Александр Домовец
Народоправитель
Драматические сцены самодержавной жизни в 2-х актах
Волгоград
8 861 069 21 12
Действующие лица
Александр Третий — император
Мария Фёдоровна — императрица, его жена
Николай — цесаревич, будущий император Николай Второй
Константин Петрович Победоносцев — обер-прокурор Святейшего Синода
Пётр Александрович Черевин — генерал свиты ЕИВ, начальник царской охраны
Николай Карлович Гирс — министр иностранных дел
Пётр Семёнович Ванновский — военный министр
Великий князь Владимир Александрович — брат императора
Васильев — секретарь императора
Лейб-медик императора
Лев Толстой
Массовка
Пояснения для постановки
По свидетельствам современников, Александр Третий в быту был скромен и неприхотлив. Не любил парадности, предпочитал простые вещи, одежду, блюда и т.д. Соответственно, обстановка его помещений (спальни, кабинета) должна быть простой, без излишеств. Например, ─ обычная кровать, прикроватная тумба, письменный стол, книжный шкаф. Никаких балдахинов, кушеток, вычурных диванов, статуэток и т.п.
По характеру и поведению император был человеком спокойным, неторопливым, склонным к юмору, ─ порой грубоватому. Из себя выходил редко. Ощущал величие, ─ не столько собственное, сколько своей миссии как хозяина и правителя Земли Русской.
Акт первый
На авансцену выходит Лейб-медик в белом халате.
Лейб-медик. Император Александр Третий угасал. Болезнь безжалостно перемалывала когда-то несокрушимое здоровье и неотвратимо вела к роковой черте. Приближённые с болью замечали, как изо дня в день тает богатырская сила, коей Александр славился с юности. Последнюю в своей жизни осень 1894 года император коротал в Ливадии в окружении семьи и свиты. (Уходит с авансцены в спальню императора.)
Спальня императора. Александр лежит на постели, по грудь укрытый одеялом, из-под которого выглядывает белая нательная рубашка. Лейб-медик считает ему пульс.
Лейб-медик. Позвольте, государь.
Исследует зрачки пациента, раздвинув веки. Отложив одеяло и приподняв рубашку, пальпирует Александра в области поясницы. Тот кряхтит от боли.
Александр. Легче, Сергей Петрович. Экие у вас пальцы, ─ железо, а не пальцы.
Лейб-медик. Потерпите, государь. Где болезнь, там и боль. Соблаговолите перевернуться на живот.
Александр переворачивается. Врач продолжает пальпацию. Император продолжает кряхтеть.
Александр. Ну, что вы там нащупали, почтеннейший эскулап?
Лейб-медик (опуская задранную рубашку). То же самое, что и вчера.
Александр. То есть улучшения нет?
Лейб-медик. Счастье есть отсутствие несчастья, государь. Коли нет ухудшения, то уже хорошо. Вот, выпейте. (Капает в рюмку капли из пузырька.)
Александр (выпивая с гримасой отвращения). Значит, можно считать, что мне полегчало? Вот спасибо.
Лейб-медик. Н-ну… Улучшение с неба не падает. Его добиваются строжайшим выполнением назначенных предписаний. А вы что делаете?
Александр. А что я делаю?
Лейб-медик. Себя не щадите, вот что. Я вас ограничил в напитках. Однако вы по-прежнему выпиваете в день по полведра кваса.
Александр. Ну, полно, доктор. Кружкой больше, кружкой меньше… Не водка же. Кстати! Откуда вы знаете? Кто-то из слуг за мной шпионит?
Лейб-медик. Неважно. Знаю, и всё. А работа? Вы продолжаете работать за двоих здоровых. Вчера секретарь вышел от вас с пачкой подписанных бумаг уже за полночь.
Александр. Ну, точно. Кто-то из слуг шпионит… (Лейб-медику.) Клевета! Ещё и двенадцати не было.
Лейб-медик. Государь! Я категорически настаиваю, чтобы вы соблюдали щадящий режим. Покой и отдых, ─ лучшие друзья пациента.
Александр. Зато худшие враги народоправителя.
Лейб-медик. Ну, я не знаю… Вы принуждаете меня принять крайнюю меру.
Александр. Неужто будете оперировать?
Лейб-медик. Нет. Пожалуюсь императрице.
Александр. Лучше уж оперировать. Тут хоть какие-то шансы. А Мария Фёдоровна просто оторвёт голову.
Лейб-медик. Мне не до шуток, государь. Как я могу отвечать за ваше здоровье, если вы не исполняете мои предписания?
Александр. Ну, хорошо, хорошо. Давайте по-честному. Вы не ябедничаете Марии Фёдоровне, а я лечусь из последних сил. Так пойдёт?
Лейб-медик. Пойдёт, государь. И, главное, работать в день не больше часа. (Назидательно поднимает палец.) Один час, и всё.
Александр. Сколько?! Каждый день твердите, что мне волноваться нельзя, а сами без ножа режете… Пять.
Лейб-медик. Шутки кончились, государь. Я иду с докладом к её императорскому величеству. (Поднимается.)
Александр (удерживая за рукав). Ну, будет, будет. Эк вы сразу-то с козырей. Три так три.
Лейб-медик. Государь!..
Александр. Но сначала придумайте, чем я буду занимать всё оставшееся время. Я же со скуки взвою.
Лейб-медик. Всё уже придумано, государь. Приём лекарств и процедур, воздушные ванны, небольшие прогулки. Не возбраняется музицировать в кругу семьи. Само собой, чтение. Послеобеденный сон. Общение с близкими.
Александр (разводя руками). И это всё, что можно?
Лейб-медик. Да отчего же? Есть и другие занятия, ─ вполне увлекательные и не связанные с чрезмерными нагрузками. Вот, например, почему бы вам не заняться написанием воспоминаний?
Александр (после паузы). Мемуары? В сорок девять лет? Вроде бы рановато.
Лейб-медик. Наполеон продиктовал свои мемуары, когда был не намного старше. А главное, ─ в ваше царствование уже столько сделано.
Александр (после паузы). Гораздо меньше, чем хотелось бы. И уж точно меньше, чем необходимо.
Лейб-медик. Помилуйте, государь! Вашими трудами Россия за считанные годы преобразилась. Новые заводы и фабрики. Железные дороги во все концы. Флот, как на дрожжах. А казна? Она ломится от денег. Но, главное, в империи наконец-то мир и порядок.
Александр. Доктор, я избытком скромности не страдаю. Мы стали сильнее и богаче, ─ это правда. Европа с нами считается, ─ это тоже правда. Нас уже даже побаиваются. А надо, чтобы боялись. (Сжимает кулак.)
Лейб-медик. Но зачем?
Александр. Боятся, ─ значит, уважают. Мы-то сами народ мирный. Нагнать на Европу страх ─ это не самоцель. Это ей прививка от подлости и вероломства. Не больше и не меньше.
Лейб-медик. О какой подлости вы говорите, государь?
Александр. А вы не знаете родную историю? Европа Россию веками предавала, унижала, грабила.
Лейб-медик. Историю-то я знаю…
Александр. Рано или поздно английским, немецким и прочим гиенам придётся зарубить на носу, что такого больше не будет. Никогда. Россия впредь не допустит своего умаления. Даже ценой жестокого наказания для обидчиков.
Лейб-медик. И вы так спокойно об этом говорите…
Александр. Так вы же сами запретили мне волноваться.
Лейб-медик (после паузы). Ну, хорошо, государь. Оставим политические беседы до вашего выздоровления. А теперь покой, отдых, сон. Позвольте мне удалиться. (Встаёт.) А насчёт мемуаров подумайте.
Александр. Непременно.
Лейб-медик с поклоном выходит. Александр, приподнявшись, открывает ящик прикроватной тумбы и достаёт несколько тетрадей.
Александр. Мемуары… Они уже написаны. (Взвешивает тетради на ладони. Начинает листать.) Родители настояли, и я с детства начал вести дневник. Важнейшие дела, события, дни, ─ всё здесь. (Открывает одну из тетрадей.) Вот, например, 2 мая 1887 года. В этот день предстояло решить судьбу террористов, которые готовили на меня покушение. (Устало откидывается на подушку и закрывает глаза.)
Кабинет императора. Александр, сидя за столом, просматривает документы. Вхолит начальник царской охраны генерал Черевин.
Александр. А-а, Пётр Александрович!
Черевин (с поклоном) Явился по вашему приказанию, государь.
Александр. Садись. Решение суда читал?
Черевин (садясь). Читал, государь.
Александр. Что скажешь?
Черевин. Как начальник царской охраны готов подписаться под каждым словом. Задумали страшное и схвачены с поличным. Суд приговорил. Осталось исполнить.
Александр. У меня лежит пачка их прошений о помиловании.
Черевин (после паузы). Помилование? Они царя убить хотели. А в России, я так скажу, царь больше, чем царь. Он отец народа. А отцеубийство ─ грех особый, не прощаемый. С чего их миловать?
Александр. Согласен с тобой, Черевин. Но тут почти все люди ещё молодые. Кто-то обременён семьёй.
Черевин. Государь! Предположим, я рехнулся и решил их пожалеть, Но только наперёд вспомню, как отца вашего, царство ему небесное, после взрыва, кровью истекающего, на руках с улицы несли во дворец…
Ретро-картина. Гаснет общий свет. По авансцене в свете прожекторов, из конца в конец, несколько казаков охраны медленно, осторожно несут на одеяле раненого Александра Второго. Фон – грозная, трагическая музыка. Видны болтающиеся окровавленные ноги, слышны стоны и задыхающийся голос: «Братцы, несите во дворец. Несите скорее… Хочу дома умереть». В ответ, перебивая друг друга: «Сейчас, государь, сейчас», «Потерпите, уже близко», «Врача, врача кто-нибудь крикните, мать вашу!» Уходят. Прожектора гаснут, звуки утихают.
Общий свет. Возвращение в кабинет императора
Черевин. Вот как всё было, государь.
Александр опускает голову, проводит рукой по лицу. Кладёт сжатый кулак на документы.
Черевин. Убийц вашего отца тогда повесили. А чем нынешние псы лучше тех? Только тем, что их вовремя схватили и не дали совершить злодейство? Так то заслуга не их, ─ полиции.
Александр. Логично рассуждаешь.
Черевин. Воля ваша. Но я бы их прошениями печку разжёг.
Александр. А как же вой наших либералов насчёт зверства верховной власти?
Входит секретарь Васильев.
Васильев. Обер-прокурор Святейшего Синода господин Победоносцев.
Александр. Проси.
Входит Победоносцев.
Победоносцев. Добрый день, государь. (Кланяется.) Добрый день, Пётр Александрович. (Кивает поднявшемуся навстречу Черевину.)
Александр. Вовремя, Константин Петрович, вовремя. Садитесь. Мы тут с Черевиным обсуждаем, как поступить с прошениями о помиловании наших террористов.
Победоносцев (усаживаясь. Садится и Черевин). И к чему пришли?
Александр. Вот Черевин хочет их прошениями печку растопить.
Черевин. Собственноручно.
Победоносцев (Александру). А вы, как я понимаю, колеблетесь.
Александр. Ну, не то чтобы колеблюсь. Но есть одно обстоятельство.
Победоносцев. Какое же?
Александр. Шесть лет назад, когда убийцам отца вынесли смертный приговор, граф Толстой Лев Николаевич заклинал пощадить террористов. Так сказать, ответить на зло добром.
Ретро-картина. Гаснет общий свет. Фон – взволнованная, трагическая музыка. На авансцену в свете прожектора босиком выходит Лев Толстой, ─ характерная борода и шевелюра, длинная подпоясанная рубаха, холщовые штаны. В руках лист бумаги. Читает страстно, с волнением в голосе:
«Прежде обязанностей царя есть обязанности человека, и они должны быть основой обязанности царя… Бог не спросит вас об исполнении обязанности царя, а спросит об исполнении человеческих обязанностей… Отдайте добро за зло, не противьтесь злу, всем простите… Как воск от лица огня, растает всякая революционная борьба перед царем ─ человеком, исполняющим закон Христа».
Опускает руку с листом. Смотрит в зал. Медленно уходит. Прожектор гаснет.
Общий свет. Возвращение в кабинет императора.
Победоносцев. Я читал то письмо. Длинное, невнятное, путаное.
Александр. А я ему передал, что если бы речь шла о покушении на меня, то ещё можно было бы негодяев помиловать. А за отца не прощу.
Победоносцев. Помню, помню. Ответ ваш тогда разошёлся в обществе. И теперь вы чувствуете себя заложником собственного слова?
Александр. В некотором смысле, ─ да.
Победоносцев. И совершенно зря, государь. Своей нелюдской жестокостью террористы развязали вам руки. (Черевину.) Пётр Александрович, сделайте одолжение, напомните, ─ что за бомбы приготовили для его императорского величества.
Черевин. Да уж, приготовили… Мало того, что начинили шрапнелью и свинцовыми обрезками, так ещё обработали всё это хозяйство стрихнином. Чтобы уж наверняка.
Победоносцев. А покушение должно было состояться в центре столицы, в самом людном месте. Случись этот взрыв, на десяти метрах никто бы не уцелел.
Черевин. На двадцати бы выкосило.
Победоносцев. Тем более. И вместе с императором, ─ простите меня за такие слова, государь, ─ могли погибнуть десятки мужчин, женщин, детей… Господь уберёг. (Крестится. Наклоняется к Александру.) И после этого хоть на миг усомниться, какого наказания заслуживают бесчеловечные негодяи
Александр (после паузы, поднимаясь. Следом поднимаются Черевин с Победоносцевым). Нет, нет. Ни жалости, ни сомнений. Будьте покойны.
Черевин. Вот это дело, государь.
Победоносцев. Поддерживаю вас. Хотя, может, это и не по-христиански.
Александр. Вот как? А как было бы по-христиански?
Победоносцев. Ну, вы же знаете библию. Ударившему по левой щеке подставь правую.
Александр. Быть христианином и быть идиотом, ─ это не одно и тоже. Получить по морде и утереться ещё куда ни шло. Но если покушаются на твою жизнь, данную богом… (Делает несколько шагов. Останавливается.) Я вспоминаю отца. Взрывом ему размозжило всю нижнюю часть тела. Меня вообще могло разнести в клочья.
Черевин (делая движение к императору). Даже не думайте об этом, государь.
Александр. Моя жена овдовела бы. Пятеро детей стали сиротами. Это если просто по-человечески. А Россия? В какой хаос вверг бы её удачный взрыв?
Победоносцев. Бог спас, государь.
Александр. По какому праву они хотели убить народоправителя? Почему решили, что между российским народом и его счастьем стоит император?
Черевин. Да они сумасшедшие.
Александр (после паузы, садясь, показывая жестом Победоносцеву и Черевину тоже садиться). Это многое объяснило бы.
Победоносцев. Но спасло бы их от казни. Сумасшедших не наказывают, государь. Безумие лечат смирительной рубашкой.
Александр. А кровавое безумие ─ виселицей. (После паузы.) Кстати, тогда, одновременно с Толстым, написал мне, ─ кто бы вы думали? ─ префект парижской полиции Андрие.
Победоносцев. Неожиданно.
Черевин. И что же он вам написал?
Александр. А написал он, что есть раны, которые требуют раскаленного железа. Для страшных болезней нужны страшные лекарства. Если есть террор, должно быть и равнозначное возмездие. (После паузы.) Я запомнил.
Черевин. Умно.
Александр. Да уж поумней, чем доморощенная философия Толстого. Надо же, ─ душить зло добром… Пришли бы к нему, как во время пугачёвщины, мужички усадьбу громить, вот бы он их на крыльце встретил-то ласковым словом…
Победоносцев. Кстати, о Толстом. Надо быть готовым, государь, что казнь народовольцев наши либералы встретят в штыки. Возможны гневные публикации у нас и за рубежом. Не исключаю попытки устроить некие манифестации. Почти наверняка ─ студенческие волнения.
Александр (пожимая плечами). Да ну? Вот и говори после этого, что в России пикнуть не успеешь, а тебя уж городовой-держиморда за шиворот и в участок.
Победоносцев. Это неизбежно, государь. В прежнее царствование либералы набрали слишком большую силу.
Александр. Уж куда сильнее! Народоволку Засулич мало того, что присяжные за покушение оправдали. На выходе из суда ещё и публика цветами с овацией встретила.
Черевин. Не в обиду, государь, ─ великий был царь ваш покойный отец, но свободы обществу дал с избытком.
Александр. Эх, Пётр Александрович! Не та беда, что свобода, а та, что толку с неё… Из всех щелей кривомудрые либералы вылезли, ─ вот и вся свобода. Всем недовольны, визгом визжат, ─ то у нас не так, это не этак. Вот, мол, на Западе…
Черевин. А чего удивляться? Стало можно квакать, они и заквакали.
Александр. Плевать я на них хотел. Какой прок от либералов? Вечная беда России, ─ критиков много, созидателей мало.
Победоносцев. От либералов, государь, отмахнуться не так-то просто. Слишком видное место занимают они в обществе. Преподают в университетах, пишут статьи, сочиняют книги.
Александр. Ну, да. Профессиональные рассуждатели об общественном благе, радетели за счастье народа. Люди, которые всё знают и ничего не умеют. Бесплодные пожиратели русского хлеба, ─ и только.
Черевин. Государь! А не пора ли очистить от этой публики университеты, газеты, издательства?
Александр (после паузы). Послушай! Шесть лет назад с моего согласия повесили пятерых народовольцев. Приговорили и этих. Однако совесть моя чиста. Понимаешь? Эта публика договорилась до цареубийства. И каждому по делам его.
Черевин. Так и я про то, ─ хватит миндальничать. Гнать отовсюду поганой метлой.
Александр. Нет! Про меня, знаю, говорят разное. Но карать за один только образ мыслей, даже если я с ним не согласен, ─ не буду. Нельзя. Этак далеко зайдём.
Победоносцев (Черевину). Наказывать без крайней нужды, ─ значит плодить на ровном месте обиженных и озлоблённых. Это плохая политика, Пётр Александрович, опасная. Если что, общественным возмущением нам же и аукнется.
Александр. Мудро, Константин Петрович. Иного от вас и не ждал. (Звонит в колокольчик.)
Заходит секретарь Васильев.
Александр (протягивая бумаги). На вот, Васильев, отправь в Сенат.
Васильев. Слушаюсь.
Принимает бумаги, уходит.
Александр (Черевину). Чтоб ты знал, Пётр Александрович. Из пятнадцати прошений о помиловании десять я удовлетворил.
Черевин (после паузы). Доброе у вас сердце, государь. А в России добром ничего путного не сделаешь.
Александр. А справедливостью? Те десять, которых я помиловал, ─ так, завалященькие. На побегушках были и виселицу не заработали. Но пятеро главных негодяев своё получат. Ульянов, Шевырёв, Генералов, Осипанов, Андреюшкин…
Черевин. Но всё-таки…
Александр. Нет, Пётр Александрович. Казнить всех подряд, ─ в этом ни ума, ни силы. Только слабость и страх. А я, слава богу, не настолько труслив и слаб, чтобы карать без разбора.
Победоносцев встаёт и выходит на авансцену.
Победоносцев. Решительными и жёсткими мерами император покончил с революционным подпольем. Но лишь на короткий срок оставшейся жизни. (В задумчивости делает несколько шагов.) Сменивший его Николай Второй, увы, не унаследовал ни силы, ни энергии, ни государственной мудрости отца. Потому и не совладал с гибельной для него и для страны революционной бурей. (Уходит.)
Спальня императора. Заходит императрица Мария Фёдоровна. Садится к изголовью мужа, который читает. Александр откладывает книгу.
Александр. Здравствуй, Минни. Ты прекрасно выглядишь.
Мария Фёдоровна. Спасибо, родной. Здравствуй. (Наклонившись, целует мужа.) Как ты себя чувствуешь?
Александр. Доктор говорит, что лучше.
Мария Фёдоровна. А по собственным ощущениям?
Александр. А при чём тут мои ощущения? Доктор сказал, что лучше, ─ значит, лучше.
Мария Фёдоровна (смеясь и вытирая уголки глаз). Ну, дай бог. Ты не забыл, что должен строжайшим образом выполнять все его предписания?
Александр (в сторону). Наябедничал-таки… (Жене.) Не волнуйся, душа моя. Пациента прилежнее во всей Ливадии не сыщешь.
Мария Фёдоровна (грозя кулачком). Смотри же мне. Я жена кроткая. Но только с виду.
Александр (беря и целуя кулачок). Да знаю, знаю… Что нового?
Мария Фёдоровна. Приехали Ники и Аликс. Хотят тебя увидеть.
Александр (после паузы, приподнявшись на локте). А я хочу ли? (Откидывается на подушку.) Не знаю даже.
Мария Фёдоровна. Ты не хочешь увидеть Ники?! Нашего сына?
Александр. Ты же понимаешь, что дело не в нём…
Мария Фёдоровна встаёт и выходит на авансцену.
Мария Фёдоровна. 15 апреля 1894 года. В этот день императора ждал трудный разговор с цесаревичем Николаем. Накануне тот объявил, что хочет жениться. (Уходит.)
Парк. По аллее идут Александр и Николай. По ходу стоит скамейка.
Александр. Ники, я вроде бы русским языком говорю, а ты никак не поймёшь простые вещи.
Николай. Это ты должен понять меня, папа. Я женюсь только на Аликс.
Александр. Ники! Аликс она будет только для тебя и только в постели. А для Российской империи она немецкая принцесса, вступающая в брак с наследником престола. И обязана, в свою очередь, родить этому престолу новых наследников.
Николай. Ну, надеюсь, за этим дело не станет.
Александр. Подчеркну: здоровых наследников.
Николай (после паузы.) Почему ты это подчёркиваешь?
Александр. Потому что вынужден. (После паузы, взяв сына за плечо.) Знаешь ли ты, что в Гессен-Дармштадской фамилии существует заболевание, которое передаётся из поколения в поколение?
Николай (после паузы.) Знаю.
Александр. Гемофилия. Несвёртываемость крови. Эта болезнь – проклятие на всю жизнь.
Николай. Знаю. Но Аликс совершенно здорова.
Александр (отпуская сына). Разумеется. Женщины в роду ею не страдают. Болеют их сыновья.
Николай. Ты преувеличиваешь, папа. Отец Аликс вполне здоров.
Александр. Ну, что ж, ─ кого-то из гессенских мужчин гемофилия щадит. Это, знаешь ли, как лотерея. Ты хочешь рискнуть здоровьем будущих сыновей? А не боишься, что однажды на российский престол сядет недееспособный монарх, ─ твой наследник?
Николай (после паузы.) Я хочу, чтобы она стала моей женой.
Александр. Даже ценой интересов династии?
Николай. Но я люблю её больше жизни.
Александр. Женись на той, которая обеспечит семье и России здоровый приплод. А потом люби, кого хочешь.
Николай (после паузы.) Это невозможно.
Александр. Это необходимо.
Николай. Не забывай, что она ─ внучка королевы Виктории. Мне кажется, породниться с британской монархией в интересах нашей династии.
Александр. А вот у британской династии только один интерес, да и тот всегда шкурный. С ними роднись, не роднись, ─ один чёрт. Всё равно будешь в убытке.
Николай (почти кричит). Нет, это невыносимо! Тебе всё плохо!
Александр (окидывая сына пристальным взглядом). Общение с принцессой Гессен-Дармштадской на тебя дурно влияет. Раньше я за тобой склонности к истерике не замечал.
Николай. Папа!..
Александр. Молчи! (Указывает на скамейку.) Садись.
Садятся.
Николай. Тебе хорошо рассуждать. Ты женился по любви. А мне запрещаешь.
Александр (после паузы). Да, мне повезло. Я действительно женился по любви. Но если бы брак с твоей матерью, датской принцессой Дагмар, противоречил интересам России и Романовых, пришлось бы искать другую невесту. И у тебя была бы другая мать.
Николай. Любовь превыше всего.
Александр. Господи, дай мне терпения, а ему ума! (Сыну.) Скажи, Ники, ты цесаревич? Наследник престола?
Николай. Странный вопрос. Конечно.
Александр. Ну, так и рассуждай, как наследник. А то лепечешь тут про любовь, как слюнявый гимназист. Ты ещё заплачь.
На аллее появляется секретарь Васильев. Подходит к собеседникам.
Александр. Чего тебе, Васильев?
Васильев. Ваше императорское величество, собрались члены Государственного совета. Вы им назначали на одиннадцать часов.
Александр. Пусть ждут. Что там дальше?
Васильев. В два часа пополудни вы принимаете австрийского посла. Далее, в три часа, министр финансов Сергей Юльевич Витте. В пять часов встреча с представителями московских промышленников. Затем знакомство с почтой и рассмотрение документов.
Александр. Хорошо, ступай.
Васильев уходит.
Александр (сыну). Послушай, Ники, давай уже придём к общему решению. Ты же видишь, мне вздохнуть некогда.
Николай. Решение может быть только одно. Я не откажусь от Аликс. Даже если для этого мне придётся отказаться от наследования престола.
Александр встаёт. Следом встаёт и Николай.
Александр (после паузы). Даже так? Ты готов променять российскую корону на немецкую принцессу?
Николай. Если их нельзя примирить, ─ то да.
Александр отходит, глубоко вздыхает. Чувствуется, что он с трудом сдерживает себя.
Александр. Ты сам не понимаешь, что говоришь. (Буквально рычит.) Голову бы тебе оторвать за такие слова!
Николай отшатывается. Повисает пауза.
Александр (медленно). Я тоже, ещё цесаревичем, был влюблён без памяти. Тоже был готов отказаться от короны ради обожаемой девушки. Даже просил отца, твоего деда, освободить меня от престолонаследования.
Николай (после паузы). Невероятно… Ты любил кого-то кроме мамы?
Александр. Тогда мы были едва знакомы… Да, любил. И так хотел жениться.
Николай. И кто же она была?
Александр. Фрейлина твоей бабушки княжна Мари Мещерская. (Проводит рукой по лицу.) Нельзя было её не любить. Красивая, добрая и чистая, как ангел. Бог ей дал всё. (После паузы.) Кроме счастья. А она о нём так мечтала.
Николай. Но… что же произошло?
Александр (садясь. Следом садится и Николай, не отрывая глаз от отца.) Разумеется, император согласия на морганатический брак не дал. Мы с отцом тогда проговорили весь вечер до глубокой ночи. После этого мы с Мари расстались. Навсегда.
Ретро-картина. Гаснет общий свет. По авансцене в свете прожекторов, держась за руки, бредут двое: высокий статный юноша в военном мундире и хрупкая девушка в белом платье. Фоном ─ печальная музыка. На середине авансцены они обнимаются и некоторое время стоят молча. Затем уходят в разные стороны: юноша, опустив голову, и девушка, прижимая ко рту платок, сквозь который слышны рыдания. Прожектора гаснут.
Общий свет. Возвращение в парк.
Николай. О чём вы говорили с дедом?
Александр. Ну, это не так важно. Важно то, что я из разговора вынес.
Николай. И что же ты вынес?
Александр. То, что пытаюсь тебе втолковать. (После паузы, негромко.) Пойми раз и навсегда: у русского народоправителя в высшем смысле может быть только одна невеста, ─ Россия. Он должен в ней раствориться, жить её интересами, подчинить ей всего себя. Все свои дела и поступки. Даже если это собственный брак.
Николай (после паузы). Но это же… это же полное самоотречение.
Александр. Именно так.
Николай. Я никогда не думал об этом.
Александр. А пора бы. С этой точки зрения твоё желание взять в жёны Аликс ниже всякой критики. Ты, видите ли, влюблён. Но это, чёрт возьми, не повод сажать на русскую шею нищую немецкую принцессу с наследственной болезнью в приданое.
Николай падает на колени перед отцом.
Николай. Прости меня, папа!.. Ты прав! Ты во всём прав!
Александр. Немедленно встань! Что за сцена? Как царевич Алексей перед Петром, право слово…
Николай (поднимаясь). Я всё сделаю, всё! Ты ещё будешь мной гордиться. И когда-нибудь со спокойным сердцем передашь Россию в мои руки.
Александр (поднимаясь и обнимая сына). Ну, слава богу! Понял наконец…
Николай. Только не разлучай нас с Аликс! Мы не можем жить друг без друга. (Плачет.)
Александр (рычит). Николай!..
Николай. Или убей меня! Как царь Пётр Алексея!
На аллее появляется Мария Фёдоровна. Быстро, почти бегом, подходит к мужу с сыном.
Мария Фёдоровна. Вот вы где! Что тут у вас происходит? Почему Ники в слезах?
Александр. Да вот, твой сын хочет, чтобы я его убил.
Марияя Фёдоровна. Что?!
Александр. Он, понимаешь ли, жить не может без Гессен-Дармштадской принцессы.
Мария Фёдоровна. Бедняжка…
Александр. А я думаю, что проживёт. Надо только не быть тряпкой.
Мария Фёдоровна. Александр!..
Александр. И упрямым ослом.
Мария Фёдоровна. Александр! Это наш сын! И наследник престола.
Александр. В том-то и вся беда…
Садится, отворачивается. Мария Фёдоровна обнимает сына, вытирает платком слёзы.
Мария Фёдоровна. Ники, дорогой, ты в самом деле так любишь свою Аликс?
Николай. Безумно!
Мария Фёдоровна. Ну, хорошо. Ступай к себе. Нам надо поговорить с отцом.
Николай уходит, вытирая на ходу лицо. Мария Фёдоровна садится на скамейку рядом с мужем.
Мария Фёдоровна. Саша, нам придётся уступить.
Александр. Я не хочу, чтобы она вошла в нашу семью. У меня дурные предчувствия.
Мария Фёдоровна. Ну, не преувеличивай. Я ведь и сама не в восторге, что у меня будет такая невестка. Я навела о ней подробные справки.
Александр. И что же?
Мария Фёдоровна. Капризна, упряма, склонна к истерикам. Не глупа, но и не ума палата. Характер склочный.
Александр. Она же будет из него верёвки вить.
Мария Фёдоровна. Поживём, ─ увидим. Во всяком случае, она его любит. А он её обожает.
Александр (после паузы). Всё бы ничего. Но эта болезнь…
Мария Фёдоровна (гладя мужа по голове). Бог милостив. Может, всё обойдётся. Лучше подумай о том, что такая любовь ─ это дар небес.
Александр (поднимаясь с болезненным возгласом). Лишь бы для России не стала бедой…
Мария Фёдоровна, поднявшись со скамьи, выходит на авансцену.
Мария Фёдоровна. Уже тяжело больной император в конце концов дал согласие, и Николай с Аликс обручились. Однако пророчество мужа сбылось. (Проводит рукой по лицу.) Причин для падения дома Романовых и самодержавия было достаточно. Одна из них ─ та ненависть, которую возбудила в народе немецкая принцесса, ставшая российской императрицей. (Со сдавленным рыданием.) А рождённый ею цесаревич Алексей, мой внук, погибший вместе с отцом, матерью и сёстрами, всю свою коротенькую жизнь мучился гемофилией…
Спальня императора. Александр лежит на постели с задранной нательной рубашкой. Лейб-медик в белом халате слушает его через слуховую трубку.
Лейб-медик (откладывая трубку). Ну, что ж, ─ в лёгких хрипов нет. И это хорошо.
Александр (поправляя рубашку). А всё остальное, надо полагать, ни к чёрту?
Лейб-медик. Почему вы так решили, государь?
Александр. Исходя из собственных ощущений. В отличие от ваших слов, они мне оптимизма не внушают.
Лейб-медик. Но и повода для особого пессимизма нет.
Александр (беря лейб-медика за локоть). Сергей Петрович, оставьте словоблудие. Скажите честно: жить-то буду?
Лейб-медик (после паузы). Господь с вами, государь. Можно ли говорить такое?
Александр (медленно). Если чувствуешь то, что чувствую я, ─ можно.
Лейб-медик. Что ж такое особенное вы чувствуете?
Александр (после паузы). Не знаю даже, как объяснить. Словно внутри (обводит рукой туловище), в теле, всё разладилось.
Лейб-медик (качая головой). Государь…
Александр. Словно организм взбунтовался и вдруг начал работать против тебя. И начинаешь бояться собственного тела.
Лейб-медик. Давно ли у вас возникли такие ощущения?
Александр. Давно, Сергей Петрович.
Лейб-медик (в сердцах, вставая). Вот и лечи вас после этого! Что же вы молчали?
Александр (беря за рукав). Вы сядьте… Почему молчал? Думал, ─ временно. Пройдёт. А оно не проходит. Дайте воды.
Лейб-медик (подавая стакан). Государь! Ну, можно ли так плевать на своё здоровье?
Александр (отпив). Я жаловаться не привык. И болеть не привык. Какие там болезни! Вы знаете, что я с юности серебряные рубли пальцами ломал, подковы гнул? Вроде бы сила неизбывная и девать её некуда. А она вдруг незаметно стала иссякать. (Допивает воду и отдаёт стакан лейб-медику.)
Лейб-медик (ставя стакан на столик). Чёрт знает, что такое… Извините, государь. Давайте-ка подробнее. Когда вы впервые ощутили это недомогание?
Александр. Примерно шесть лет назад. После крушения поезда в Борках.
Появляется и выходит на авансцену Черевин.
Черевин. По сей день неясно, почему 29 октября 1888 года царский поезд сошёл с рельсов недалеко от станции Борки Харьковской железной дороги. Назначенная комиссия по расследованию заявила о технических причинах. В народе упорно говорили, что это был народовольческий теракт и поезд просто взорвали. Так или иначе, десятки людей погибли и были ранены.
Ретро-картина. Гаснет общий свет. Звучит какофония, ─ скрежет и лязг металла, свист тормозных колодок, истошные мужские и женские крики. На авансцену, освещённую разноцветными всполохами прожекторов, выходит, шатаясь, человек в изорванной одежде, с лицом и руками в крови. Опускается на колени. Со стоном падает лицом вниз. Прожектора гаснут, звуки затихают
Общий свет. На авансцене Черевин.
Черевин. Спасая семью и свиту, государь принял на себя падающую крышу разрушенного вагона. И перенесённое тогда физическое напряжение не прошло бесследно, разделив его жизнь на «до» и «после». (Уходит.)
Александр (лейб-медику, показывая руки). Вот этими самыми руками держал над собой крышу. А она пудов десять весом, как бы ни больше. Пот градом, колени гнутся, кости трещат, а в голове одна мысль: только бы Мария Фёдоровна с детьми успела в пролом выскользнуть… (Проводит рукой по лицу.)
Лейб-медик (после паузы). Как вы, наверно, в тот момент были похожи на Атланта, государь.
Александр (усмехнувшись). Атлант, как есть Атлант… (Отбрасывает одеяло, с кряхтением садится на постель.)Крышу-то я удержал. И все, кто были в вагоне, спаслись. А я, кажется, погиб.
Лейб-медик. В каком смысле, государь?
Александр. Ну, не то чтобы погиб… (Опираясь на руку лейб-медика, поднимается. Набрасывает халат.) Надорвался.
Лейб-медик (негромко, потрясённо). Немудрено…
Александр. И с тех пор живу с ощущением, что доживаю. (Делает несколько неуверенных шагов.) Плохо мне, Сергей Петрович.
Лейб-медик. Зачем вы встали, государь?
Александр. Надо мне, вот и встал.
Лейб-медик. Для «надо» имеются утки.
Александр (махнув рукой). Что ж я, ─ без помощи пернатых уже и по нужде сходить не могу? Кажется, не помер ещё. (Уходит за выгородку.)
Лейб-медик, заложив руки за спину, ходит по спальне. Появляется император.
Лейб-медик. Я немедленно созываю консилиум, государь.
Александр. Согласен.
Лейб-медик. Я приглашу лучших специалистов по болезням внутренних органов. Доктора Вельяминов, Лейден, Захарьин и Гирш.
Александр. Делайте, что угодно, Сергей Петрович. Мне нужно ещё три года.
Лейб-медик. Почему именно три, государь?
Александр. Ну, вообще-то, чем больше, тем лучше. Но хотя бы… Цесаревича на крыло поставить. Немцев с англичанами приструнить. Транссибирскую магистраль до середины бы довести…
Лейб-медик. Будет сделано всё возможное. Разрешите удалиться?
Александр. Ступайте. (Глядя вслед лейб-медику.) Господи, что я сказал, ─ три года. Да тут на три жизни дел хватит… Нельзя ещё умирать. (Садится на постель.) А кто меня спросит? Каждый хочет жить, но никто никого о том не спрашивает…
Конец первого акта
Акт второй
На авансцену выходит Победоносцев.
Победоносцев. 10 апреля 1885 года. В этот день Александр собрал ближайших министров. Обсуждали отношения с Великобританией, накалившиеся до предела. В сущности, империи были на грани войны. (Остаётся стоять на авансцене и комментировать происходящее внутри сцены.)
Кабинет императора. Александр сидит за столом, заваленном бумагами. По одному заходят министры. Первый из них министр иностранных дел Гирс.
Гирс (входя). Доброго здоровья, ваше императорское величество!
Александр. И тебе не болеть, Николай Карлович. Проходи, садись.
Гирс проходит, садится на стул. Победоносцев поясняет:
Победоносцев. Николай Карлович Гирс, бессменный министр иностранных дел при Александре.
Входит военный министр Ванновский.
Ванновский. Здравия желаю, государь.
Александр. А-а, Пётр Семёнович, Проходи. (Указывает рукой на стул.)
Ванновский проходит, садится. Победоносцев поясняет:
Победоносцев. Пётр Семёнович Ванновский, военный министр с первого до последнего дня царствования Александра.
Победоносцев переходит с авансцены в кабинет императора.
Победоносцев. Добрый день, государь!
Александр. Добрый день, Константин Петрович. Проходите.
Победоносцев проходит, садится.
Александр (окидывая взглядом собравшихся). Все в сборе, можем приступить. Николай Карлович, докладывай. Да сиди, сиди. Давай сразу о главном.
Гирс (приподнявшись было и снова садясь). Положение серьёзное, государь. Лондон объявил дополнительный набор новобранцев, ─ семьдесят тысяч человек. Кроме того, английский парламент экстренно увеличил военные расходы правительства на одиннадцать миллионов фунтов.
Александр. Молодцы. Не скупятся.
Гирс. Да, сумма чрезвычайная. И, наконец, официально объявлено о намерении устроить России военно-морскую блокаду. Британский флот приведён в повышенную боевую готовность. В сущности, нам грозят второй Крымской войной.
Александр (поглаживая бороду). Обидчивый зверь, британец-то. Серьёзно размахнулись, а? Всего и понадобилось, ─ устроить им трёпку на Кушке.
Ванновский. Справедливости ради, государь, не трёпка это была, ─ форменный разгром. В отряде Комарова четыреста человек, у афганцев втрое больше. Наши потери одиннадцать человек, у афганцев свыше пятисот. А ведь азиатами фактически командовали английские офицеры. Заело их.
Победоносцев. Ну, самолюбие здесь дело пятое. Боятся, что пойдём мы брать Афганистан, а там и на Индию замахнёмся. Вот в чём дело.
Александр (ударив ладонью по столу). Дурачьё! Сколько можно говорить, что Афганистан в наши интересы не входит. А Индия и подавно. Средняя Азия ─ другое дело. Но поди ж ты…
Гирс. Не верят, государь. Вот послушайте, что пишет «Таймс». Из посольства прислали. (Достаёт из портфеля газету, читает.) «Александр Третий потерял то, что не сможет никогда вернуть, ─ доверие английского народа…» Ну, и всё в этом духе. (Убирает газету.)
Александр (разводя руками). Беда. Потерял доверие британцев… Как жить дальше?
Победоносцев. Никогда не привыкну к их лицемерию. (Снимает очки, протирает.) Это кто ж там пишет о доверии? Англичане, которые веками напролёт в своих интересах мошенничают и предают всех подряд, ─ от врагов до союзников.
Гирс. Но это ещё не всё, государь. Сегодня поступила британская нота. Требуют примерно наказать генерала Комарова за своеволие и обиду, причинённую Афганистану.
Александр (буквально рычит). Что это значит? Мне, самодержцу российскому, указывают, как я должен поступить с моим же генералом?
Ванновский (качая головой). Однако! В наглости англичане сами себя переплюнули.
Александр (после паузы). Ну, что ж… Комаров своё получит. Сполна. (Ванновскому.) Пётр Семёнович, нынче же подготовь и пришли мне на подпись рескрипт о награждении генерал-лейтенанта Комарова Александра Виссарионовича золотой саблей с бриллиантами. Заслужил. (Гирсу.) Николай Карлович, озаботься, чтобы завтра же все столичные газеты этот рескрипт напечатали.
Гирс (склоняя голову). Понял, государь. А что ответить на ноту?
Александр. Газеты с рескриптом отправить в британское посольство. Другого ответа не будет.
Гирс (после паузы, делая взволнованный жест). Но мы должны понимать, государь, что этот жест равнозначен пощёчине. Великобритания такого не стерпит.
Александр. А придётся.
Г и р с. По сути, мы тем самым делаем предпоследний шаг к войне с самой мощной европейской державой.
Александр. Да хоть бы и так. (Сжимает кулаки.) Для чего мы реформируем и перевооружаем армию? Строим новые крепости и корабли? Всю казну ─ на войну!
Гирс. Но у нас, в отличие от Англии, нет союзников. Разве что слабые Сербия с Болгарией.
Александр. И этих не надо. У России только два союзника — её армия и флот. Все остальные предадут при первой же возможности.
Ванновский (поднимаясь). Жду ваших распоряжений, государь.
Александр (также поднимаясь. Следом за ним и все остальные). Объявить повышенную боевую готовность в войсках и, в первую очередь, на Балтийском флоте. Сдаётся мне, ─ если дойдёт до военных действий, удар будет по столице. В Чёрное море не сунутся.
Гирс. Точно так, государь. К тому же, есть основания полагать, что турки англичан через Босфор не пропустят.
Александр. Отлично. А вот со стороны Балтики, с прицелом на Санкт-Петербург, атаковать могут вполне. Артиллерийские обстрелы, десант, ─ в общем, как во время войны с Данией, когда блокировали Копенгаген.
Ванновский. Но тут надо иметь в виду, государь, что наш флот, увы, намного слабее британского. Новых кораблей пока мало, да и старых не густо. И для англичан это не секрет.
Александр (после паузы). Знаю, Пётр Семёнович, знаю. Не знаю только, кого в том винить. Вроде и строим на всех парах, да к сроку не успеваем. (Садится. Жестом приглашает сесть остальных.)
Победоносцев. Увы, государь, срок не мы устанавливаем, ─ ситуация и враги.
Александр. Ну, с этим у нас всё хорошо. Ситуации трудные, врагов хоть отбавляй. От века так.
Ванновский. Чему удивляться, государь? Слишком велика Россия, богата слишком. На территории одной Сибири пол-Европы уложится и не чихнёт. Ну, как не завидовать?
Александр. Верно. И огромности нашей боятся. А где зависть и страх, там и ненависть. (Бьёт кулаком по столу.) Не продохнуть от неё. Не придумали ещё таких ножей, которые не хотели бы нам в спину всадить.
Победоносцев. Как это ни печально…
Александр. Вот мы говорим про англичан. А чем лучше австрийцы? Немцы? Когда-нибудь из ненависти к России Запад родит такое, что сегодня и представить невозможно… (Усталым жестом трёт лицо.)
Картина-предчувствие. Гаснет общий свет. Авансцену заволакивает туман, багровый от света прожекторов. Слышен звуковой коктейль, в котором смешались выстрелы, взрывы, лающая немецкая речь (например, любая из фонограмм выступления Гитлера). И, пробиваясь сквозь эту мешанину, всё громче звучит тема фашистского нашествия из седьмой («ленинградской») симфонии Шостаковича. Из тумана выступает человеческая фигура с рукой, вздёрнутой в нацистском приветствии. Звучит истерический возглас «Хайль»! Прожектора гаснут, звуки затихают.
Общий свет. Александр сидит, закрыв глаза рукой.
Победоносцев (привстав). Государь! Что с вами? Вам нездоровится?
Александр (встряхнув головой). Что?.. Нет, всё в порядке. Ничего… Давайте к делу. (Ванновскому.) Пётр Семёнович, завтра к пяти часам пополудни жду тебя вместе с начальником Главного штаба и управляющим Морского министерства. Доложите план обороны столицы на случай нападения английской эскадры.
Ванновский (поднимаясь). Слушаюсь, государь.
Александр. Корабли кораблями, но чем встретить, найдём… если доведётся. Предусмотрите усиление береговой артиллерии. Формирование специальных антидесантных подразделений пехоты. Да, ─ не забудьте опыт датчан. Тогда они английский флот знатно потрепали простыми канонерками.
Ванновский. Учту, государь.
Александр. Ступай, занимайся.
Ванновский с поклоном выходит.
Александр (Гирсу). Теперь ты, Николай Карлович. Назавтра вызови британского посла… как его… Мориера. Заяви решительный протест по поводу их усиленных военных приготовлений. Скажи, что, в свою очередь, мы предпримем все необходимые шаги, чтобы достойно встретить английский флот. (После паузы.) Война так война. Подготовь формальную ноту.
Гирс. Будет исполнено.
Александр. Как думаешь, ─ англичане реально воевать готовы?
Гирс. Думаю, что да, государь.
Александр. А хотят?
Гирс. Думаю, что нет. Мы уже не те, что в Крымскую войну, и в Лондоне о том знают. Почти уверен, что завтра Мориер начнёт с угроз, а закончит намёком на необходимость переговоров.
Александр. Вот и хорошо. Переговоры, так переговоры. Все козыри у нас.
Гирс. В каком смысле, государь?
Александр. Чего англичане добиваются? Чтобы мы признали их протекторат над Афганистаном и, следовательно, сами себе отрезали самый короткий путь в Индию. И на здоровье! Ни Афганистан, ни Индию мы завоёвывать не собираемся.
Победоносцев. Ну, как им это объяснить?
Александр. Никак. Сами подлецы, и других в том же подозревают. Поэтому отдадим им Афганистан, который нам не нужен и не принадлежит… ну, поломаемся для вида… и взамен получим своё.
Победоносцев. Вы имеете в виду демаркацию?
А л е к с а н д р. Конечно. Нам нужна чёткая линия границы между Россией и Афганистаном. И граница эта пройдёт по Кушке, что бы там британцы ни верещали о спорных туркменских территориях. Само собой, отдельно укажем, что английский протекторат не должен мешать нашим торговым и другим отношениям с Афганистаном.
Гирс. Я всё понял, государь. Могу приступить к исполнению?
Александр. Да, ступай. Завтра жду твоего доклада о встрече с послом.
Гирс с поклоном удаляется.
Победоносцев. Государь, позвольте спросить.
Александр. Конечно, Константин Петрович. Боюсь ли я Англию?
Победоносцев. Совершенно верно.
Александр (после паузы). Боюсь, ─ нет. Опасаюсь, ─ да. А как не опасаться, если у ног ползает змея? Шипит, ядом брызжет… Не возникает ли желания раздавить гадину?
Победоносцев. Н-ну… Метафора ваша, государь, кажется не вполне корректной.
Александр. Да? Насчёт корректности спросите у тени моего прадеда императора Павла. Она расскажет, чьё посольство заплатило за его убийство.
Победоносцев. Всё так, государь. Иллюзий насчёт Англии не питаю. Но всё же какие ни есть, а джентльмены…
Александр. По внешности ─ да, а в душе сущие питекантропы. И живут первобытными инстинктами: подобраться к врагу, проломить голову, урвать чужой кус. И за этот кус удавятся, как тысячи лет назад.
Победоносцев. Всё вижу, всё понимаю и почти во всём с вами согласен, государь. Хочу только, чтобы решения в части войны и мира были максимально рассудочными. Проще говоря, семь раз отмерь ─ один отрежь.
Александр. Насчёт этого не беспокойтесь. Мерять я начал ещё после Русско-Турецкой. Помните конгресс в Берлине, когда с подачи Англии Европа лишила нас всего, что навоевали?
Победоносцев. Ещё бы не помнить. Блестящая военная победа и, увы, бесславное дипломатическое поражение…
Александр. Ну, так вот. (Встав, опирается кулаками на столешницу.) Я войны не хочу. Я на Русско-Турецкой навоевался на всю жизнь. Пуще того боюсь разорить страну новой войной. Однако ещё одного унижения России, пока жив, я не допущу. Любой ценой не допущу.
Победоносцев (после паузы). Государь, хотел бы предостеречь вас от излишней категоричности. Где-то приходится и отступать, не без этого. В политике и дипломатии, увы, надобно проявлять гибкость.
Александр. Гибкость или трусость? Есть вещи выше страха. А унижение государства ─ это пролог к его гибели. Вот вам вся политика и вся дипломатия, Константин Петрович.
На авансцену выходит Победоносцев.
Победоносцев. Политическая воля и мужество императора заставили англичан спасовать. Начались переговоры. В результате Российская империя, ничего не уступив, получила чёткую государственную границу с Афганистаном в спорных районах Средней Азии. И раздел сфер влияния предотвратил войну. (Делает несколько шагов взад-вперёд.) Воевать за интересы и честь России Александр Третий был готов, но, сколько было сил, берёг и страну, и её солдат. Потому и вошёл в историю как царь-миротворец. (Уходит.)
Спальня императора. Александр лежит на постели, по грудь укрытый одеялом. Заходит лейб-медик.
Александр. Ну, что, Сергей Петрович, уехали светила?
Лейб-медик. Уехали, государь.
Александр. Что-то вы их долго провожали.
Лейб-медик. Естественно, мы же подводили итоги консилиума.
Александр (приподнимаясь на локте). Ну, так поделитесь итогами. Уважьте пациента.
Лейб-медик (после паузы). Что сказать, государь? Всё не просто. Не буду скрывать, ─ почки ваши решительно не понравились.
Александр. Что, никому из четырёх?
Лейб-медик. Никому. Тут мы сошлись.
Александр. Обидно…
Лейб-медик. Говорю, как есть, государь.
Александр. И что теперь?
Лейб-медик. Как что? Лечить, конечно. Процедуры, медикаменты, ─ мы тут целый план наметили. Так что готовьтесь. Мы за вас возьмёмся с новой силой.
Александр. Ну, дай бог…
Лейб-медик. Отчего такое сомнение в голосе, государь? У профессора Гирша тоже были проблемы с почками. Вылечил, и нет их. В смысле, почки есть, а проблем нет.
Александр. Лишь бы не наоборот.
Входит Мария Фёдоровна.
Мария Фёдоровна. Ну, что, Сергей Петрович? Что консилиум?
Лейб-медик. Прошёл успешно, государыня. Получена объективная картина состояния его императорского величества. Составлен план интенсивного лечения.
Мария Фёдоровна. Спасибо, Сергей Петрович. Вы мне потом отдельно расскажете. А пока оставьте нас.
Лейб-медик с поклоном выходит.
Мария Фёдоровна. Саша, а я за тобой. Сегодня чудесная погода. Нам надо погулять.
Александр. Погулять? (С кряхтением садится на постели.) Боюсь, я нынче плохой компаньон для прогулки.
Мария Фёдоровна. И ничего страшного. Я уже распорядилась. Пока будем одеваться, прикатят коляску. Сядешь и поедем в парк.
Александр. Вот до чего я дожил… (Качает головой.)
Мария Фёдоровна. Не выдумывай. Это всё временно. Подлечишься, ─ будем гулять пешком. А пока уж так. Свежий воздух, он и в коляске свежий воздух.
Александр. Это верно. (Поднимается, с трудом тянется за халатом. Не дотянувшись, снова садится.)Помнишь, Минни, я тебе рассказывал, что ещё цесаревичем объехал пол-России.
Мария Фёдоровна (подавая халат). Помню, конечно.
Александр. Всё бы сейчас отдал, чтобы снова по тем же местам проехать. Своими глазами увидеть, где и что изменилось.
Мария Фёдоровна. Наверняка изменилось, и сильно. Ведь столько заводов поставили, фабрик, столько железных путей проложили. Новые здания, новые дороги.
Александр. Посмотреть бы, как всё работает, как движется, как всё крутится-вертится…
Мария Фёдоровна (гладя мужа по голове). Не беспокойся. И крутится, и вертится, и доход приносит. И людям хорошо, и казне. Ты у меня созидатель. Ты столько труда вложил в преобразования.
Александр. Труда? Я душу вложил, Минни.
На авансцену выходит Победоносцев.
Победоносцев. 29 марта 1891 года. В этот день Александр высочайшим рескриптом утвердил решение о строительстве Великого Сибирского рельсового пути. Иначе говоря, Транссибирской магистрали. Задумано было соединить европейскую часть России с крупнейшими восточносибирскими и дальневосточными промышленными городами. (Уходит.)
Кабинет императора. Входит он, а следом великий князь Владимир Александрович с папкой в руке.
Александр. Давай, Володя, чаю выпьем, а?
Владимир. В такой день и водки бы не грех.
Александр. В такой день, ─ согласен. Однако ещё дел до ночи, так что я пас. Впрочем, если хочешь, я распоряжусь, чтобы тебе принесли что-нибудь покрепче.
Владимир. Да нет, брат, в однова не буду. Чай так чай.
Александр звонит в колокольчик. Заходит секретарь Васильев.
Александр. Распорядись-ка, Васильев, чтобы нам с великим князем чаю принесли. И к нему коврижек, что ли.
Васильев. Сию минуту, государь.
Уходит. Александр садится за стол, брат напротив.
Владимир. Грандиозное дело ты начал, Александр. Великое. Просто уму непостижимо! Этак вот сядешь в столице, в поезд со всеми удобствами, а выйдешь уже где-нибудь в Петропавловске или Хабаровске. И всё за считанные дни.
Александр. То-то и оно, что за считанные. Сколько можно по нашим просторам трястись на телегах? Теряем время, застаиваемся. Да и не освоить нам Сибирь с Дальним Востоком без такой магистрали. Ни ввезти ничего толком, ни вывезти.
Владимир. Это верно. Посмотри на Европу. Вся в делах, вся кипит. А почему? Железных дорог десятки тысяч вёрст, а у нас, дай бог, тысячи. При нашей-то территории!
Александр. Значит, пора догонять. А со временем, даст бог, и перегоним.
Входит Васильев с самоваром, а за ним ─ женщина в строгой блузке и юбке с большим подносом в руках. Сервируют стол, разливают чай. Уходят. Александр с братом садятся в кресла возле чайного столика. Дальнейший разговор ведут с чашками в руках.
Владимир. Как я понял, ты хочешь строить дорогу только за счёт казны?
Александр. Именно так. Своими силами и за свой счёт. Всё у нас для этого есть.
Владимир. Так-то оно так… А всё же тревожно. Дело великое, споткнуться нельзя. На весь мир опозоримся.
Александр (кивая). Нельзя, согласен. А что ты предлагаешь?
Владимир. Подстраховаться надо.
Александр. Каким образом?
Владимир. Есть надёжная французская компания. Уже тридцать лет строит железные дороги по всей Европе. Вот её бы и привлечь. Сделать смешанную частно-государственную концессию… ну, скажем, пятьдесят на пятьдесят. И дело пойдёт.
Александр. Ты думаешь?
Владимир. Уверен. Рекомендации превосходные.
Александр (поглаживая бороду). Концессия нам невыгодна. Потом всю жизнь придётся с французами доходы половинить. Я уж не говорю, что задача у нас национальная и стратегическая. Здесь иностранцы не к месту.
Владимир. Отчего же? С их помощью построим быстрее. Фирма умелая, опытная. (Ставит чашку, достаёт из папки бумагу.) Я тут памятную записку на сей счёт набросал. Посмотри. (Протягивает Александру.)
Александр берёт документ, быстро читает. Великий князь пьёт чай. Прочитав, император откладывает бумагу и задумчиво смотрит на брата.
Александр. Серьёзный документ. Всё по полочкам. Ты только одно забыл написать.
Владимир. Что именно?
Александр. Сколько тебе за организацию концессии обещают?
Пауза. Великий князь, откинувшись в кресле, растерянно смотрит на брата.
Владимир. Что ты сказал?
Александр (пожимая плечами). Я вроде бы внятно… Сколько тебе французы сулят? Так сказать, от концессионных щедрот?
Владимир (поднимаясь). Ты с ума сошёл, брат…
Александр (тоже поднимаясь). С утра был в порядке. Не хочешь отвечать? И не надо. И так ясно, что из-за десяти рублей великий князь мараться бы не стал.
Владимир (сжимая кулаки). Да как ты смеешь!
Александр. Смею! Очень даже смею.
Владимир. Ну, знаешь…
Александр. Знаю, знаю. Я с тобой давно хотел поговорить, да всё случая не было. А теперь в самый раз.
Владимир. После такого оскорбления ни слушать тебя, ни говорить не желаю. (Поворачивается, идёт к выходу.)
Александр (повышая голос). Не зли меня. Вернись.
Владимир (застыв на месте и затем повернувшись). А то что будет?
Александр (рычит). Не забывайся. Я тебе сейчас не брат. Я тебе государь. (Повелительным жестом указывает на стул у своего рабочего стола.) Садись. Объяснимся.
Владимир Александрович медленно идёт к стулу, садится. Александр садится напротив, через стол.
Александр. Не так ты живёшь, брат, не так. Невместно со своим положением.
Владимир. Что значит, ─ невместно?
Александр. Великий князь по статусу должен исполнять государственные обязанности. Плечо императору подставлять. Нести свою долю державной ноши. А ты?
Владимир (пожимая плечами). И несу, и подставляю. Если ты забыл, я ─ главнокомандующий Петербургским военным округом. Сам назначил.
Александр. Насчёт округа молчал бы. Думаешь, не знаю, что ты там неделями не появляешься? Свалил все дела на штабных, а сам…
Владимир. Что сам?
Александр. Жизнью наслаждаешься. И не та беда, что наслаждаешься, а та, что позорно. Ну, что ты, как на службу, каждый год уезжаешь в Париж? Что ты там забыл? Рестораны? Кокоток? Кафешантанных певичек?
Картина. Гаснет общий свет. Звучит характерная канканная мелодия. В красном свете прожекторов на авансцену с визгом выбегают девушки из кордебалета и начинают отплясывать канкан, задирая юбки и ноги. Сбоку, пошатываясь, выходит высокий широкоплечий человек с бокалом вина в руке. Салютует пляшущим девушкам, допивает вино и швыряет бокал на пол. Хлопает в ладоши. Из карманов пиджака и брюк достаёт купюры и начинает бросать их в девушек. Прожектора гаснут, мелодия затихает.
Общий свет. Возвращение в кабинет императора.
Владимир (развалясь в кресле). Да-с, недурно. Есть во француженках этакий шарм… ну, и всё остальное. Нашим бабам до них далеко. Зайдёшь, бывало, в будуар, а там красотка неглиже… раскинулась томно…
Александр. Ты хочешь мне живописать своё распутство?
Владимир. Не интересно, ─ не буду. А что тебя, собственно, смущает? Веселье люблю, женщин тоже и того не скрываю. Живу, как считаю нужным. А насчёт статуса великого князя не беспокойся. Я его соблюдаю.
Александр. Соблюдаешь… изо всех сил. Живёшь в роскоши немереной. Балы закатываешь такие, что императору не снились
Владимир. А тебе завидно?
Александр (наклоняясь через стол). Мне за тебя, дурака, страшно. Ты же в долгах, как в шелках, и все это знают. А где долги, там и проценты. И вязнешь ты в этом болоте из года в год всё сильнее. И якшаешься с гнильём. Вороватые прощелыги, ростовщики-процентщики… Или я не прав?
Владимир. Так ты за мной шпионишь?
Александр. Я? Нет. Для этого есть специальные люди. (Достаёт и просматривает какую-то бумагу) А вот неделю назад принял ты французского предпринимателя Лефевра. Директор и главный акционер железнодорожной компании. Надо полагать, той самой, за которую ты хлопочешь. Так?
Владимир. А хоть бы и так. Что тут странного?
Александр. Да всё. Во-первых, ему бы в соответствующее министерство обратиться, а он к тебе пришёл. Хотя ты железными дорогами не занимаешься и ни черта в них не понимаешь. Зато можешь нужным образом повлиять на брата-императора.
Владимир. На тебя повлияешь, как же. (Расстёгивает ворот мундира.)
Александр. Но ты же пытаешься. Странность вторая: по наведённым справкам, компания эта ─ не первого разбора, масштаб деятельности скромный. Ни денег, ни репутации. И, тем не менее, рвётся взять на себя гигантское дело. Тебя это не удивило?
Владимир. Да я, собственно, особых справок не наводил.
Александр. Поверил на слово? Ах, ты бедный, доверчивый великий князь… Поверил ─ и кинулся просить за француза, которого впервые видишь? (После паузы.) Ты после этого либо наивный болван, либо взяточник. Выбирай, что больше нравится.
Пауза.
Александр. Молчишь? Это хорошо. Хватает ума не отрицать очевидное. Так вот, брат: знаю точно, что ты берёшь везде, где можно. А теперь и вовсе решил сорвать куш побольше, и чёрт с ней, с этой магистралью… Докатился.
Владимир. Ах, так? (Поднимается.) Ну, так лиши меня должности. Ославь. Сошли. Но только избавь от своих нравоучений… ваше императорское величество.
Александр (поднимаясь). Что с тобой делать, я подумаю. А пока передай французу мою резолюцию. (Не присаживаясь, пишет на записке великого князя несколько слов, протягивает.) Зачитаешь вслух, с выражением.
Владимир (принимая бумагу и читая надпись). Тут и так сплошные выражения. Я такое читать не буду.
Александр. Можешь своими словами. Иди.
Владимир Александрович не прощаясь выходит. Александр подходит к потайной двери, открывает. В кабинет заходит Черевин.
Александр. Ну, что, Пётр Александрович, всё слышал?
Черевин. До последнего слова, государь. Всё, что я вам говорил, подтвердилось.
Александр. Лучше бы ты ошибся.
Черевин разводит руками. Александр достаёт из шкафа бутылку коньяку, разливает в два стакана. Один передаёт Черевину. Пьёт залпом, не чокаясь. Следом и Черевин.
Черевин (шумно выдохнув). Вы уж так сильно не переживайте, государь. В России взятки не берут только трое, ─ вы, я и Константин Петрович. Все остальные берут. Традиция.
Александр. Сам знаю. Но Володя, Володя… Всё детство вместе провели, не просто братья, ─ друзья сердечные. Как же так?
Черевин. Жадность, государь. И долги. И супруга, Мария Павловна. Была захудалая немецкая принцесса и вдруг стала великой княгиней. Головокружение роскошью лечит. И всё мало, мало…
Александр. Всему должна быть мера. Пока он дерёт со своих поставщиков, я молчу. В России живём. Да и поздно уже воспитывать. Но он же лапы тянет к магистрали. А ведь знает, что для меня этот проект ─ заветный. Да ладно бы для меня, ─ для страны. (Наливает, пьёт залпом.)
Черевин. Государь, государь…
Александр. Даже если бы я для России больше ничего не сделал, одна эта магистраль оправдает всё моё царствование. А тут с его подачи эти французишки… И сами никто, и звать их никак. Лишь бы к нашим деньгам присосаться, а там хоть трава не расти… Да как он посмел?
Черевин. Накажите его, государь. Да так, чтобы другим неповадно было.
Александр (после паузы, качая головой). Не могу. Его бы, ты прав, сослать куда-нибудь с глаз долой… за мздоимство, за распутство… Но как? Без скандала не обойдётся.
Черевин. Так что же, ─ простить?
Александр. Посмотрим. Пусть живёт, как живёт. Но к государственным делам я его теперь на пушечный выстрел не подпущу. Нет ему веры. На Великом Сибирском пути, вишь ты, решил руки нагреть… Он мне после этого враг. (Берёт бутылку, с сомнением смотрит на неё. Отставляет. Меряет кабинет шагами, сложив руки за спину.)
Черевин. Аж побелели, государь. Нельзя так. Ну его в болото, братца вашего. Не он первый, не он последний. К таким деньгам прислониться охотников много.
Александр. В том-то главное мерзость и есть… Я чего опасаюсь? Как бы великое дело не увязло в пошлой российской рутине. А рутина эта на четверть из разгильдяйства, на четверть из волокиты, а наполовину ─ из воровства. Легче десять магистралей построить, чем её одолеть.
Черевин. А вы на что, государь?
Александр (после паузы). Пётр Александрович! Если бы я мог одолеть наше разгильдяйство, волокиту и воровство, ─ это был бы не я, а господь бог. Но я только император.
Отходит к окну, вглядывается.
Черевин (в спину). Горькие слова сказали, государь. Неужто всё так безнадёжно? С магистралью… и вообще?
Александр (оборачиваясь). А вот этого я не говорил. Ты меня знаешь, ─ я рук не опускаю. Пока жив, буду дело делать. Магистраль строить … и вообще. Одно дело сделал, другое, третье… Глядишь, из дел этих, как из кирпичиков, что-то новое и выстроим.
Черевин. Но что, государь?
Александр (после паузы). Россию, конечно. Но только уже другую. Благополучную, мощную, изобильную. Добрую, в боге живущую. А в такой, глядишь, и люди другие станут. Нельзя в святой стране быть сволочью…
На авансцену выходит Победоносцев.
Победоносцев. Императору не суждено было увидеть воплощённым самый грандиозный из всех своих замыслов.. Великий Сибирский путь был завершён лишь в 1916 году. Лучший памятник самодержцу, хоть и безымянный. (Уходит.)
Спальня императора. Александр сидит в кресле, укрытый пледом по грудь. Рядом Мария Фёдоровна.
Мария Фёдоровна (гладя руку мужа). Не волнуйся, Саша. Ну, приступ… Но ведь прошёл же. Я рядом. Врачи рядом. Всё будет хорошо.
Александр (с трудом). А как же. Только не сразу и не для всех.
Мария Фёдоровна. Но тебе уже лучше? Скажи, ─ лучше?
Александр. Конечно, лучше. Сейчас вот только посплю и взбодрюсь.
Мария Фёдоровна. Поспи, родной. Сон ─ лучшее лекарство.
Александр. Знаю, знаю. Сергей Петрович раз восемьсот мне об этом докладывал. Будь его воля, ─ усыпил бы… до полного выздоровления.
Мария Фёдоровна. Саша!..
Александр. Молчу, молчу. Уж и пошутить нельзя.
Мария Фёдоровна целует мужа в висок и выходит.
Александр (глядя вслед). Кой чёрт спать, когда скоро и так высплюсь? Надо ещё что-то успеть. Но что? Сил уже никаких нет. И дышать трудно… словно воздух во дворце кончился. Вот ведь беда какая…
Пытается встать, но безуспешно. Откидывается в кресле. Закрывает глаза. Свет медленно гаснет.
Возникает мерный звук метронома. Звучит 4-5 секунд. Обрывается. Следом – горестный женский крик: «Саша, Саша!»
Загорается неяркий свет. На сцене ─ композиция, воспроизводящая известное полотно Михаила Зичи «Смерть Александра III в Ливадии». Скончавшийся Александр полусидит в кресле. Укрыт пледом, за спиной подушка. К плечу прильнула безутешная Мария Фёдоровна, держа руку мужа в своих руках. Свет медленно гаснет.
На авансцену в свете прожектора выходит Черевин.
Черевин. Сердце императора остановилось в 2 часа 15 минут пополудни 20 октября 1894 года по старому стилю. Ушёл народоправитель, который, подобно Атланту, держал всё здание государства росийского. (Склоняет голову.)
На авансцену в свете прожектора выходит Мария Фёдоровна.
Мария Фёдоровна. Я пережила мужа на тридцать четыре года, и не было дня без воспоминаний о нём. Мы были счастливы вместе. Как же мало он прожил, ─ и пятидесяти не исполнилось. И царствовал-то всего тринадцать лет, вдвое меньше, чем отец…
Черевин. В сроке ли дело, государыня? Мало кто из монархов может похвастать и половиной его дел. Если за считанные годы страна окрепла и рвётся вперёд, если сильнейшие государства Европы ищут её благоволения, если революционный террор подавлен, а внутри воцарился мир и порядок, ─ чего же ещё желать самодержцу?
Мария Фёдоровна. Я тоже так думала. Надеялась, что с нашим сыном Россия пойдёт и дальше. Но то, что случилось после Александра… этот вселенский ужас…
Ретро-картина. Сцену заволакивают клубы дыма. Звучат выстрелы и взрывы. Через них пробивается мелодия «Интернационала»: «Весь мир насилья мы разрушим…» Через сцену пробегают несколько солдат и матросов с винтовками в руках. Звуки резко обрываются. На сцену в тишине медленно выходит Николай Второй. Одной рукой держит за руку женщину, другой ─ мальчика. У каждого из них на груди кровавые пятна. У всех безучастные лица. Молча смотрят в зал. Медленно уходят.
Мария Фёдоровна (простирая вслед руки, кричит). Как такое могло случиться? Ну, как?
На авансцену в свете прожектора выходит Победоносцев.
Победоносцев. Увы, государыня. Не всем быть атлантами.
Мария Фёдоровна, сгорбившись, уходит.
Черевин. Воля ваша, Константин Петрович, судьба обошлась с государем уж очень жестоко. Такое царствование! А оборвалось, считайте, на взлёте. Историки говорят, что, доведись императору прожить полный человеческий и монарший век, жизнь России сложилась бы неизмеримо благоприятнее.
Победоносцев. История не знает сослагательного наклонения, Пётр Александрович. И всё же я согласен. Думаю, император не допустил бы русско-японской войны и революции, не ввязался бы в не нужный нам балканский конфликт, который завершился началом Первой мировой. Он всегда говорил, что все Балканы не стоят жизни одного русского солдата.
Черевин. Его называли самым русским из всех русских царей.
Победоносцев (снимая и протирая очки). Абсолютно так. Он жил Россией. Он держал над ней руку, а рука у него была железная. Её существование было смыслом и его существования. Поэтому, отстаивая российские интересы, он готов был идти до конца.
Черевин (после паузы). Как трудно сложилась посмертная судьба императора… Десятилетия напролёт его незаслуженно шельмовали, клеймили, третировали.
Победоносцев. А ведь правление государя ─ это золотая середина между жестокими реформами Петра Первого и чрезмерным либерализмом Александра Второго. (Надевает очки.) Он был вообще чужд крайностей. Жёсткий, но не жестокий. Решительный и в то же время осторожный. Смелость без опрометчивости, прямодушие без прямолинейности. Вера глубокая, искренняя, но без фанатизма.
Черевин. Нашлось дурачьё, которое упрекало его в простоватости.
Победоносцев. Глупости. Ум у него был хороший, ─ практичный, цепкий, быстрый. Ну, не мыслитель, и что?
Черевин. Называли русским медведем…
Победоносцев (пожимая плечами). Ну, значит, именно его медвежьим радением поднялась российская промышленность, наполнилась казна и пролегли тысячи километров железных дорог. А между делом он заставил считаться с собой и, главное, Россией всю Европу, ─ впервые со времён Крымской войны…
На авансцену в свете прожектора выходит Александр. С его появлением начинает негромко звучать фоном энергичная тревожная музыка (возможно, «Апассионата» Бетховена).
Александр. Знаю, всё знаю. Как только меня ни называли! «Мужик на троне», «царь-контрреформатор»… Да и плевать. Кой чёрт в тех реформах, если в стране рвутся бомбы? Если освобождённые без земли крестьяне бунтуют? Если европейская сволочь чует нашу слабость и норовит поставить на колени? К лешему такие реформы. Не той дорогой пошёл отец, царство ему небесное, ─ нет, не той.
Черевин. Но почему? Почему мы так часто выбирает ложный путь? Вроде бы на всех парах мчимся в будущее, ан нет: опять тупик. А потом расплачиваемся, ─ кроваво, жестоко, мучительно…
Александр (качая головой). То-то и оно, что кроваво…
Пауза. Музыка начинает звучать громче. Александр делает шаг вперёд. Стоит, заложив руки за спину, упрямо наклонив голову. Пристально смотрит в зал.
Александр. Я не философ, я народоправитель. И потому всегда крепил самодержавие и держался традиционных устоев. Сильная власть и разумный консерватизм, ─ вот что нужно России вчера, сегодня и завтра. Вижу в них надёжные якоря, которые удержат наш корабль в любом всемирном потопе. Лишь с опорой на них приплывём к будущему.
Черевин. А в чём оно, ─ наше будущее?
А л е к с а н д р (после паузы). Опять же, ─ не хочу философствовать. Только верится мне, что быть России огромной, сильной и самобытной. Сохранившей несмотря ни на что природную любовь к добру и справедливости. (Повышает голос.) Но сначала обязательно сильной, ─ своей казной, хлебом, армией. Иначе не защитим ни себя, ни устои, ни традиции наши. И просторы свои не защитим.
Победоносцев (после паузы). А вы знаете, ─ огромная, сильная и самобытная Россия, пожалуй, миру не нужна.
Александр. Тем хуже для мира. А мы что ж, ─ проживём. Мы огромные. Если нас не тронут, то и мы не тронем. А за любую подлость накажем.
Победоносцев. Ну что ж… Дело за малым, ─ пройти собственный путь к силе и могуществу.
Александр. Так ведь мы этим путём движемся испокон веков. Год за годом, шаг за шагом… Устроил Александр Невский немцам Ледовое побоище, ─ вот и шаг. Наказали Карла Двенадцатого под Полтавой, ─ ещё шаг. Разгромили Наполеона, вышвырнули из России, ─ огромный шаг… Так и будем шагать, пока не поумнеют.
Победоносцев. Но разве могущество державы измеряется лишь числом выигранных сражений?
Александр. Нет, конечно. Для чего я, по-вашему, весь свой царский век работал без роздыху, по двенадцать часов в день? Чтобы заводы с фабриками строились. Чтобы торговля шла со всей Европой. Чтобы крестьянам привольнее было хлеб растить. По мне, так это интереснее, чем воевать. Да, наверное, и важнее.
Черевин (закрывая лицо руками). Господи, ну почему? Почему ваш царский век оказался таким коротким?
Александр. Это уж кому как на роду написано… Я свою долю пути прошёл честно. Не всё получилось, многое и вовсе не успел. Но что мог, для России сделал. Придут иные народоправители, им и продолжать. (Делает шаг вперёд, смотрит в зал.) Об одном прошу бога: пусть сделают они больше и лучше, чем я. И пусть их многотрудье приведёт к расцвету державы и народному благоденствию. Россия, как никто, заслужила это. (После паузы.) Нет, ─ выстрадала.
Музыка звучит громче, и под её звуки медленно гаснут прожектора, которые высвечивали фигуры Александра, Черевина, Победоносцева.
Занавес
Волгоград, июль 2022 года
