Skip to content

                                                                                                     Светлана Патраева

                          КАНИТЕЛЬ

             инсценировка по рассказам А.П. Чехова

Действующие лица

Сцена 1. Рассказ «Аптекарша»

Аптекарша — жена провизора Черномордика, в девичестве Щукина

Обтесов – поручик, тонкий

Доктор— друг Обтесова, толстый, говорит басом

Аптекарь — провизор Черномордик

Сцена 2. Рассказ «Переполох»

Машенька Щукина– гувернантка в доме Пушкиных

Николай Сергеевич – хозяин дома

Федосья Васильевна – хозяйка дома

Лиза — горничная

Сцена 3. Рассказ «Беззащитное существо»

Щукина — просительница

Кистунов – управляющий банка

Алексей Николаевич – служащий банка с флюсом

Сцена 4. Рассказ «Размазня»

Гуров – отец 3 детей

Юлия Васильевна Щукина — гувернантка

Сцена 5. Рассказ «Канитель»

Отлукавин – дьячок церкви

Старуха Щукина

                                               10 января 2025 года

                          Сцена 1. По рассказу «Аптекарша».

Городишко Б., состоящий из двух-трех кривых улиц, спит непробудным сном. В застывшем воздухе тишина. Слышно только, как где-то далеко, должно быть за городом, жидким, охрипшим тенорком лает собака. Скоро рассвет. Все давно уже уснуло. Не спит только молодая жена провизора Черномордика, содержателя городской аптеки. Она ложилась уже три раза, но сон упрямо не идет к ней — и неизвестно отчего. Сидит она у открытого окна, в одной сорочке, и глядит на улицу.

Аптекарша. Как мне душно, скучно, досадно… так досадно, что даже плакать хочется, а отчего — опять-таки неизвестно. Какой-то комок лежит в груди и то и дело подкатывает к горлу… (Оглядывается назад. Сзади, в нескольких шагах от аптекарши, прикорнув к стене, сладко похрапывает сам провизор Черномордик.)

Аптекарша. Ну вот…Жадная блоха впилась ему в переносицу, но муж этого не чувствует и даже улыбается, так как ему снится, будто все в городе кашляют и непрерывно покупают у него капли датского короля. Его не разбудишь теперь ни уколами, ни пушкой, ни ласками…

Аптекарша вздыхает. Аптека находится почти у края города, так что аптекарше далеко видно поле… Она видит, как мало-помалу белеет восточный край неба, как он потом багровеет, словно от большого пожара. Вдруг среди ночной тишины раздаются чьи-то шаги и звяканье шпор. Слышатся голоса.

Аптекарша. Это офицеры от исправника в лагерь идут!

Немного погодя показываются две фигуры в белых офицерских кителях: одна большая и толстая, другая поменьше и тоньше… Они лениво, нога за ногу, плетутся вдоль забора и громко разговаривают о чем-то. Поравнявшись с аптекой, обе фигуры начинают идти еще тише и встают под окном аптекарши.

Обтесов.  Аптекой пахнет… Аптека и есть! Ах, помню… На прошлой неделе я здесь был, касторку покупал. Тут еще аптекарь с кислым лицом и с ослиной челюстью. Вот, батенька, челюсть! Такой именно Сампсон филистимлян избивал.

Доктор. М-да… Спит фармация! И аптекарша спит. Тут, Обтесов, аптекарша хорошенькая.

Обтесов. Видел. Мне она очень понравилась… Скажите, доктор, неужели она в состоянии любить эту ослиную челюсть? Неужели?

Доктор. Нет, вероятно, не любит. (Вздыхает доктор с таким выражением, как будто ему жаль аптекаря.)  Спит теперь мамочка за окошечком! Обтесов, а? Раскинулась от жары… ротик полуоткрыт… и ножка с кровати свесилась. Чай, болван аптекарь в этом добре ничего не смыслит… Ему, небось, что женщина, что бутыль с карболкой — все равно!

Обтесов. Знаете что, доктор? Давайте-ка зайдем в аптеку и купим чего-нибудь! Аптекаршу, быть может, увидим.

Доктор. Выдумал — ночью!

Обтесов. А что же? Ведь они и ночью обязаны торговать. Голубчик, войдемте!

Доктор. Пожалуй…

Аптекарша, спрятавшись за занавеску, слышит сиплый звонок. Оглянувшись на мужа, который храпит по-прежнему сладко и улыбается, она набрасывает на себя платье, надевает на босую ногу туфли и бежит в аптеку. За стеклянной дверью видны две тени… Аптекарша припускает огня в лампу и спешит к двери, чтобы отпереть, и ей уже не скучно, и не досадно, и не хочется плакать, а только сильно стучит сердце. Входят толстяк-доктор и тонкий Обтесов. Теперь уж их можно рассмотреть. Толстобрюхий доктор смугл, бородат и неповоротлив. При каждом малейшем движении на нем трещит китель и на лице выступает пот. Офицер же розов, безус, женоподобен и гибок, как английский хлыст.

Аптекарша. Что вам угодно? (Аптекарша придерживает на груди платье.)

Обтесов. Дайте… э-э-э на пятнадцать копеек мятных лепешек!

Аптекарша не спеша достает с полки банку и начинает вешать. Покупатели, не мигая, глядят на ее спину; доктор жмурится, как сытый кот, а поручик очень серьезен.

Доктор. Первый раз вижу, что дама в аптеке торгует.

Аптекарша. Тут ничего нет особенного… Муж мой не имеет помощников, и я ему всегда помогаю.

Обтесов.  Тэк-с… А у вас миленькая аптечка! Сколько тут разных этих… банок! И вы не боитесь вращаться среди ядов! Бррр!

Аптекарша запечатывает пакетик и подает его доктору. Обтесов подает ей пятиалтынный. Проходит полминуты в молчании… Мужчины переглядываются, делают шаг к двери, потом опять переглядываются.

Доктор. Дайте на десять копеек соды!

Аптекарша опять, лениво и вяло двигаясь, протягивает руку к полке.

Обтесов (бормочет). Нет ли тут, в аптеке, чего-нибудь этакого… Чего-нибудь такого, знаете ли, аллегорического, какой-нибудь живительной влаги… зельтерской воды, что ли? У вас есть зельтерская вода?

Аптекарша. Есть.

Обтесов. Браво! Вы не женщина, а фея. Сочините-ка нам бутылочки три!

Аптекарша торопливо запечатывает соду и исчезает в потемках за дверью.

Доктор (подмигивает). Фрукт! Такого ананаса, Обтесов, и на острове Мадейре не сыщете. А? Как вы думаете? Однако… слышите храп? Это сам господин аптекарь изволят почивать.

Через минуту возвращается аптекарша и ставит на прилавок пять бутылок. Она только что была в погребе, а потому красна и немножко взволнована. Аптекарша раскупоривает бутылки и роняет штопор.

Обтесов. Тсс… тише. Не стучите так, а то мужа разбудите.

Аптекарша. Ну, так что же, если и разбужу?

Обтесов. Он так сладко спит… видит вас во сне… За ваше здоровье!

Доктор. И к тому же… (Отрыгивает после сельтерской.) Мужья такая скучная история, что хорошо бы они сделали, если б всегда спали. Эх, к этой — водице да винца бы красненького.

Аптекарша (смеется). Чего еще выдумали!

Доктор. Великолепно бы! Жаль, что в аптеках не продают спиритуозов! Впрочем… вы ведь должны продавать вино как лекарство. Есть у вас vinum gallicum rubrum? (красное французское вино?)

Аптекарша. Есть.

Доктор. Ну, вот! Подавайте нам его! Черт его подери, тащите его сюда!

Аптекарша. Сколько вам?

Доктор. Quantum satis!.. (Сколько нужно!..) Сначала вы дайте нам в воду по унцу, а потом мы увидим… Обтесов, а? Сначала с водой, а потом уже per se… (само по себе…)

Доктор и Обтесов присаживаются к прилавку, снимают фуражки и начинают пить красное вино.

Доктор. А вино, надо сознаться, препаскуднейшее! Vinum plochissimum. Впрочем, в присутствии… э-э-э… оно кажется нектаром. Вы восхитительны, сударыня! Целую вам мысленно ручку.

Обтесов. Я дорого дал бы за то, чтобы сделать это не мысленно! Честное слово! Я отдал бы жизнь!

Аптекарша. Это уж вы оставьте… (Вспыхивает и делает серьезное лицо.)

Доктор. Какая, однако, вы кокетка! (Тихо хохочет доктор, глядя на нее исподлобья, плутовски.)  Глазенки так и стреляют! Пиф! паф! Поздравляю: вы победили! Мы сражены!

Аптекарша глядит на их румяные лица, слушает их болтовню и скоро сама оживляется. О, ей уже так весело! Она вступает в разговор, хохочет, кокетничает и даже, после долгих просьб покупателей, выпивает унца два красного вина.

Аптекарша. Вы бы, офицеры, почаще в город из лагерей приходили, а то тут ужас какая скука. Я просто умираю.

Доктор. Еще бы! Такой ананас… чудо природы и — в глуши! Прекрасно выразился Грибоедов: «В глушь! в Саратов!» Однако нам пора. Очень рад познакомиться… весьма! Сколько с нас следует?

Аптекарша поднимает к потолку глаза и долго шевелит губами.

Аптекарша. Двенадцать рублей сорок восемь копеек!

Обтесов вынимает из кармана толстый бумажник, долго роется в пачке денег и расплачивается.

Обтесов. Ваш муж сладко спит… видит сны… (Пожимает на прощанье руку аптекарши.)

Аптекарша. Я не люблю слушать глупостей…

Обтесов. Какие же это глупости? Наоборот… это вовсе не глупости… Даже Шекспир сказал: «Блажен, кто смолоду был молод!»

Аптекарша. Пустите руку!

Наконец, покупатели, после долгих разговоров, целуют у аптекарши ручку и нерешительно, словно раздумывая, не забыли ли они чего-нибудь, выходят из аптеки. А аптекарша быстро бежит в спальню и садится у того же окна. Она видит, как Доктор и Обтесов, выйдя из аптеки, лениво отходят шагов на двадцать, потом останавливаются и начинают о чем-то шептаться. О чем? Сердце у нее стучит, в висках тоже стучит, а отчего — она и сама не знает… Бьется сердце сильно, точно те двое, шепчась там, решают его участь. Минут через пять Доктор отделяется от Обтесова и идет дальше, а Обтесов возвращается. Он проходит мимо аптеки раз, другой… То остановится около двери, то опять зашагает… Наконец, осторожно звякает звонок.

Аптекарь. Что? Кто там? Там звонят, а ты не слышишь! Что за беспорядки!

Аптекарь встает, надевает халат и, покачиваясь в полусне, шлепая туфлями, идет в аптеку.

Аптекарь. Чего… вам?

Обтесов. Дайте… дайте на пятнадцать копеек мятных лепешек.

С бесконечным сопеньем, зевая, засыпая на ходу и стуча коленями о прилавок, Аптекарь лезет на полку и достает банку…Спустя две минуты аптекарша видит, как Обтесов выходит из аптеки и, пройдя несколько шагов, бросает на пыльную дорогу мятные лепешки. Из-за угла навстречу ему идет Доктор… Оба сходятся и, жестикулируя руками, исчезают в утреннем тумане. Аптекарь быстро раздевается и ложится спать.

Аптекарь. Я забыл пятнадцать копеек на прилавке (Бормочет Аптекарь, укрываясь одеялом.)  Спрячь, пожалуйста, в конторку…

Аптекарь тотчас же засыпает и во сне начинает сильно храпеть.

 Аптекарша. Как я несчастна! (Аптекарша со злобой глядит на мужа.) О, как же я несчастна! (Вдруг заливается горькими слезами.) И никто, никто не знает…Никто не знает…Как же я несчастна…

                             Сцена 2. По рассказу «Переполох».
Машенька, молоденькая, едва только кончившая курс институтка, вернувшись с прогулки в дом Пушкиных, где она жила в гувернантках, застала необыкновенный переполох. Сверху доносился шум. Машенька увидела, как из дверей ее комнаты выбежал сам хозяин Николай Сергеич, маленький, еще не старый человек с обрюзгшим лицом и с большой плешью. Он был красен. Его передергивало… Не замечая гувернантки, он прошел мимо нее.

Николай Сергеевич. О, как это ужасно! Как бестактно! Как глупо, дико! Мерзко!

Машенька вошла в свою комнату, и тут ей в первый раз в жизни пришлось испытать во всей остроте чувство, которое так знакомо людям зависимым, безответным, живущим на хлебах у богатых и знатных. В ее комнате делали обыск. Хозяйка Федосья Васильевна, полная, плечистая дама с густыми черными бровями, простоволосая и угловатая, с едва заметными усиками и с красными руками, лицом и манерами похожая на простую бабу-кухарку, стояла у ее стола и вкладывала обратно в рабочую сумку клубки шерсти, лоскутки, бумажки… Очевидно, появление гувернантки было для нее неожиданно, так как, оглянувшись и увидев ее бледное, удивленное лицо, она слегка смутилась.

Федосья Васильевна. Pardon, я… я нечаянно рассыпала… зацепила рукавом…

Мадам Пушкина зашуршала шлейфом и вышла. Машенька обвела удивленными глазами свою комнату и, ничего не понимая, не зная, что думать, пожала плечами, похолодела от страха… Машенька осмотрела комнату. Федосья Васильевна что-то искала в ее сумке. У стола слегка выдвинут один ящик. Копилка, в которую гувернантка прятала гривенники и старые марки, была отперта. Ее отперли, но запереть не сумели, хотя и исцарапали весь замок. Этажерка с книгами, поверхность стола, постель — всё носило на себе свежие следы обыска. И в корзине с бельем тоже. Обыск, значит, был настоящий, самый настоящий. Машенька побледнела, и вся холодная опустилась на корзину с бельем. В комнату вошла горничная.

Машенька. Лиза, вы не знаете, зачем это меня… обыскивали?

Лиза. У барыни пропала брошка в две тысячи…

Машенька. Да, но зачем же меня обыскивать?

Лиза. Всех, барышня, обыскивали. И меня всю обыскали… Нас раздевали всех догола и обыскивали… А я, барышня, вот как перед богом… Не то чтоб ихнюю брошку, но даже к туалету близко не подходила. Я и в полиции то же скажу.

Машенька (недоуменно). Но… зачем же меня обыскивать?

Лиза. Брошку, говорю, украли… Барыня сама своими руками всё обшарила. Даже швейцара Михаилу сами обыскивали. Чистый срам! Николай Сергеич только глядит да кудахчет, как курица. А вы, барышня, напрасно это дрожите. У вас ничего не нашли! Ежели не вы брошку взяли, так вам и бояться нечего.

Машенька (задыхаясь от негодования). Но ведь это, Лиза, низко… оскорбительно! Ведь это подлость, низость! Какое она имела право подозревать меня и рыться в моих вещах?

Лиза (вздохнула). В чужих людях живете, барышня. Хоть вы и барышня, а всё же… как бы прислуга… Это не то, что у папаши с мамашей жить…

Машенька повалилась в постель и горько зарыдала.

Машенька. Никогда еще надо мною не совершали такого насилия, никогда еще меня так глубоко не оскорбляли, как теперь… Меня заподозрили в воровстве, обыскали, как уличную женщину! Выше такого оскорбления, кажется, и придумать нельзя. И что теперь будет!?

Лиза пожала плечами.

Машенька.  Если меня могли заподозрить в воровстве, то, значит, могут теперь арестовать, раздеть догола и обыскать, потом вести под конвоем по улице, засадить в темную, холодную камеру с мышами и мокрицами, точь-в-точь в такую, в какой сидела княжна Тараканова. Кто вступится за меня? Родители мои живут далеко в провинции; чтобы приехать к ней, у них нет денег. В столице я одна, как в пустынном поле, без родных и знакомых. Что хотят, то и могут со мной сделать.

Раздался стук в дверь и вошла хозяйка. Машенька встала с кровати. Лиза дала ей платок. Машенька утерла слезы. Лиза жалостливо посмотрела на Машеньку и вышла из комнаты.

Федосья Васильевна. Мне не жалко двух тысяч! (Крупная слеза потекла по ее щеке.)  Меня возмущает самый факт! Я не потерплю в своем доме воров. Мне не жаль, мне ничего не жаль, но красть у меня — это такая неблагодарность! Так платят мне за мою доброту…

Комок вдруг подступил к горлу Машеньки, она снова заплакала и прижала платок к лицу.

Машенька. Pardon…Я не могу. Голова болит. Простите…Я сейчас приду…

Машенька быстро вышла, столкнувшись в дверях своей комнаты с хозяином.

Николай Сергеевич. Бог знает что! Нужно было делать у гувернантки обыск! Как это, право… некстати.

Федосья Васильевна. Я не говорю, что она взяла брошку. Но разве ты можешь поручиться за нее? Я, признаюсь, плохо верю этим ученым беднячкам.

Николай Сергеевич. Право, Феня, некстати… Извини, Феня, но по закону ты не имеешь никакого права делать обыски.

Федосья Васильевна (гневно). Я не знаю ваших законов. Я только знаю, что у меня пропала брошка, вот и всё. И я найду эту брошку! А вы не вмешивайтесь в мои дела!

Николай Сергеич кротко опустил глаза и вздохнул. Машенька вошла в комнату. Федосья Васильевна, гневно посмотрев на Машеньку, вышла. Машенька начала укладывать свои вещи.

Николай Сергеевич. Это что же?

Машенька. Укладываюсь. Простите, Николай Сергеич, но я не могу долее оставаться в вашем доме. Меня глубоко оскорбил этот обыск!

Николай Сергеевич. Я понимаю… Только вы это напрасно… Зачем? Обыскали, а вы того… что вам от этого? Вас не убудет от этого.

Машенька молчала и продолжала укладываться. Николай Сергеич пощипал свои усы, как бы придумывая, что сказать еще, и продолжил говорить заискивающим голосом.

Николай Сергеевич. Я, конечно, понимаю, но надо быть снисходительной. Знаете, моя жена нервная, взбалмошная, нельзя судить строго…

Машенька молчала.

Николай Сергеевич. Если уж вы так оскорблены, то извольте, я готов извиниться перед вами. Извините.

Машенька ничего не ответила, а только ниже нагнулась к своему чемодану. Этот испитой, нерешительный человек ровно ничего не значил в доме и извинение его тоже ничего не значило.

Николай Сергеевич. Гм… Молчите? Вам мало этого? В таком случае я за жену извиняюсь. От имени жены… Она поступила нетактично, я признаю, как дворянин… (Прошелся, вздохнул.) Вам надо еще, значит, чтоб у меня ковыряло вот тут, под сердцем… Вам надо, чтобы меня совесть мучила…

Машенька. Я знаю, Николай Сергеич, вы не виноваты. Зачем же вам мучиться?

Николай Сергеевич. Конечно… Но вы все-таки того… не уезжайте… Прошу вас.

Машенька отрицательно покачала головой. Николай Сергеич остановился у окна и забарабанил по стеклу.

Николай Сергеевич. Для меня подобные недоразумения — это чистая пытка. Что же мне, на колени перед вами становиться, что ли? Вашу гордость оскорбили, и вот вы плакали, собираетесь уехать, но ведь и у меня тоже есть гордость, а вы ее не щадите. Или хотите, чтоб я сказал вам то, чего и на исповеди не скажу? Хотите? Послушайте, вы хотите, чтобы я признался в том, в чем даже перед смертью на духу не признаюсь?

Машенька молчала.

Николай Сергеевич. Я взял у жены брошку! Довольны теперь? Удовлетворены? Да, я… взял… Только, конечно, я надеюсь на вашу скромность… Ради бога, никому ни слова, ни полнамека!

Машенька, удивленная и испуганная, продолжала укладываться; она хватала свои вещи, мяла их и беспорядочно совала в чемодан и корзину. Теперь, после откровенного признания, сделанного Николаем Сергеичем, она не могла оставаться ни одной минуты в этом доме.

Николай Сергеевич. И удивляться нечего… Обыкновенная история! Мне деньги нужны, а она… не дает. Ведь этот дом и всё это мой отец наживал, Марья Андреевна! Всё ведь это мое, и брошка принадлежала моей матери, и… всё мое! А она забрала, завладела всем… Не судиться же мне с ней, согласитесь… Прошу вас, убедительно, извините и… и останьтесь. Tout comprendre, tout pardonner. Остаетесь?

Машенька (решительно). Нет! Оставьте меня, умоляю вас.

Николай Сергеевич. Ну, бог с вами…Я, признаться, люблю тех, кто еще умеет оскорбляться, презирать и прочее. Век бы сидел и на ваше негодующее лицо глядел… Так, стало быть, не остаетесь? Я понимаю… Иначе и быть не может… Да, конечно… Вам-то хорошо, а вот мне так — тпррр!.. Ни на шаг из этого погреба. Поехать бы в какое-нибудь наше имение, да там везде сидят эти женины прохвосты… управляющие, агрономы, чёрт бы их взял. Закладывают, перезакладывают… Рыбы не ловить, травы не топтать, деревьев не ломать,

Федосья Васильевна. Николай Сергеич! Лиза, позови барина!

Николай Сергеевич. Так не остаетесь? А то бы остались, ей-богу. Вечерком я заходил бы к вам… толковали бы. А? Останьтесь! Уйдете вы, и во всем доме не останется ни одного человеческого лица. Ведь это ужасно!

Бледное, испитое лицо Николая Сергеича умоляло, но Машенька отрицательно покачала головой. Вошла Лиза. Машенька взяла чемодан и быстро вышла из комнаты.

                      Сцена 3. По рассказу «Беззащитное существо».

Как ни силен был ночью припадок подагры, как ни скрипели потом нервы, а Кистунов все-таки отправился утром на службу. Перед службой Кистунов зашел в аптеку и попросил что-нибудь от подагры. Заплаканная Аптекарша подала ему какую-то мазь. И Кистунов своевременно начал приемку просителей и клиентов банка. Вид у него был томный, замученный, и говорил он еле-еле, чуть дыша, как умирающий.

Кистунов. Что вам угодно? (Обратился он к просительнице в допотопном салопе, очень похожей сзади на большого навозного жука.)

Щукина. Изволите ли видеть, ваше превосходительство, муж мой, коллежский асессор Щукин, проболел пять месяцев, и, пока он, извините, лежал дома и лечился, ему без всякой причины отставку дали, ваше превосходительство, а когда я пошла за его жалованьем, они, изволите видеть, вычли из его жалованья 24 рубля 36 коп.! За что? — спрашиваю. — «А он, говорят, из товарищеской кассы брал и за него другие чиновники ручались». Как же так? Нешто он мог без моего согласия брать? Это невозможно, ваше превосходительство. Да почему такое? Я женщина бедная, только и кормлюсь жильцами… Я слабая, беззащитная… От всех обиду терплю и ни от кого доброго слова не слышу…

Щукина подала Кистунову прошение, заморгала глазами и полезла в салоп за платком. Кистунов взял от нее прошение и стал читать.

Кистунов. Позвольте, как же это? (Кистунов пожал плечами.) Я ничего не понимаю. Очевидно, вы, сударыня, не туда попали. Ваша просьба, по существу, совсем к нам не относится. Вы потрудитесь обратиться в то ведомство, где служил ваш муж.

Щукина. И-и, батюшка, я в пяти местах уже была, и везде даже прошения не взяли! Я уж и голову потеряла, да спасибо, дай бог здоровья зятю Борису Матвеичу, надоумил к вам сходить. «Вы, говорит, мамаша, обратитесь к господину Кистунову: он влиятельный человек, для вас всё может сделать»… Помогите, ваше превосходительство!

Кистунов. Мы, госпожа Щукина, ничего не можем для вас сделать… Поймите вы: ваш муж, насколько я могу судить, служил по военно-медицинскому ведомству, а наше учреждение совершенно частное, коммерческое, у нас банк. Как не понять этого!

Кистунов еще раз пожал плечами и повернулся к служащему Алексею Николаевичу.

Щукина (жалобно).  Ваше превосходительство, а что муж болен был, у меня докторское свидетельство есть! Вот оно, извольте поглядеть!

Кистунов (раздраженно). Прекрасно, я верю вам, но, повторяю, это к нам не относится. Странно и даже смешно! Неужели ваш муж не знает, куда вам обращаться?

Щукина. Он, ваше превосходительство, у меня ничего не знает. Зарядил одно: «Не твое дело! Пошла вон!» да и всё тут… А чье же дело? Ведь на моей-то шее они сидят! На мое-ей!

Кистунов. Послушайте меня внимательно. Понимаете, госпожа Щукина, есть большая разница между ведомством военно-медицинским и частным банком. Повторяю, это к нам не относится!

 Щукина внимательно выслушала его и кивнула в знак согласия головой.

Щукина. Так, так, так… Понимаю, батюшка. В таком случае, ваше превосходительство, прикажите выдать мне хоть 15 рублей! Я согласна не всё сразу.

Кистунов (откинул назад голову).  Уф! Вам не втолкуешь! Да поймите же, что обращаться к нам с подобной просьбой так же странно, как подавать прошение о разводе, например, в аптеку или в пробирную палатку. Вам недоплатили, но мы-то тут при чем?

Щукина (плачет). Ваше превосходительство, заставьте вечно бога молить, пожалейте меня, сироту. Я женщина беззащитная, слабая… Замучилась до смерти… И с жильцами судись, и за мужа хлопочи, и по хозяйству бегай, и за дочерей переживай… Только одна слава, что пью и ем, а сама еле на ногах стою… Всю ночь не спала.

Кистунов почувствовал сердцебиение. Сделав страдальческое лицо и прижав руку к сердцу, он опять начал объяснять Щукиной, но голос его оборвался…

Кистунов (машет рукой). Нет, извините, я не могу с вами говорить. У меня даже голова закружилась. Вы и нам мешаете и время понапрасну теряете. Уф!.. Алексей Николаич (Обратился он к одному из служащих.) Объясните вы, пожалуйста, госпоже Щукиной!

Кистунов отправился к себе в кабинет и подписал с десяток бумаг, а Алексей Николаич всё еще возился со Щукиной. Сидя у себя в кабинете, Кистунов долго слышал два голоса: монотонный, сдержанный бас Алексея Николаича и плачущий, взвизгивающий голос Щукиной…

Щукина. Я женщина беззащитная, слабая, я женщина болезненная… На вид, может, я крепкая, а ежели разобрать, так во мне ни одной жилочки нет здоровой. Еле на ногах стою и аппетита решилась… Кофий сегодня пила, и без всякого удовольствия.

 Алексей Николаич. Я Вам объясняю, что есть разница между различными ведомствами. Вам нужно обратится в военно-медицинское ведомство, а у нас частный банк. Существует сложная система направления бумаг. И Ваше прошение мы из нашего банка никогда не отправим по нужному назначению…

Кистунов возмущенно ходит по своему кабинету, нервно ломая пальцы и то и дело подходя к графину с водой.

Кистунов. Удивительно противная баба! Это идиотка, пробка! Меня замучила и его заездит, подлая! Уф… сердце бьется!

Кистунов звонит. Явился Алексей Николаич.

Кистунов. Что у вас там?

Алексей Николаевич. Да никак не втолкую, Петр Александрыч! Просто замучился. Я ей про Фому, а она про Ерему…

Кистунов. Я… я не могу ее голоса слышать… Заболел я… не выношу…

Алексей Николаевич. Позвать швейцара, Петр Александрыч, пусть ее выведет?

Кистунов (испугался). Нет, нет!  Она визг поднимет, а в этом доме много квартир, и про нас чёрт знает что могут подумать… Уж вы, голубчик, как-нибудь постарайтесь объяснить ей. За-ме-ча-тель-но подлая! (Кистунов нервно вздрагивает плечами.) Глупа, как сивый мерин, чёрт бы ее взял. Кажется, у меня опять подагра разыгрывается… Опять мигрень…Идите, голубчик…

 Алексей Николаич вернулся к Щукиной.

Щукина. Ваше превосходительство, заставьте вечно бога молить, пожалейте меня, сироту. Я женщина беззащитная, слабая… Замучилась до смерти…

Алексей Николаевич постучал пальцем по столу, потом себе по лбу.

Алексей Николаевич. Одним словом, у вас на плечах не голова, а вот что…

Щукина. Ну, нечего, нечего… Своей жене постучи… Скважина! Не очень-то рукам волю давай.

Глядя на Щукину со злобой, с остервенением, точно желая проглотить ее, Алексей Николаич говорит тихим, придушенным голосом.

Алексей Николаевич. Вон отсюда!

Щукина. Что-о? Да как вы смеете? Я женщина слабая, беззащитная, я не позволю! Мой муж коллежский асессор! Скважина этакая! Схожу к адвокату Дмитрию Карлычу, так от тебя звания не останется! Троих жильцов засудила, а за твои дерзкие слова ты у меня в ногах наваляешься! Я до вашего генерала пойду! Ваше превосходительство! Ваше превосходительство!

Алексей Николаевич (шипит). Пошла вон отсюда, язва!

Подходит Кистунов.

Кистунов (плачущим голосом). Что такое?

Щукина, красная как рак, стоит среди комнаты и, вращая глазами, тыкает в воздух пальцами.

Щукина. Ваше превосходительство! Вот этот, вот самый… Вот этот… (Щукина указывает на Алексея Николаича.) Постучал себе пальцем по лбу, а потом по столу… Вы велели ему мое дело разобрать, а он насмехается! Я женщина слабая, беззащитная… Мой муж коллежский асессор, и сама я майорская дочь!

Кистунов (стонет). Хорошо, сударыня.  Я разберу… приму меры… Уходите… после!..

Щукина. А когда же я получу, ваше превосходительство? Мне нынче деньги надобны!

Кистунов дрожащей рукой провел себе по лбу, вздохнул и опять начал объяснять.

Кистунов. Сударыня, я уже вам говорил. Здесь банк, учреждение частное, коммерческое… Что же вы от нас хотите? И поймите толком, что вы нам мешаете.

Щукина выслушала его и вздохнула.

Щукина (соглашается). Так, так… Только уж вы, ваше превосходительство, сделайте милость, заставьте вечно бога молить, будьте отцом родным, защитите. Ежели медицинского свидетельства мало, то я могу и из участка удостоверение представить… Прикажите выдать мне деньги!

У Кистунова зарябило в глазах. Он выдохнул весь воздух, сколько его было в легких, и в изнеможении опустился на стул.

Кистунов (слабым голосом). Сколько вы хотите получить?

Щукина. 24 рубля 36 копеек.

Кистунов вынул из кармана бумажник, достал оттуда четвертной билет и подал его Щукиной.

Кистунов. Берите и… и уходите!

Щукина завернула в платочек деньги, спрятала и, сморщила лицо в сладкую, деликатную, даже кокетливую улыбочку.

Щукина. Ваше превосходительство, а нельзя ли моему мужу опять поступить на место?

Кистунов. Я уеду… болен… У меня страшное сердцебиение.

Кистунов поехал в аптеку за лавровишневыми каплями, а Щукина потом часа два еще сидела в передней и разговаривала со швейцаром, ожидая, когда вернется Кистунов.

                           Сцена 4. По рассказу «Размазня».
Гуров пригласил к себе в кабинет гувернантку своих детей, Юлию Васильевну. Нужно было посчитаться.

Гуров. Садитесь, Юлия Васильевна! Давайте посчитаемся. Вам, наверное, нужны деньги, а вы такая церемонная, что сами не спросите… Ну-с… Договорились мы с вами по тридцати рублей в месяц…

Юлия Васильевна. По сорока…

Гуров. Нет, по тридцати… У меня записано… Я всегда платил гувернанткам по тридцати. Ну-с, прожили вы два месяца…

Юлия Васильевна. Два месяца и пять дней…

Гуров. Ровно два месяца… У меня так записано. Следует вам, значит, шестьдесят рублей… Вычесть девять воскресений… вы ведь не занимались с Колей по воскресеньям, а гуляли только… да три праздника…

Юлия Васильевна вспыхнула и затеребила оборочку, но… ни слова!..

Гуров. Три праздника… Долой, следовательно, двенадцать рублей… Четыре дня Коля был болен и не было занятий… Вы занимались с одной только Варей… Три дня у вас болели зубы, и моя жена позволила вам не заниматься после обеда… Двенадцать и семь — девятнадцать. Вычесть… останется… гм… сорок один рубль… Верно?

Левый глаз Юлии Васильевны покраснел и наполнился влагой. Подбородок ее задрожал. Она нервно закашляла, засморкалась, но — ни слова!..

Гуров. Под Новый год вы разбили чайную чашку с блюдечком. Долой два рубля… Чашка стоит дороже, она фамильная, но… бог с вами! Где наше не пропадало? Потом-с, по вашему недосмотру Коля полез на дерево и порвал себе сюртучок… Долой десять… Горничная тоже по вашему недосмотру украла у Вари ботинки. Вы должны за всем смотреть. Вы жалованье получаете. Итак, значит, долой еще пять… Десятого января вы взяли у меня десять рублей…

Юлия Васильевна (шепчет). Я не брала.

Гуров. Но у меня записано!

Юлия Васильевна. Ну, пусть… хорошо.

Гуров. Из сорока одного вычесть двадцать семь — останется четырнадцать…

Оба глаза Юлии Васильевны наполнились слезами… На длинном хорошеньком носике выступил пот. Бедная девочка!

Юлия Васильевна. Я раз только брала. Я у вашей супруги взяла три рубля… Больше не брала…

Гуров. Да? Ишь ведь, а у меня и не записано! Долой из четырнадцати три, останется одиннадцать… Вот вам ваши деньги, милейшая! Три… три, три… один и один… Получите-с одиннадцать рублей!

И Гуров подал ей одиннадцать рублей… Она взяла и дрожащими пальчиками сунула их в карман.

Юлия Васильевна. Merci…

Гуров вскочил и заходил по комнате. Его охватила злость.

Гуров. За что же merci?

Юлия Васильевна. За деньги…

Гуров. Но ведь я же вас обобрал, чёрт возьми, ограбил! Ведь я украл у вас! За что же merci?

Юлия Васильевна. В других местах мне и вовсе не давали…

Гуров. Не давали? И не мудрено! Я пошутил над вами, жестокий урок дал вам… Я отдам вам все ваши восемьдесят! Вон они в конверте для вас приготовлены! Но разве можно быть такой кислятиной? Отчего вы не протестуете? Чего молчите? Разве можно на этом свете не быть зубастой? Разве можно быть такой размазней?

Юлия Васильевна кисло улыбнулась.

Юлия Васильевна. Можно…

Гуров. Я прошу у вас прощение за жестокий урок и отдаю вам все восемьдесят рублей.

Юлия Васильевна очень удивилась, робко замерсикала и вышла…

Гуров (поглядел ей вслед). Легко на этом свете быть сильным…Очень легко…

                                   Сцена 5. По рассказу «Канитель».
На клиросе стоит дьячок Отлукавин и держит между вытянутыми жирными пальцами огрызенное гусиное перо. Маленький лоб его собрался в морщины, на носу играют пятна всех цветов, начиная от розового и кончая темно-синим. Перед ним на рыжем переплете Цветной триоди лежат две бумажки. На одной из них написано «о здравии», на другой — «за упокой», и под обоими заглавиями по ряду имен… Около клироса стоит маленькая старушонка с озабоченным лицом и с котомкой на спине. Она задумалась.

Отлукавин. Дальше кого? (Лениво чешет себя за ухом.) Скорей, убогая, думай, а то мне некогда. Сейчас часы читать стану.

Старуха. Сейчас, батюшка… Ну, пиши… О здравии рабов божиих: сына Василия и Дарьи со чады… Митрия, опять Андрея, Антипа, Марьи…

Отлукавин. Постой, не шибко… Не за зайцем скачешь, успеешь.

Старуха. Написал Марию? Ну, таперя Кирилла, Гордея, младенца новопреставленного Герасима, Пантелея… Записал усопшего Пантелея?

Отлукавин. Постой… Пантелей помер?

Старуха (вздыхает). Помер…

Отлукавин. Так как же ты велишь о здравии записывать? (Сердится дьячок, зачеркивая Пантелея и перенося его на другую бумажку.)  Вот тоже еще… Ты говори толком, а не путай. Кого еще за упокой?

Старуха. За упокой? Сейчас… постой… Ну, пиши… Ивана, Авдотью, еще Дарью, Егора… Запиши… воина Захара… Как пошел на службу в четвертом годе, так с той поры и не слыхать…

Отлукавин. Стало быть, он помер?

Старуха. А кто ж его знает? Может, помер, а может, и жив… Ты пиши…

Отлукавин. Куда же я его запишу? Ежели, скажем, помер, то за упокой, коли жив, то о здравии… Пойми вот вашего брата!

Старуха. Гм!.. Ты, родименький, его на обе записочки запиши, а там видно будет. Да ему всё равно, как его ни записывай: непутящий человек… пропащий… Записал? Таперя за упокой Марка, Левонтия, Арину… ну, и Кузьму с Анной… болящую Федосью…

Отлукавин. Болящую-то Федосью за упокой? Тю!

Старуха. Это меня-то за упокой? Ошалел, что ли?

Отлукавин. Тьфу! Ты, кочерыжка, меня запутала! Не померла еще, так и говори, что не померла, а нечего в за упокой лезть! Путаешь тут! Изволь вот теперь Федосью херить и в другое место писать… всю бумагу изгадил! Ну, слушай, я тебе прочту… О здравии Андрея, Дарьи со чады, паки Андрея, Антипия, Марии, Кирилла, новопреставленного младенца Гер… Постой, как же сюда этот Герасим попал? Новопреставленный, и вдруг — о здравии! Нет, запутала ты меня, убогая! Бог с тобой, совсем запутала!

Дьячок крутит головой, зачеркивает Герасима и переносит его в заупокойный отдел.

Отлукавин. Слушай! О здравии Марии, Кирилла, воина Захарии… Кого еще?

Старуха. Авдотью записал?

Отлукавин. Авдотью? Гм… Авдотью… Евдокию… (Пересматривает дьячок обе бумажки.)  Помню, записывал ее, а теперь шут ее знает… никак не найдешь… Вот она! За упокой записана!

Старуха (с удивлением). Авдотью-то за упокой? Году еще нет, как замуж вышла, а ты на нее уж смерть накликаешь!.. Сам вот, сердешный, путаешь, а на меня злобишься. Ты с молитвой пиши, а коли будешь в сердце злобу иметь, то бесу радость. Это тебя бес хороводит да путает…

Отлукавин. Постой, не мешай…

Дьячок хмурится и, подумав, медленно зачеркивает на заупокойном листе Авдотью. Перо на букве «д» взвизгивает и дает большую кляксу. Дьячок конфузится и чешет затылок.

Отлукавин . Авдотью, стало быть, долой отсюда… (Бормочет смущенно.) А записать ее туда… Так? Постой… Ежели ее туда, то будет о здравии, ежели же сюда, то за упокой… Совсем запутала баба! И этот еще воин Захария встрял сюда… Шут его принес… Ничего не разберу! Надо сызнова…

Дьячок лезет в шкапчик и достает оттуда осьмушку чистой бумаги.

Старуха. Выкинь Захарию, коли так… Уж бог с ним, выкинь…

Отлукавин. Молчи!

Дьячок макает медленно перо и списывает обеих бумажек имена на новый листок.

Отлукавин. Я их всех гуртом запишу, а ты неси к отцу дьякону… Пущай дьякон разберет, кто здесь живой, кто мертвый; он в семинарии обучался, а я этих самых делов… хоть убей, ничего не понимаю.

Старуха берет бумажку, подает дьячку старинные полторы копейки и семенит к алтарю. В церковь заходит Аптекарша. Проходит мимо Отлукавина, подходит к иконе и начинает молиться. Отлукавин долго смотрит вслед Аптекарше.

                                                       Занавес.

                                              Патраева Светлана Владимировна, почта: patraeva1964@mail.ru

Back To Top