Skip to content

Светлана Сологуб

 

Кораблики из деревяшек, выброшенных морем

Монопьеса

Драма

16+

Старик, за 80.

Поздняя осень. Зябко. Морское побережье. Пустынный дикий пляж. Берег покрыт ветками разного размера, обломками деревянных ящиков, водорослями, пластиковым мусором – все это выбросило море при последнем шторме. Шум моря, уже спокойного. Волны набегают и откатываются.

Появляется Старик. Старые сандалии на босу ногу, обтрепавшиеся брюки, а сверху – какая-то непонятная хламида. Когда-то, наверное, хламида была белой, но сейчас она – грязно-серая, кое-где рваная. За плечами у Старика холщовая котомка. Он ступает тяжело, медленно, ссутулившись, опирается на суковатую палку. Смотрит под ноги. Палкой переворачивает мусор. То и дело нагибается с трудом, поднимает или ветку, или кусок дощечки, или что-то пластиковое, рассматривает. В основном всё отбрасывает, но вот – одна дощечка ему понравилась, он прислонил палку к большому камню, снял котомку, развязал верёвку, которая затягивает её горловину,  положил дощечку в котомку. Завязал. Накинул на плечи. Взял палку. Побрёл дальше.

Сделал ещё несколько шагов по пляжу, подобрал ещё ветку и дощечку. Вернулся к камню. Пристроил палку. Снял котомку. Присел на камень. Достал из котомки ещё несколько дощечек. Начал так и сяк прилаживать их друг к другу.

Крикнула чайка. Поднял голову. Проводил её взглядом. Посмотрел на свои деревяшки. Опять поднял голову. Долго смотрел в небо, уронив руки на колени. Опустил взгляд.

 

Главное – это подобрать хороший клей. Найти тот, который лучше всего подходит для дерева. И не экономить. Сэкономишь три десятка монет – только самому себе подпортишь. Потому что в правильном клее – залог крепкого кораблика. Только хорошо склеенный крепкий кораблик сможет отплыть далеко от берега.

Возможно, даже так далеко, что вы перестанете его видеть.

(Копается в котомке, достает «шкурку» для обработки деревянных деталей, маленький нож для резьбы. Присматривается к деревяшкам. Выбирает одну, начинает тихонько «шкурить»).

Я собрал двадцать три тысячи восемьсот тридцать шесть корабликов. Они все уплыли далеко-далеко, за горизонт. Потому что я использовал самый качественный клей, какой только смог найти. Ни один не затонул у самого берега. Даже если были волны. А я иногда отпускаю кораблики в море при сильных волнах, и в шторм тоже. Но они все справились. Они все были молодцы. Крепкие. Сегодня пришла пора двадцать три тысячи восемьсот тридцать седьмого.

(Перестает «шкурить», смотрит перед собой, молчит).

Наверное, он будет последним. Я что-то устал. Не так уж просто много лет ходить по этому бесконечному побережью в поисках подходящего материала. Не всякая ветка сгодится, не всякая дощечка. Иногда кажется, вот, нашёл лучшую. А надломишь – и она вся гнилая внутри.

(молчит)

И кораблики не всегда возвращаются. Я, конечно, каждый раз отпускаю со спокойной душой. Ведь я зачем его делал? Для того, чтобы он был крепким, не затонул и уплыл далеко-далеко за горизонт. И все равно… Немножко тоскливо. Немножко ждёшь.

Но… Уже хочется домой.

(Молчит, режет ножом деревяшку).

Я и его научил делать кораблики из деревяшек, выброшенных морем, когда он был ещё маленьким. Он гулял по берегу много часов, один, мама с лёгкостью его отпускала, видимо, знала, что на море с ним не может случиться ничего плохого. Его не тянуло к другим ребятам, он не хотел играть в их обычные игры, нет, ни в футбол, ни в пиратов, ни в космонавтов, ни нырять с пирса, ни лазать по садам, воруя киви и айву… Он бродил здесь и дышал морем, его силой и спокойствием, его мудростью. Он с легкостью мог с ним болтать, что-то спрашивать и получать ответы – ничего удивительного, ведь это был разговор ребёнка и моря. Дети вообще получают гораздо больше ответов, чем взрослые, возможно, просто потому, что готовы их слышать…

Вот так мы и столкнулись. Мы просто шли навстречу друг другу по пляжу, а я точно уверен, что, если идешь кому-то навстречу, то рано или поздно столкнёшься с ним в какой-нибудь точке А. Или В. Ну да, скорее всего, В, потому что из точки А обычно выходят. По крайней мере, моя жизнь сплошь состоит из таких столкновений в точке В.

(Перестает ковырять деревяшку, молчит).

Собственно, я знал, что моя жизнь будет состоять из встреч в точке В.  И корабликов. Об этом я был предупрежден заранее, так что сейчас роптать бессмысленно. Но я не думал, что так сильно устану.

Когда я первый раз вышел из точки А, всё казалось мне игрой. Найти хорошие деревяшки, выбрать правильный клей, встретиться в точке В, сделать кораблик, выпустить его, проводить взглядом до горизонта – и забыть навсегда. И идти навстречу кому-то следующему. Но потом… Примерно после пять тысяч двести седьмого кораблика я вдруг понял, что…

(опять принимается за деревяшку)

Он был сообразительным мальчишкой. С очень развитым пространственным мышлением. Ему достаточно было один раз посмотреть на вот такую ветку, или обломок доски, и он уже понимал, какой частью корпуса будущего кораблика она станет. Мне, например, это не сразу удаётся. Мне нужно подумать, повертеть так и сяк… А он – раз, и всё у него готово. Мы много корабликов с ним сделали. И он уговорил меня их раскрашивать. Притащил из дома кисточки и краску, гуашь, несколько баночек, синюю, красную, зелёную, жёлтую и белую. Рисовал на бортах флаги разных стран, существующих и вымышленных, мечтал, куда бы мог доплыть его кораблик, до каких берегов.

(молчит)

Я бы мог ему сказать, малыш, уж я-то точно знаю, куда доплывет твой кораблик, тот, который я сделал для тебя, ведь это я его сделал, и я отправил его в море, за горизонт.

По крайней мере, я думал, что знаю.

Я каждый раз надеюсь, что знаю.

(молчит)

Я должен был оставить его сразу же, как выпустил его кораблик, и идти дальше, это правило, которое я не должен нарушать или обсуждать. Но я не смог. Он так просил, и так сильно старался не плакать, и так боялся отказа… Что я не смог. И мы сделали еще сто двенадцать корабликов. Сто двенадцать. Да, я знаю, это много. И я не должен был позволять ему участвовать, но… Я решил, что не будет ничего страшного, если к нескольким корабликам прикоснется рука ребёнка, который умеет слушать ответы моря.

И мы увлеклись. Вдвоём у нас получалось делать кораблики гораздо быстрее, чем мне одному. Я даже разрешил ему самому выходить из точки А в точку В и сталкиваться с теми, кто шёл навстречу. Не знаю, почему я так… Вроде бы я был ещё не очень стар.

Я спохватился поздно. Когда он сам решил спустить кораблик на воду и отправить за горизонт. И он даже не спросил меня, хотя я много раз ему говорил, что спускать кораблики на воду и отправлять их за горизонт могу только я.  Что это очень большая ответственность, которая в данном конкретном случае лежит на мне и только на мне. Но, видимо, он тоже тогда думал, что это такая игра.

Потом я узнал, с кем он встретился в точке В, чей это был кораблик. Она работала официанткой в кафе неподалеку, и в тот день поругалась с администратором. Не выдержала и выскочила на берег, немножко пройтись. И так получилось, что, да, прибежала она прямо в точку В. И в той точке оказался не я. Я в это время сидел далеко на противоположном конце пляжа и… Загорал. Вот так расслабился. Заигрался.

(вздыхает, качает головой)

Конечно, я сразу ушел оттуда, как только узнал, что он сам спустил её кораблик. Не попрощался с ним. Исправить я ничего не мог. Мог только надеяться, что её кораблик всё равно ляжет на свой курс, хоть и спустила его другая рука. Хотя… конечно, если по-честному… не стоит на это надеяться.

Прости меня, девочка.

Я до сих пор иногда думаю, как он там, твой кораблик. Куда его занесло. Не затонул ли он во время шторма, в который он не должен был попасть, но попал по моей вине. Достиг ли того берега, которого должен был достичь, или его отнесло совсем в другую сторону. Или, может быть, он вернулся к тому, кто его сделал и спустил на воду?

Некоторые мои кораблики вернулись. И я так рад их видеть… Каждого из них.

(откладывает эту деревяшку, берёт другую, начинает обрабатывать)

Даже его кораблик ко мне вернулся. Да. Я думал… после того, как я так резко ушел от него… Но однажды…

Я ждал его кораблик, всё равно ждал, конечно. Я знал, что он поймет со временем. Поймёт, что я ушел для блага. Для своего блага – чтобы больше не заигрываться и не рисковать корабликами случайных девочек. Для его блага – чтобы он забыл, что когда-то сделал и раскрасил сто двенадцать корабликов из деревяшек, выброшенных морем, вместе со странным незнакомым стариком.

(молчит)

И он забыл, конечно, забыл, как всегда забывают дети свои мимолетные увлечения. Забывают, уносятся вслед новым историям, которые поглощают их так же, без остатка. Забывают. Чтобы вспомнить уже потом, много-много лет спустя. Сидя на камне на пустынном пляже. Когда не остается ничего, кроме воспоминаний.

(молчит)

 Хоть он и забыл, и выбросил навсегда из головы деревяшки и краски, и всё, что осталось – это маленькая, острая обида, которая колола неприятно при виде какого-нибудь очередного странного старика – хоть он и забыл, но где-то глубоко внутри всё равно поселилась тоска. Нет-нет, да и приходил он на пляж, и стоял, и долго-долго смотрел за горизонт.

Может быть, думал, где сейчас его кораблик. Твёрдо ли он держит курс.

Он закончил школу, и легко поступил учиться дальше. На дизайнера. Учился он вполне сносно, даже с удовольствием, а попутно нравился девушкам. От него исходила та самая спокойная, мужественная, уверенная сила, к которой во все времена бессознательно тянется женское естество. И он вполне удачно шутил. И, да, разумеется, было в его глазах что-то особенное, скрытое, от чего девушки вздыхали: «Ах, у него душа с надрывом». Такой мужчина спасёт и защитит, но и сам в то же время нуждается в защите и нежной опеке – конечно, благодаря этому сочетанию противоположностей  к его ногам были готовы пасть многие разнообразные барышни. Но он был разборчив и в меру сдержан – ровно в ту меру, какой было достаточно, чтобы после первых тридцати минут знакомства понять перспективу. Простая постельная перспектива его не привлекала, какая бы ни была вызывающая и искушённая потенциальная партнёрша. Он не мог понять ровесников, нанизывающих победы в сексе на воображаемую бечёвку, словно кости поверженных врагов. Он искал единения.

(молчит, долго прилаживает друг к другу две деревяшки, склеивает их)

Он думал – что она будет отвечать ему, даже если он будет молчать. Как отвечает ему море. Он думал – что он будет всегда честен перед ней. Открыт. Беззащитен. Как перед морем. Что он сможет сложить в неё, как в старинный сундучок, все свои сокровенные тайны, и она крепко-накрепко прикроет крышку, и повесит кованый замок, и выбросит ключ. В море. Он ждал её – чтобы с волосами цвета полуденного солнца, чтобы ростом ровно ему по плечо, чтобы смеялась, как смеётся первый подснежник, когда на него падает капля талой воды.

Ну… Они встретились, да. Как-то в парке на тропинке между дельфинарием и аттракционами. Она ела мороженое. Крем-брюле. Не то, чтобы она была именно такой, но… Волосы, да, соответствовали. Они мешали ей есть мороженое, то и дело падали на лицо, и она нетерпеливо отбрасывала непослушные пряди за спину. Рост тоже подходил. Чуть выше его плеча – но это неважно. Чуть-чуть же не считается, правда. Он поверил глазам, и…

Остальное он додумал.

Так частенько бывает.

(шкурит деревяшку)

Жизнь потекла, потом понеслась, и он перестал ходить на берег, чтобы посмотреть за горизонт. Была работа – в удовольствие, была семья – а уже очень скоро у них стало двое детишек — была ответственность, были обязанности. Однажды он мимоходом подумал, что нужно, наверное, набрать деревяшек и сделать кораблики своим сыновьям, и спустить их на воду, и отправить за горизонт, но эта мысль быстро затерялась в списке домашних дел где-то между ремонтом стиральной машины и покупкой авокадо.

Может быть… Может быть, ему просто надо было выбрать день, и выйти из точки А, и тогда он наверняка встретился бы со своими детьми в точке В, и тогда уже деваться ему было бы некуда – пришлось бы клеить им кораблики, и спускать их на воду, и отправлять за горизонт, и тогда…

Но он не пошел. Зачем ему было идти навстречу собственным детям – они и так были всегда у него под рукой.

И она. С волосами цвета полуденного солнца, теперь забранными в тугой узел на макушке. Она заботилась о нём и нежно опекала, и о детях заботилась и нежно опекала их. Она напоминала ему, что нужно бы сегодня вызвать мастера по ремонту стиральных машин, а потом купить авокадо для салата с подкопченным лососем и сливочным сыром. Она улыбалась, рассматривая его проекты по дизайну кафе и магазинов, и всегда говорила одно и то же: «Любимый, конечно, ты справишься».

Было благополучие. И спокойствие. И уверенность в завтрашнем дне. Путешествия, горные лыжи, спуск по бурным рекам, чуть было не случился прыжок с парашютом (но мысли о детях вернули на Землю),  заплывы с аквалангом, фотографии с туземцами, у которых на шее красовались бечёвки с нанизанными костями поверженных врагов.

Остальное он додумал.

 (приклеивает третью деревяшку)

Потом вдруг старший сын сказал, что будет поступать в другом городе, и вообще не планирует оставаться жить в этой стране. Спасибо, родители, вы меня вырастили, и я вам благодарен, но больше ничего не должен. И да, весной он уехал. Сначала он звонил пару раз в неделю, потом пару раз в месяц, потом по праздникам или по срочному поводу. Жена каждый раз пугалась его внеурочных звонков, думала, что-то случилось, непременно плохое. Но внеурочных звонков было всего два – когда сын сообщил, что женится, и когда купил билеты в Австралию.

(примеряет к кораблику еще одну деревяшку)

Тогда он впервые за столько лет снова пошёл на берег. И посмотрел за горизонт. И подумал – может быть, кто-то другой вышел из точки А и встретился с его старшим сыном в точке В, и склеил ему кораблик, и спустил на воду, заложив курс на невозможно далекую Австралию. А родителей не предупредил о том, что, да, отпускать ребёнка – необходимо, даже если на другой конец света, все равно необходимо, но необходимость эта не делает меньше боль вот здесь, в том месте, где он продолжает срастаться с тобой, эта необходимость не смиряет, не гасит ночную тревогу, не прекращает сны, в которых он, трёхлетний, плачет и ковыляет тебе навстречу в поисках утешения.

(молчит)

Жена увлеклась «алмазной мозаикой». Она часами сидела, склонившись над столом, и пинцетом аккуратно выкладывала блестящие граненые квадратики по схемам. Вскоре у них на стенах висели оформленные в разноцветный стильный багет изображения кенгуру, коалы, утконоса и большая карта Австралии. Иногда ему казалось, что сквозь её молчание и сосредоточенность рвется слово «Переезд», но старший сын не звал, а они не напрашивались.

(молчит)

Младший сын стал пропадать подолгу. Жена не беспокоилась, ведь приходил он всегда вовремя, трезвый, спокойный и улыбчивый. Бросал в свою комнату рюкзак, который падал с каким-то деревянным стуком, мыл руки, целовал маму и шёл ужинать. После ужина не торопился закрыться у себя, а сидел, смотрел вместе с ними сериал или новости, охотно делясь впечатлениями.

Но он, как отец, заметил у сына в глазах что-то такое… Из-за чего потом обязательно начнут говорить: «Ах, у него душа с надрывом». И он, конечно, решил однажды за  младшим сыном проследить.

Сын пришёл на берег. И там его ждала она.

Юная, с волосами цвета полуденного солнца. Ветер донес её смех – она смеялась, как смеётся первый подснежник, когда на него падает капля талой воды.

Сын обнял её, невесомо приподняв над землёй, легко чмокнул в смеющиеся губы. Потом они сели, вытряхнули из рюкзаков деревяшки, краски и клей. И принялись мастерить кораблик.

(молчит долго, приклеивает деревяшку. У него в руках уже почти готовый кораблик)

Он возвращался домой, как слепой. Налетел на столб, три раза столкнулся с прохожими, уронил пластмассовую вазу с герберами в цветочном ларьке, запутался в бахроме пёстрых платков в сувенирной лавке.

Он захотел подарить ей серёжки. Непременно. Зашёл в первый попавшийся ювелирный, долго скользил беспомощным взглядом по витринам, пока, наконец, продавщица не сжалилась и не спросила, что его интересует. Он что-то бормотал, заикался, тыча пальцем то в одну пару, то в другую, и мучительно побагровел, когда продавщица поинтересовалась возрастом адресата.

Вышел из магазина, сжимая в кулаке ярко-алую бархатную коробочку. Пару минут пытался сообразить, в каком направлении идти. Шторм, подумал он. Мой кораблик наверняка попал в шторм.

(молчит, рассматривает кораблик)

Три дня он не мог смотреть сыну в глаза. Не разговаривал с ним. Не обсуждал новости и сериалы. Сын пожимал плечами и уходил в свою комнату. Жена не отвлекалась от мозаики.

Послезавтра он опять следил за ними. Присел за столик в прибрежном кафе, нацепил дурацкие тёмные очки и битых три часа глотал кофе, пока не застучало в висках. Увидел, как она забросила руку сыну на шею, прижалась к нему всем телом и поцеловала долгим, требовательным, взрослым поцелуем. Его бросило в жар. Будто волна кипящего масла окатила его с макушки до пяток и одним махом устремилась туда, в низ живота. Потом он оцепенел. А потом из-под дурацких тёмных очков хлынули слёзы. Он бросил деньги на блюдце, вскочил и заметался по набережной. Влетел в платный туалет, заперся в кабинке и рыдал там в полный голос сорок минут, наплевав на то, что подумают мужики у писсуаров.

Я могу сделать для тебя лучший кораблик! – хотелось кричать ему. Я умею это с детства! И мой кораблик будет уж точно лучше, чем его, ведь я старше, я прошёл уже половину пути, я понимаю и чувствую больше! Вот увидишь, я сделаю тебе такой хороший кораблик, что он ляжет на самый радостный, самый счастливый курс, и ни одна волна не ударит его в борт, и течение, несущее его, никогда не повернет вспять, и его все время, до самого конца пути, будут сопровождать дельфины и огромные скаты. Ты видела когда-нибудь огромного ската? Я покажу тебе их, они совсем не страшные, они очень общительные и дружелюбные, а рот у них похож на ротик улыбчивого младенца…

(молчит)

Он тогда не смог заставить себя пойти домой дотемна. Бродил по центру города, от рынка мимо администрации до морвокзала и обратно. До внутренней хрипоты торговался со странным стариком, спустившим когда-то его кораблик на воду. Убеждал того, что теперь-то он точно знает свой курс, и нужно всего лишь немного повернуть штурвал, чтобы выйти из шторма и лечь носом к цели. Проклинал за то, что старик, наверное, заранее нарисовал все карты и специально нанёс на них маршруты всех корабликов с таким расчётом, чтобы они никогда не пересекались. Или, наоборот, пересекались. Но не там и не тогда. Потом он разозлился и крикнул, что всё это ерунда, и старика никакого не было, что всё это его детские фантазии, что он всё придумал, пока гулял в одиночестве по берегу моря и смотрел за горизонт, и что кораблики эти – просто деревяшки, выброшенные морем, и склеенные кое-как от скуки.

(молчит)

А сын, оказывается, не спал. Они столкнулись в тёмном коридоре, и младший вдруг крепко обнял его и сказал: «Батя, я тебя люблю». И он понял, что его всего лишь обдало брызгами от цунами чужой любви, любви сына к той, с пляжа, юной и требовательной. Разве в его силах было противостоять цунами. Тем более, что хозяином этого цунами был его собственный сын.  Сын.

(молчит)

На четвёртый день он подарил серёжки жене. Она удивилась и даже растерялась, сказала, эта модель совсем для молоденьких девочек. Неужели ты всё ещё видишь меня такой, как тогда, на тропинке между дельфинарием и аттракционами. А ведь я уже давно поправилась на восемь килограммов, и в волосах полно седины, просто я её закрашиваю.

Дурочка, сказал он, конечно, со мной всё еще та ты, оттуда, и ты всё ещё отвечаешь мне, даже если я молчу, и заботишься обо мне и нежно оберегаешь.

Дурачок, сказала жена, ты многое додумал.

Когда сын захотел привести ту, с пляжа, знакомиться, он сослался на важный сверхурочный проект, и трусливо сбежал из дома. Просидел на берегу почти до ночи. Смотрел за горизонт и успокаивал шторм, который совсем растрепал его кораблик.

(молчит)

Он оттянул знакомство до неприличия. И на свадьбу не пошёл. Он решился увидеться с ней только после рождения внучки. Потому что – он знал – шторм уляжется окончательно, когда он увидит, что её глаза стали глазами матери.

Увидел.

Отдал.

(молчит)

Сын с невесткой и даже внучка остались жить в их городе, чтобы, как они сказали, ухаживать за стариками.

Он совсем не считал себя немощным. Но, кажется, старость решила его не спрашивать. Как-то незаметно начали побаливать колени. Внучка заметила, забежала после работы, подарила трость. Красивую, прочную, с резной ручкой из слоновой кости. Он засунул подарок в дальний тёмный угол, долго ходил, хромал, дулся на внучку, на трость, на себя. Подскочило давление. Стало сбиваться сердце, особенно по ночам. Жена вздохнула, накапала корвалол, достала трость, всучила, отправила в магазин.  Ей вдруг захотелось сделать салат с подкопчёным лососем, авокадо и сливочным сыром. Такая вот стариковская блажь.

И он подумал – а не выйти ли из точки А в точку В. Там, в этой точке, я встречу кого-нибудь, кому нужен кораблик, нужен прямо сейчас, сию минуту. Я склею его, и спущу на воду, и отправлю за горизонт.

Он шёл долго, он прошёл четыре заброшенных пляжа, пока наконец не увидел на берегу…

(его кораблик готов, с трудом встаёт)

… странного старика и маленького мальчика, и они прямо сейчас, сию минуту, спускали на воду кораблик, сделанный из деревяшек, выброшенных морем.

Он знал, что мальчик сегодня принёс краски, несколько баночек гуаши, и уговорил старика раскрасить кораблик.

Он знал, что курс кораблика будет проложен так, чтобы в пути ему не пришлось скучать ни минуты, а однажды он даже попадет в короткий, но сильный шторм. И выстоит.

Наверное, не напрасно.

(молчит)

Он смотрел, как старик и мальчик провожают кораблик взглядами и мысленно просил его в конце пути вернуться к странному старику. Обязательно вернуться. Ведь тот ждёт. И радуется каждому.

(Спускает кораблик на воду. Долго стоит, прислонив руку ко лбу и смотрит за горизонт.)

   Конец. 

            

Back To Top