Ваших умственных идей. Однако ж, позвольте мне по-стариковски опровергнуть некоторые Ваши идеи касательно естества природы. Да вот хоть бы ваши слова на щот людей и их первородного состояния и допотопного бытия, что человек произошел от обезьянских племен мартышек, орангуташек и тому подобных. Я с Вами касательно этого важного пункта не согласен. (Взмахивает рукой, показывая степень своего несогласия.) Если бы человек, властитель мира, умнейшее из дыхательных существ, происходил от глупой и невежественной обезьяны то у него был бы хвост и дикий голос. Если бы мы происходили от обезьян, то нас теперь водили бы по городам цыганы на показ, и мы платили бы деньги за показ друг друга, танцуя по приказу цыгана или сидя за решеткой в зверинце.
Антон Чехов (не поворачиваясь в сторону пациента). Можете вставать.
Мужчина торопливо встает, переминается с ноги на ногу около кровати, не решаясь подойти к Чехову. Антон Чехов заканчивает писать, протягивает пациенту листок бумаги.
Вот ваш рецепт. Там расписано, как принимать лекарство. Через две недели придете на прием.
Мужчина (растерянно). Как через две недели? А как же…
Входит Александр.
Антон Чехов (обращается к мужчине). Идите, идите. У меня следующий пациент. Через две недели.
Мужчина уходит.
Александр. Пациент?
Антон Чехов (продолжая что-то писать). Да он почти здоров. Сосед. Как мы приехали, он все норовил знакомство завести, да я благоразумно избегал. А тут, видишь, радикулит его прихватил, так он немедля предлогом воспользовался и явился на прием…
Александр. Забавный.
Антон Чехов (прекращает писать, поднимает голову, смотрит на брата). Ты и
представить себе не можешь, что он здесь нес, пока я его обследовал. Я записал. (Смотрит в свои записи.) Вот, послушай. «Разве мы любили бы и не презирали бы женщину, если бы от нее хоть немножко пахло бы обезьяной, которую мы каждый вторник видим у Предводителя Дворянства? Если бы наши прародители происходили от обезьян, то их не похоронили бы на христианском кладбище».
Александр (смеется). Преуморительные рассуждения. Но ты, я вижу, не в настроении.
Антон Чехов (мрачно). Понимаешь, Саша, переезд в Москву… Мы так сюда стремились — «в Москву, в Москву», так много ждали, а что получили? Как не уезжали, право. На днях родичи приехали из Таганрога. В соседней с моей комнате, не замолкая, кричит детеныш. Отец, придя со службы, читает матери вслух «Запечатленного ангела». Кто-то завел шкатулку, и я слышу «Елену Прекрасную». Сплю здесь, в кабинете, где принимаю больных. Спроси — почему?
Александр (машинально повторяет за братом). Почему?
Антон Чехов (раздраженно). Постель моя занята приехавшим сродственником, который то и дело подходит ко мне и заводит речь о медицине. Я имею несчастье быть медиком, и нет такого индивидуя, который не считал бы нужным потолковать со мной о медицине. (Пауза.) Отцовского жалованья категорически не хватает… Скоро именины матери, а нам не на что сделать пирог.
Александр. Ты же медик, ведешь прием. Неужели ничего не зарабатываешь?
Антон Чехов (раздраженно). Больные все лезут ко мне и надоедают. За лето перебывало их у меня несколько сот, а заработал я один рубль. Куда это годится?
Александр. Ты ж писал в Таганроге. Напиши рассказ и отправь в газету или журнал. Да вот хоть бы в «Стрекозу». Платят немного — копеек по пять или шесть со строчки, но главное — начать.
Антон Чехов (с интересом смотрит на брата). Рассказ?
Александр. Да. Да вот хоть бы и на тему этого твоего пациента. Который только что ушел. Ты ж записал за ним все его измышления.
Антон Чехов (задумывается, потом быстро начинает писать). Знаешь, как назову?
Александр. Нет. Поделись с братом.
Антон Чехов. Письмо ученому соседу. (Быстро пишет еще несколько строк.) Вот, послушай, что получается. Дорогой Соседушка. Максим… (забыл, как по батюшке, извените великодушно!) Извените и простите меня старого старикашку и нелепую душу человеческую за то, что осмеливаюсь Вас беспокоить своим жалким письменным лепетом.
Александр и Антон смеются. Александр уходит, но почти сразу возвращается обратно с конвертом в руках.
Александр (трясет конвертом). Ответ! Ответ из «Стрекозы». (Отдает конверт брату, Антон торопливо вскрывает его, вынимает листок бумаги.) Ну что?
Антон Чехов (вслух читает ответ редактора). Совсем недурно. Благословляем и на дальнейшее сподвижничество. (Замирает, заглядывает в конверт, вынимает оттуда деньги.) Гонорар, Саша, гонорар!!
Александр. Вот тебе и заработок! Пиши! Пиши рассказы в пятьдесят – восемьдесят строк, всякие забавные мелочи. Вроде той, что ты в «Стрекозу» отправил. Отсылай сразу в несколько изданий. Отсылай по пять – десять рассказов. Что-то да возьмут.
Александр уходит, появляется редактор, садится за свой стол. Антон быстро пишет что-то, закончив один лист откладывает его в сторону, тут же начинает писать на другом листе. Редактор, в свою очередь, берет из лежащей перед ним на столе стопки бумаги, читает и отбрасывает в сторону.
Антон Чехов (закончив очередной лист поднимает голову, смотрит на редактора). Ответ?
Редактор (отбрасывая лист). Что? Вы это называете произведением? Да ведь это короче воробьиного носа. Нет, нам таких штучек не надо.
Антон Чехов (обхватывает руками голову). Мое писательство — это сплошное мучение. Маленький писатель, особенно когда ему не везет, кажется себе неуклюжим, неловким, лишним, нервы у него напряжены, издерганы; неудержимо бродит он около людей, причастных к литературе и к искусству… (Читает очередной лист, поднимает голову, с надеждой смотрит на редактора.)
Редактор (отбрасывая лист). Несколько удачных строк не искупают непроходимо пустого словотолчения. Кстати, что за имя — Фуня? (Отбрасывает листок в сторону.) Очерк подождет до лета!
Антон Чехов (комкает очередной лист, бросает его на пол, потом решительно окунает перо в чернильницу и начинает писать). Я не вижу своего читателя, но почему-то в моем воображении он представлялся мне недружелюбным, недоверчивым… На то были причины. Ведь как обычно выходило? Принесешь в редакцию рукопись, а редактор даже не повернется, видишь только спину у подлеца.
Редактор (отбрасывая лист). Не пойдет! Очень длинно и бесцветно. Нечто вроде бумажной ленты, китайцем изо рта вытянутой. Очень жаль. Не расцвев, увядаете. Поймите, нельзя писать без критического отношения к своему делу.
Антон быстро что-то дописывает, берет стопку исписанных листов бумаги, встает, решительно идет к столу редактора, кладет написанное ему на стол.
Редактор (быстро просматривает принесенное, отбрасывая лист за листом). Это мы не поместим. Это до нас не касается. Вы, очевидно, писали это для другого журнала и по ошибке прислали к нам. (Продолжает небрежно снисходительно). Видите ли, господин Чехов, русские беллетристы не умеют писать легко и занимательно для большой публики.
Антон Чехов. Соглашусь с вами в той части, что легкое и внешне занимательное письмо не в нравах русской литературы. Однако никак не могу согласиться с тем, что это происходит от неумения легко и занимательно писать. Причиной тому не неумение, а нежелание.
Редактор. Ну, конечно, исключительно нежелание. Что вы говорите, господин Чехов!
Антон Чехов. Говорю. Русский писатель, пусть даже третьестепенный, всегда — всегда на свою работу смотрит, как на задачу серьезную, подготовляется к ней наблюдением, изучением… Можно сказать — добровольно надевает на себя вериги. Легким и занимательным поставщикам в Западной Европе даже в голову такое не придет. Откровенно говоря, если махнуть рукой на добросовестную манеру русского художественного письма, то нет ничего легче, как писать занимательные повести и романы, хотя бы безо всякого знакомства с предметом, о котором пишешь.
Редактор. Скажете тоже. Вы читали последний роман Мавра Иокая? Что полагаете?
Антон Чехов (пожимает плечами). Весьма слабое произведение. Написано откровенно плохо.
Редактор (издевательски). Да что вы говорите! Плохо? А публика в восторге. Вот вы напишите что-нибудь такое же, чтобы читатели были в восторге. Вот, коли напишете, тогда и говорите, что роман Иокая плох.
Антон Чехов (пожимая плечами). Почему нет? Написать можно.
Редактор (в шоке от нахальства молодого человека). Что? Как Мавр Иокай?
Антон Чехов (саркастически). Зачем же «как Иокай». Я берусь написать повесть, которую публика будет читать нарасхват и примет за переводную с венгерского. (Пауза.) Хотя я по-венгерски не смыслю ни аза, ничегошеньки не знаю о Венгрии и, кроме как в романе Мавра Иокая, в жизни ни одного венгерца не видел.
Редактор. Вы очень самоуверенны, молодой человек. Чтобы проучить вас, предлагаю вам литературное пари. Готовы?
Антон Чехов. Готов! (Жмут друг другу руки. Редактор уходит. Антон Чехов возвращается к себе, садится за письменный стол, на котором лежит череп.) Пари… Хм. Придется написать. Повесть — долго, лучше рассказ. Из венгерской жизни. (Смеется.) Название… Надобно дать название, которое привлечет внимание читателей. «Победа»? Слишком претенциозно. Ненужная победа? Вот это, пожалуй, пойдет. (Берет в руки перо, окунает его в чернильницу, пододвигает к себе чистый лист бумаги. Начинает писать, проговаривая текст вслух и периодически хихикая.) Солнце было на полдороге к западу, когда Цвибуш и (задумывается, потом хохочет.) Илька Собачьи Зубки свернули с большой дороги и направились к саду графов Гольдаугенов. Было жарко и душно…
Громко звучит мелодия венгерского чардаша. Появляется редактор, в руках у него пачка писем. Редактор садится за свой стол, вскрывает письма, читает. Антон Чехов берет исписанные листки, встает из-за стола, подходит к столу редактора.
Редактор (неохотно). Ну, что же, молодой человек, должен признать, что вы выиграли. (Трясет пачкой писем.) Знаете, что это? (Антон Чехов мотает головой.) Это письма читателей! Публика в полном восторге. Особенно дамы, их сердца тронула полная драматизма сцена между (заглядывает в газету) женой графа Гольдаугена, урожденной баронессы фон Гейленштраль и Илькой Собачьи Зубки. Спрашивают, отчего не напечатано имя автора. Многие полагают, что это новое сочинение Мавра Иокая. (Редактор встает, протягивает руку Антону.) Был неправ, поздравляю, это прогресс, огромный прогресс.
Антон Чехов (кивает, отвечает несколько рассеянно). Да, прогресс… Я… Я с детства уверовал в прогресс и не мог не уверовать, так как разница между временем, когда меня драли, и временем, когда меня перестали драть, была страшная.
Антон возвращается за свой стол, где лежит череп. Задумчиво его гладит. Входит Александр.
Александр. Поздравляю!
Антон Чехов (удивленно). С чем?
Александр. Да по всей Москве только и разговоров о том, как ты выиграл пари у Курепина.
Антон Чехов (горько). Выиграл, да толку с того? Он после проигрыша пари зуб на меня имеет, платит ужасно мало. Восемь – десять рублей за рассказ. За трехрублевкой до десяти раз ходить приходится. Или вот недавно было. Приехали к Курепину получать гонорар. Я, Пальмин, Кичеев, компанией, чтобы не было скучно. Спрашиваем: Дома? «Дома, просят вас подождать!». Ждем, час ждем, другой. Надоело. Начали стучать во все двери. Вышел какой-то заспанный малый с пухом в волосах и объявил, что Курепин уж давно вышел с черного хода и уехал, а нам велел передать— пусть зайдут как-нибудь после. (Берет в руки листок, просматривает, комкает, бросает.)
Александр. Кстати, про Пальмина. Помнишь, он тебя познакомил с Лейкиным, издателем?
Антон Чехов (равнодушно). Помню. Что с того знакомства?
Александр. А с того, что Лейкин приобрел права на издание юмористического журнала «Осколки» и просил Пальмина рекомендовать ему авторов. Пальмин рекомендовал тебя. Плата обещается великолепная и своевременная. А еще должен тебе сказать, что «Осколки» теперь самый модный журнал. Из него перепечатывают, его читают всюду. В нем проскакивают такие штуки, которые редко найдешь в подцензурных изданиях. Начнешь работать в «Осколках», считай, получишь аттестат. И на Курепинский «Будильник» будешь смотреть свысока, да и за пятачок едва ли где станешь работать! Есть у тебя что-нибудь для «Осколков»? Острое, что цензура не любит и всячески старается не пропускать?
Антон перебирает бумаги на столе, вынимает один лист.
Антон Чехов (смеется). Вот, какое-то время назад написал сущую безделицу, перевод с детского. Да нигде не приняли. Курепин, когда ему это принес, аж креститься начал, как будто демонов отгонял.
Александр. Ну-ка, прочитай. Как ты умеешь, артистично.
Антон Чехов (откашливается). Начинается, как в оригинале. Жили-были себе дед да баба. Жили-были и…
Александр. Дед огородничал и вырастил репку? Или это про тех, у кого курочка Ряба была?
Антон Чехов. Мои дед и баба породили Сержа. У Сержа уши длинные и вместо головы репка. Вырос Серж болыпой-преболыпой… Потянул дед за уши; тянет-потянет, вытянуть в люди не может. Кликнул дед бабку. Бабка за дедку, дедка за репку, тянут-потянут и вытянуть не могут. Кликнула бабка…
Александр (смеется). Дай угадаю! Внучку?
Антон Чехов (с напускной серьезностью). Проку-то внучку звать? Кликнула бабка тетку-княгиню. Тетка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку, тянут-потянут, вытянуть в люди не могут. Кликнула княгиня кума-генерала. Кум за тетку, тетка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку, тянут-потянут, вытянуть не могут. Не вытерпел дед. Выдал он дочку за богатого купца. Кликнул он купца с сторублевками. Купец за кума, кум за тетку, тетка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку, тянут-потянут…
Александр (смеется). И?
Антон Чехов (с напускной серьезностью). … и вытянули голову-репку в люди. И Серж стал статским советником.
Александр смеется, Антон тоже начинает смеяться.
Александр. Не у всякого статского советника голова как репа, но подмечено верно. Отправляй, Лейкину это понравится.
Александр уходит, Антон опять садится за стол, вскрывает лежащий там конверт, читает вслух.
Антон Чехов. О! Долго жить будет. Письмо как раз от Лейкина, моего литературного крестного. Что он пишет? Милостивый государь, имею честь вас уведомить, что присланные вами в два приема рассказцы я получил и отобрал из них, для помещения в журнале «Осколки», три рассказа. За присылку их приношу вам свою благодарность. Мне вообще приятно ваше сотрудничество. (Пауза, размышляет вслух.) Если бы все журналы были честны, как «Осколки», я на лошадях бы ездил. Но, увы… «Будильник» после всех выходок Курепина, я не терплю. И если соглашусь строчить в нем, то с болью. (Встает, подходит к рампе.) Полагаю, было бы невредно обобщить для молодых людей, делающих первые шаги на литературном поприще, мой опыт. Итак. Путь пишущего от начала и до конца усыпан тернием, гвоздями и крапивой, и потому здравомыслящий человек всячески должен отстранять себя от писательства. Если же неумолимый рок, несмотря на все предостережения, толкнет кого-нибудь на путь авторства, то для смягчения своей участи такой несчастный должен руководствоваться следующими правилами:
Следует помнить, что случайное авторство и авторство a-propos лучше постоянного писательства. Кондуктору, пишущему стихи, живется лучше, чем стихотворцу, не служащему в кондукторах.
Следует зарубить себе на носу, что неудача на литературном поприще в тысячу раз лучше удачи. Первая наказуется только разочарованием, да обидной откровенностью почтового ящика. Вторая же влечет за собою томительное хождение за гонораром, получение гонорара купонами 1899 года, «последствия» и новые попытки.
Слава есть яркая заплата на ветхом рубище певца, литературная известность мыслима только в тех странах, где за уразумением слова «литератор» не лезут в «словарь 30 000 иностранных слов».
Написавши, подписывайся. Если не гонишься за известностью и боишься, чтобы тебя не побили, употреби псевдоним. (Пауза.)
Получивши гонорар, делай с ним, что хочешь: купи себе пароход, осуши болото, снимись в фотографии, закажи Финляндскому колокол, увеличь женин турнюр в три раза… Одним словом — что хочешь. (Машет рукой.) Горько, больно, но, увы, это жизнь. (Задумывается, потом быстро возвращается за письменный стол.) а, пожалуй, из моих жалоб получится недурной рассказ для «Будильника» (быстро пишет.)
Появляется Александр с пачкой газет, журналов и писем.
Александр. Что, брат, опять хандришь? С чего вдруг? Тебя печатают, мы с Николаем регулярно видим твои рассказы. (Антон машет рукой, показывая, чтобы брат не мешал. Александр перебирает пачку корреспонденции, вынимает письмо.) Антон, тебе письмо от Лейкина, не хочешь прочитать?
Антон Чехов (продолжая писать). Не хочу.
Александр. Что так?
Антон Чехов (продолжая писать). Слухами земля полнится. Из Москвы уже новости прилетели — погром на «Осколки». Цензор все захерил.
Александр. Это все, что тебе сообщили?
Антон Чехов (прекращает писать, поднимает голову, смотрит на брата). Да. А что, есть еще что-то?
Александр. Представь себе, есть. И очень нехорошее. Лейкина вызывали цензурный комитет, где объявили, что начальник главного управления по делам печати вообще против сатирических журналов и не находит, чтобы они были необходимы для публики. Так что, если он, Лейкин, не переменит направления, журнал вовсе запретят.
Антон Чехов. Если «Осколки» запретят, то, помилуй Бог, куда писать-то? Да… Непрочный кусок хлеба дает литература.
Александр. Вот потому настоятельно рекомендую тебе прочитать письмо Лейкина. (Протягивает брату конверт. Антон вскрывает конверт, пробегает глазами письмо.)
Антон Чехов. Надо же, предложение из «Петербургской газеты» писать для них. Как штатный сотрудник, по 7 копеек за строчку.
Александр. Соглашайся!!! Это гарантированный кусок хлеба.
Антон Чехов. Да я-то согласен, но новых рассказов у меня нет, а те, что уже напечатаны посылать негоже. (Раздается бой часов, Антон вздрагивает.) Ох, уже пять часов пополудни, я обещал Павлу Арсеньевичу обход заместо него сделать. Быстро встает, надевает сюртук, берет в руки докторский саквояж. Ну, я пошел!
Кивает брату и уходит. Александр, немного постояв, тоже уходит.
На сцену выносят диван. Появляется дородный мужчина, — это отставной генерал-майор, щека его подвязана платком, мужчина кривится от боли, периодически вскрикивает и прижимает руку к щеке. За ним семенит его Генеральша, в руках у нее две стопки — одна с водкой, вторая с коньяком.
Генеральша. Алеша, Алеша, прополощи рот коньяком.
Генерал (неразборчиво). Полоскал уже. И коньяком, и водкой. Не помогает. Ой! (Опять хватается за щеку.)
Генеральша. Ну, потерпи еще немного. За доктором уже послали.
Генерал (неразборчиво). Шо твой доктор? Чем он поможет? Оооооооооо!
Появляется приказчик, в руках у него бутылочка с какой-то жидкостью и тряпица.
Приказчик (шепотом обращается к генеральше). Что, не помогает?
Генеральша (отвечает тоже шепотом). Не помогает.
Приказчик (протягивает генеральше бутылочку). Вот, скипидару принес. Приложить надобно.
Генеральша (берет бутылочку, открывает ее, смачивает тряпицу). Алеша, душа, моя, вот (протягивает тряпицу мужу) приложи скипидару, авось, полегчает.
Генерал берет из рук жены тряпицу, с трудом открывает рот, сует тряпицу в рот.
Генерал (воет от боли). Ооооооо!!! (Вытаскивает тряпицу, бросает ее на пол.) Тьху. Гадость какая. (Опять хватается за щеку.) Оооооооооооо!
Входит Антон Чехов.
Генеральша (радостно). А вот и доктор! (Обращается к Чехову.) Доктор, помогите, третий день зубами мается.
Чехов осторожно подходит к завывающему Генералу.
Антон Чехов. Что вас беспокоит?
Генерал (на мгновение прекращает выть). Вы доктор? Не видите, зуб болит.
Антон Чехов. Я доктор, замещаю сегодня Павла Арсеньевича… По его просьбе.
Генерал (вновь начинает выть). Молодой, ничего не знаете, не умеете. Оооооооооо!!!
Антон Чехов (старается говорить уверенно). Ваш случай видится мне весьма тяжелым. В таких случаях, как ваш, специалисты настаивают на удалении зуба. Можно делать это и в домашних условиях, но лучше бы вам приехать к нам, в Чикинскую больницу. (Немного подумав.) А еще лучше — поезжайте в Москву, в кабинет Ильи Матвеевича Каварского.
Генерал (воет). Ооооооо!! Никуда не поеду! Рвать зуб не дам!!! Ни Каварскому, ни уж тем более вам.
Приказчик (вмешивается в разговор). Рвать и не надо, ваше превосходительство. Тут, в нашем уезде, ваше превосходительство, лет десять назад служил акцизный Яков Васильич. Заговаривал зубы — первый сорт. Бывало, отвернется к окошку, пошепчет, поплюет — и как рукой! Сила ему такая дадена…
Генерал (воет, но между приступами боли задает вопросы). Ооооооо!!!! Где же он теперь?
Приказчик (радостно). А после того, как его из акцизных увольнили, в Саратове у тещи живет. Теперь только зубами и кормится. Ежели у которого человека заболит зуб, то и идут к нему, помогает… Тамошних, саратовских на дому у себя пользует, а ежели которые из других городов, то по телеграфу. Пошлите ему, ваше превосходительство, депешу, что так, мол, вот и так… у раба божьего Алексия зубы болят, прошу выпользовать. А деньги за лечение почтой пошлете.
Генерал (гневно). Оооооо! Ерунда! Шарлатанство!
Приказчик. А вы попытайте, ваше превосходительство. До водки Яков Васильич очень охотник, живет не с женой, а с немкой, ругатель, но, можно сказать, чудодейственный господин!
Генеральша. Пошли телеграмму, Алеша! (Гладит мужа по спине.) Ты вот не веришь в заговоры, а я на себе испытала. Хотя ты и не веришь, но отчего не послать? Руки ведь не отвалятся от этого.
Генерал (мотает головой в знак отказа, но тут у него случается очередной приступ боли). Ооооооо!!!! Ну, ладно, тут не только что к акцизному, но и к чёрту депешу пошлешь… Ох! Мочи нет! (Обращается к приказчику.) Ну, где твой акцизный живет? Как к нему писать? (Генерал идет к письменному столу, садится, берет в руки перо.)
Приказчик (уверенно). Его в Саратове каждая собака знает. Извольте писать, ваше превосходительство, в город Саратов, стало быть… Его благородию господину Якову Васильичу… Васильичу…
Генерал (нетерпеливо). Ну?
Приказчик (поднимает глаза к потолку, шевелит губами). Васильичу… Якову Васильичу… а по фамилии… А фамилию вот и забыл!.. Васильичу… Чёрт… Как же его фамилия? Давеча, как сюда шел, помнил… Позвольте-с…
Генеральша (нетерпеливо). Ну, что же? Скорей думай!
Приказчик (мучается, вспоминая). Сейчас… Васильичу… Якову Васильичу… Забыл! Такая еще простая фамилия… словно как бы лошадиная… Кобылин? Нет, не Кобылин. Постойте… Жеребцов нешто? Нет, и не Жеребцов. Помню, фамилия лошадиная, а какая — из головы вышибло…
Генеральша. Жеребятников?
Приказчик. Никак нет. Постойте… Кобылицын… Кобылятников… Кобелев…
Генеральша. Это уж собачья, а не лошадиная. Жеребчиков?
Приказчик. Нет, и не Жеребчиков… Лошадинин… Лошаков… Жеребкин… Всё не то!
Генерал (раздраженно). Ну, так как же я буду ему писать? Ты подумай! (Хватается за щеку.) Ооооооооо!
Приказчик (нервно). Сейчас. Лошадкин… Кобылкин… Коренной…
Генеральша. Коренников?
Приказчик (еще более нервно). Никак нет. Пристяжкин… Нет, не то! Забыл!
Генерал (раздраженно). Так зачем же, чёрт тебя возьми, с советами лезешь, ежели забыл? Ступай отсюда вон! (Приказчик медленно уходит к кулисе, шевеля губами. Генерал вновь хватается за щеку.) Ой, батюшки! Ой, матушки! Ох, света белого не вижу!
Приказчик (смотрит вверх, как будто надеется прочитать там ответ). Жеребчиков… Жеребковский… Жеребенко… Нет, не то! Лошадинский… Лошадевич… Жеребкович… Кобылянский…
Генерал (орет на приказчика). Вспомнил?
Приказчик (виновато). Никак нет, ваше превосходительство.
Генерал (с надеждой в голосе). Может быть, Конявский? Лошадников? Нет? (Хватается за щеку.) Двадцать пять рублей тому, кто вспомнит фамилию.
Антон Чехов (подходит к генеральше). Я, пожалуй, пойду. Если его превосходительство передумает насчет зуба, присылайте за мной.
Генеральша (рассеянно, мысли ее заняты другим). Табунов? Копытин? Идите, идите, если переменится, позовем вас. (Обращается к приказчику.) Жеребовский?
Приказчик (виновато). Никак нет. Ах, Господи, да как же его. Коненко… Конченко… Жеребеев… Кобылеев…
Антон Чехов уходит. Приказчик нервно ходит по сцене от одной кулисы до другой. Периодически из-за кулис выскакивают люди и выкрикивают очередной вариант лошадиной фамилии.
Дворня. Гнедов! Рысистый! Лошадицкий!
Детские голоса из-за кулис. Папа! Тройкин! Уздечкин!
Свет приглушается, генеральша и Генерал уходят. На сцене остается только приказчик.
Приказчик (сосредоточенно). Буланов… Чересседельников…Засупонин… Лошадский…
Появляется совершенно измученный Генерал.
Генерал (чуть не плача). Не Меринов ли?
Приказчик (виновато). Нет, не Меринов, ваше превосходительство.
Генерал. Да может быть, фамилия не лошадиная, а какая-нибудь другая!
Приказчик (истово крестится). Истинно слово, ваше превосходительство, лошадиная… Это очень даже отлично помню.
Генерал. Экий ты какой, братец, беспамятный… Для меня теперь эта фамилия дороже, кажется, всего на свете. Замучился! Утром велю за доктором послать. (Вздыхает.) Пусть рвет!
Генерал уходит. Приказчик остается, отходит в угол, неразборчиво бормочет что-то себе под нос, периодически до зрителя доносятся его реплики.
Приказчик (нервно). Хомутов? Сбруев? Жеребяткин? Не, этот, вроде, уже был.
Появляется генеральша, вместе с ней Антон Чехов.
Генеральша. Всю ночь маялся, не заснул ни минутки. В больницу к вам ехать не хочет. Пусть, говорит, доктор здесь зуб рвет. (Умоляюще.) Вы уж, доктор, постарайтесь.
Из-за кулис доносятся стоны и вопли генерала. Антон Чехов кивает, уходит за кулисы. Оттуда раздается вопль генерала.
Голос генерала. Аааааааа! Батюшки, убивают! (И внезапная тишина.)
Генеральша мелко крестится. Появляется Антон Чехов. Генеральша бросается к нему.
Генеральша. Что, как, доктор?
Антон Чехов (подходит к генеральше). Вырвал. На будущее все же настоятельно советую не запускать, а съездить в Москву, в кабинет Ильи Матвеевича Каварского. Он не просто вылечит, но и даст необходимые рекомендации.
Генеральша (дает Чехову деньги). Постараюсь уговорить его. Благодарствуйте, доктор. А вы уже кланяйтесь от нас Павлу Арсеньевичу.
Генеральша уходит. Чехов замечает стоящего в углу и что-то бормочущего себе под нос приказчика.
Приказчик (бормочет). Жеребович? Кононенко?
Антон Чехов (обращается к приказчику). Послушайте, как вас там, по батюшке…
Приказчик (отвечает машинально, мысли его заняты другим). Иван Евсеич.
Антон Чехов. Голубчик, Иван Евсеич, не могу ли я, купить у вас четвертей пять овса?
Приказчик (тупо смотрит на доктора, дико улыбается, бежит за кулисы с криком). Надумал, ваше превосходительство! Надумал, дай бог здоровья доктору! Овсов! Овсов фамилия акцизного! Овсов, ваше превосходительство! Посылайте депешу Овсову!
Антон Чехов подходит к столу, на котором книги и череп, садится и начинает писать. Видно, что настроение у него весьма мрачное. Входит Александр, в руках у него пачка корреспонденции — газеты, журналы, письма. Вместе с Александром входит маленький, чрезвычайно тощий мужичонка в пестрядинной рубахе и латаных портах.
Александр. Привет, брат. Вижу, ты опять хандришь. Вот погоди, сейчас расскажу тебе такое, что ты вмиг приободришься.
Антон Чехов (перестает писать, поднимает голову, смотрит на пришедших.) Кого ты привел? (Всматривается в мужичка, тот переминается с ноги на ногу.) А! Знакомое лицо. (Обращается к мужику) Ты ведь Никита, живешь на нашей улице, в крайнем доме.
Мужичок. Чаво?
Антон Чехов (обращается к брату). Я его знаю, зовут Никита, промышляет рыбной ловлей. Ты зачем его сюда притащил?
Александр. Да шел с почты, встретил по пути железнодорожного сторожа, он мне и рассказал, что поймал этого типа за откручиванием гайки. Попросил меня отвести преступника к судебному следователю, потому как ему надо проверить, не откручены ли еще где гайки. Твой дом по дороге, вот я и решил почту тебе занести, заодно и познакомить… (Достает из кармана гайку.) Вот она, эта гайка.
Антон Чехов (обращается к мужику). Это так все и было? Как сторож рассказал?
Мужичок. Чаво?
Антон Чехов (терпеливо). Ты отвинтил гайку?
Мужичок. Знамо, было.
Антон Чехов. А для чего ты отвинчивал гайку?
Мужичок (смотрит в потолок). Коли б не нужна была, не отвинчивал бы,
Антон Чехов. Для чего же тебе понадобилась эта гайка?
Мужичок (смотрит на Антона, как на умственно отсталого). Гайка-то? Мы из гаек грузила делаем…
Антон Чехов. Какие еще грузила?
Мужичок (удивленно). Да нешто, барин, можно без грузила? Ежели ты живца или выполозка на крючок сажаешь, то нешто он пойдет ко дну без грузила? Чёрт ли в нем, в живце-то, ежели поверху плавать будет! Окунь, щука, налим завсегда на донную идет, а которая ежели поверху плавает, то ту разве только шилишпер схватит, да и то редко… В нашей реке не живет шилишпер… Эта рыба простор любит.
Антон Чехов. Для чего ты мне про шилишпера рассказываешь?
Мужичок (удивленно). Чаво? Да ведь вы сами спрашиваете! У нас и господа так ловят. Самый последний мальчишка не станет тебе без грузила ловить. Конечно, который непонимающий, ну, тот и без грузила пойдет ловить. Дураку закон не писан…
Антон Чехов. Так ты отвинтил эту гайку, чтобы грузило из нее сделать?
Мужичок (удовлетворенно, наконец до барина дошло). А то что же? Не в бабки ж играть!
Антон Чехов. Послушай, для грузила ты мог взять свинец, пулю… гвоздик какой-нибудь…
Мужичок (отвечает таким тоном, каким говорят очевидные вещи). Свинец на дороге не найдешь, купить надо, а гвоздик не годится. Лучше гайки и не найтить… И тяжелая, и дыра есть.
Антон Чехов. Ты не понимаешь, к чему это могло привести? Если бы сторож тебя не поймал, поезд с рельсов мог сойти, люди бы погибли. И убил бы их ты.
Мужичок (крестится). Избави господи, барин! Зачем убивать? Нешто мы некрещеные или злодеи какие? (Крестится.) Слава те господи, господин хороший, век свой прожили и не токмо что убивать, но и мыслей таких в голове не было… Спаси и помилуй, царица небесная… Что вы-с!
Александр (вмешивается в разговор). А отчего, по-твоему, происходят крушения поездов? Отвинти две-три гайки, вот тебе и крушение!
Мужичок (обращается к Александру, говорит насмешливо). Ну! Уж сколько лет всей деревней гайки отвинчиваем и хранил господь, а тут крушение… людей убил… Ежели б я рельсу унес или, положим, бревно поперек ейного пути положил, ну, тогды, пожалуй, своротило бы поезд, а то… тьфу! гайка!
Александр (слегка повышает голос). Да пойми же, гайками прикрепляется рельса к шпалам!
Мужичок (рассудительно). Это мы понимаем… Мы ведь не все отвинчиваем… оставляем… Не без ума делаем… понимаем… (Зевает и крестит рот).
Антон Чехов (обращается к брату). Мне рассказали, что в прошлом году здесь сошел поезд с рельсов. Теперь понятно, почему…
Мужичок (до того задумчиво теребивший подол рубахи неожиданно включается в разговор). Чего изволите?
Александр (раздраженно). Поезд с рельсов сошел в прошлом году… Теперь я понимаю, отчего.
Мужичок (согласно кивает). На то вы и образованные, чтобы понимать, милостивцы наши… Господь знал, кому понятие давал… Вы вот и рассудили, как и что, а сторож тот же мужик, без всякого понятия, хватает за шиворот и тащит… Ты рассуди, а потом и тащи! Сказано — мужик, мужицкий и ум… (Оборачивается, видит, что Антон что-то записывает.) Вот-вот, запишите также, барин, что он, сторож, меня два раза по зубам ударил и в груди.
Александр. Да ты понимаешь, что за повреждение железной дороги виновный приговаривается к ссылке в каторжные работы.
Мужичок (согласно кивает). Конечно, вы лучше знаете… Мы люди темные… нешто мы понимаем?
Александр (бросает газеты и письма на стол, всплескивает руками). Да не ври, все ты понимаешь!
Мужичок (согласно кивает). Зачем врать? Спросите на деревне, коли не верите… Без грузила только уклейку ловят, а на что хуже пескаря, да и тот не пойдет тебе без грузила.
Александр (насмешливо). Ну, да. Ты еще про шилишпера расскажи!
Мужичок (мотает головой). Не… Шилишпер у нас не водится… Пущаем леску без грузила поверх воды на бабочку, идет голавль, да и то редко.
Александр (разводит руками, обращается к брату). И вот что с ним прикажешь делать?
Мужичок. Могу идтить?
Александр (передразнивает). Идтить. Мне тебя надо сопроводить к судебному следователю, а тот тебя в тюрьму отправит.
Мужичок. То есть, как же в тюрьму? Мне некогда, мне надо на ярмарку; с Егора три рубля за сало получить… (Возмущенно бормочет.) В тюрьму… Было б за что, пошел бы, а то так… здорово живешь… За что? И не крал, кажись, и не дрался…
Александр. Пошли, бедолага, отвечать все равно придется.
Александр кладет руку на плечо мужичка, подталкивает его к выходу.
Мужичок (возмущенно бормочет). В тюрьму… Ежели это насчет недоимки, так то староста набрехал в учете, это я хоть под присягой… Нас три брата: Кузьма Григорьев, стало быть, Егор Григорьев и я… Нас три брата. Брат за брата не ответчик… Кузьма не платит, а я отвечай…
Александр и мужичок уходят. Антон, улыбаясь быстро что-то пишет. Александр возвращается.
Антон Чехов. Ну что? Сдал его следователю?
Александр. Да только вышли, тут железнодорожный сторож навстречу. Он его дальше и повел. Ужас в том, брат, что этот несчастный даже не понимает, за что его под арест. Не видит связи между украденной гайкой и крушением поезда. Ты, я смотрю, записывал за ним?
Антон Чехов. Записывал. Из этого неплохой рассказ может выйти.
Александр. Так-так-так… Сколько ты нам в Таганроге за сюжет платил? По двадцать копеек. Теперь ты штатный сотрудник «Петербургской газеты», поэтому не меньше рубля за сюжет должен. (Смеется.)
Антон Чехов (с горечью в голосе). Писанье, кроме дерганья, ничего не дает мне.
Александр. Для штатного сотрудника «Петербургской газеты» ты очень минорно настроен. (Вытаскивает из лежащей на столе пачки корреспонденции «Петербургскую газету».) Вот! Твоя «Лошадиная фамилия» большой успех имеет. Все читают и пересказывают друг другу, а также стараются придумать различные варианты такой фамилии. А если серьезно, то мне передали, что Лейкин при всех громко объявил: «Господа, я открыл нового Щедрина». И это про тебя, братец. (Подходит к столу, кладет перед Антоном «Петербургскую газету», раскрыв ее на странице с рассказом «Лошадиная фамилия».) Успех! И ты теперь штатный сотрудник издания. Не об этом ли ты мечтал? Тебе теперь не нужно рассылать в несколько изданий и гадать, возьмут или нет.
Антон Чехов (с горечью в голосе). Сегодня роковая суббота — день получения денежной почты. Пришла почта, а денег из «Петербургской газеты» нет и нет. Я писал им чуть ли не три раза. Надоедать совестно, потому не пишу в четвертый. В ожидании получки я все вязну, вязну, по шею вязну.
Александр. Но твои рассказы…
Антон Чехов (перебивает брата). Мои рассказы. Мои рассказы не подлы и, говорят, лучше других по форме и содержанию. На литературных вечерах рассказываются мои рассказы, но… (Яростно.) Лучше с триппером возиться, чем брать деньги за подлое, за глумление над пьяным купцом… Черт с ними! Погружусь в медицину, в ней спасение, хоть я до сих пор не верю, что я медик.
Александр. Антон, но ведь «Петербургская газета»…
Антон Чехов (перебивает брата). Начав работать в «Петербургской газете», я зарабатываю не больше прежнего, ибо в оную газету я отдаю все то, что раньше отдавал в «Развлечение», «Будильник» и другие издания. (Пауза.) Аллаху известно, как трудно мне балансировать и как легко мне сорваться и потерять равновесие. Заработай я в будущем месяце двадцатью-тридцатью рублями меньше и, мне кажется, баланс пойдет к черту. (Пауза, продолжает горячо и страстно.) Ты пойми, Саша, писать больше, чем я сейчас пишу, мне нельзя. Медицина — не адвокатура, не будешь работать, застынешь. Стало быть, мой литературный заработок есть величина постоянная. Уменьшится может, увеличиться нет.
Александр молчит, перебирает корреспонденцию на столе, вытаскивает письмо.
Александр. Ты… Ты хочешь бросить писать?
Антон Чехов (делает жест рукой). Я много пишу, но это временно. Оным не умру. Коли буду еще писать, то непременно издалека, из щелочки. Сто рублей, которые я получаю в месяц, уходят в утробу, и нет сил переменить свой серенький неприличный сюртук на что-либо менее ветхое.
Александр машинально вскрывает конверт, который он до этого вертел в руках.
Александр. Извини. (Протягивает конверт брату.)
Антон Чехов (равнодушно). Не хочу. Что там? Читай вслух.
Александр (вынимает письмо из конверта). Милостивый государь, Антон Павлович. Около года назад я случайно прочел в «Петербургской газете» ваш рассказ. Названия его я теперь не припомню, помню только, что меня поразила замечательная правдивость в изображении действующих лиц.
Антон Чехов (протягивает руку). Дай-ка.
Александр отдает Антону письмо. Начинает звучать голос очень пожилого человека — автора письма.
Автор письма. С тех пор я читал все, что подписано Чехонте, хотя внутренне сердился на человека, который так еще мало себя ценит, что считает нужным прибегать к псевдониму. Я не журналист, не издатель, пользоваться вами я могу, только читая вас. Если я говорю о вашем таланте, говорю по убеждению: мне минуло 65 лет, но я сохранил еще столько любви к литературе, так радуюсь, когда встречаю в ней что-нибудь живое, даровитое, что не смог утерпеть и протягиваю вам обе руки.
Антон Чехов (взволнованно). Если у меня есть дар, который следует уважать, то каюсь пред чистотой вашего сердца, я доселе не уважал его. Я чувствовал, что он у меня есть, но привык считать его ничтожным. Чтобы быть к себе несправедливым достаточно причин чисто внешнего свойства. (Горько.) А таких причин у меня достаточно. Все мои близкие всегда относились снисходительно к моему авторству и не переставали дружески советовать не менять настоящее дело на бумагомаранье. У меня в Москве сотни знакомых, между ними десятка два пишущих, и не могу припомнить ни одного, который бы читал меня или видел во мне художника. (С горьким смехом.) в Москве есть так называемый «литературный кружок»: таланты и посредственности всяких возрастов и мастей собираются раз в неделю в кабинете ресторана и прогуливают языки. Если пойти мне туда и прочесть хоть кусочек из вашего письма, мне засмеются в лицо. (Устало.) За пять лет моего шатанья по газетам я успел проникнуться этим общим взглядом на мою литературную мелкость, привык снисходительно смотреть на мои работы. Это первая причина. А вторая — я врач, и по уши втянулся в свою медицину, так что поговорка о двух зайцах никому так не мешала спать, как мне.
Автор письма. Бросьте срочную работу. Я не знаю ваших средств, если у вас их мало, голодайте лучше, как мы в свое время голодали, поберегите ваши впечатления для труда обдуманного, писанного не в один присест, но писанного в счастливые часы внутреннего настроения. Один такой труд будет во сто раз выше оценен, чем сотня прекрасных рассказов, разбросанных в разное время по газетам. Вы сразу возьмете приз и станете на видную точку в глазах чутких людей и затем всей читающей публики.
Антон Чехов (взволнованно). Ваше письмо поразило меня как молния. Я едва не заплакал, разволновался и теперь чувствую, что оно оставило глубокий след в моей душе. Что составляет для моего самолюбия ваше письмо! Оно выше всякого диплома, а для начинающего писателя оно — гонорар за настоящее и будущее. (Пауза.) Я пишу вам ответ, чтобы хоть немного оправдаться перед вами в своем тяжком грехе. Доселе я относился к своей литературной работе крайне легкомысленно, небрежно, зря. (Виновато.) Не помню я ни одного моего рассказа, над которым работал бы более суток. Я писал свои рассказы машинально, полубессознательно, не заботясь ни о читателе, ни о себе самом. (Пауза, потом продолжает отчаянно, как на исповеди.) Писал я и всячески старался не потратить на рассказ тех образов и картин, которые мне дороги. (Перечитывает отрывок из письма.) Вы пишете — бросьте срочную работу… От срочной работы избавлюсь, но не скоро. Выбиться из колеи, в которую я попал, нет возможности.
Автор письма. На днях, говорили мне, выходит книга с вашим рассказами; если она будет под псевдонимом Чехонте, — убедительно прошу вас телеграфировать издателю, чтобы он поставил на ней ваше настоящее имя. Поверьте, оно будет иметь больше успеха. (Пауза.) По моему глубокому убеждению, вы, по разнообразным свойствам вашего таланта, призваны к тому, чтобы написать несколько превосходных, истинно художественных произведений. Вы совершите великий нравственный грех, если не оправдаете таких ожиданий.
Александр (внимательно смотрит на брата). Хорошее письмо, доброжелательное. Что думаешь, Антон? По-прежнему полагаешь закончить с писательством?
Антон Чехов (очень задумчиво). В этом письме столько любви и участия. Но что же я могу сделать, брат? Что? Что? (Пауза.) Вся надежда на будущее. Мне еще только 26 лет. Может быть, успею что-нибудь сделать, хотя время бежит быстро.
Появляются мужчины и женщины — актеры Московского художественного театра, в руках у них стулья и тексты пьесы. Актеры расставляют стулья, рассаживаются. Антон берет свой стул, тоже выходит к рампе.
Станиславский. Еще раз финальную сцену. Ольга Леонардовна, пожалуйста. (Обращается к кому-то за сценой.) Дайте выстрел еще раз. (За сценой выстрел; все вздрагивают.)
Актриса Ольга Книппер. Что такое?
Актер Александр Вишневский. Ничего. Это, должно быть, в моей походной аптеке что-нибудь лопнуло. Не беспокойтесь. (Уходит в правую дверь, через полминуты возвращается.) Так и есть. Лопнула склянка с эфиром. (Напевает.) «Я вновь пред тобою стою очарован…»
Актриса Ольга Книппер. Фуй, я испугалась. Это мне напомнило, как… (Закрывает лицо руками.) Даже в глазах потемнело…
Актер Александр Вишневский (обращается к актеру, играющему Тригорина). Тут месяца два назад была напечатана одна статья… письмо из Америки, и я хотел вас спросить, между прочим… (берет Тригорина за талию и отводит к рампе)… так как я очень интересуюсь этим вопросом… (Тоном ниже, вполголоса.) Уведите отсюда куда-нибудь Ирину Николаевну. Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился…
