Озябшие ноты
осенний блюз
— Финалист («шорт-лист») Международного конкурса современной драматургии «Время драмы. Осень. 2016 г.» ;
— Финалист («шорт-лист») Конкурса на лучшее драматическое произведение в жанре монопьесы. 2016 г. (Министерство культуры РФ, Российская государственная библиотека искусств (РГБИ), журнал «Современная драматургия» и радиостанция «Радио Культура»);
— Финалист («шорт-лист») Международного конкурса «ЛИТОДРАМА» на лучшее драматическое произведение в номинации «Поэтическая пьеса». 2016 г.
Роли: женские: 2; мужские: нет, детские: нет; другие (животные, предметы и т.п.): нет; массовка: нет
Оригинальный язык произведения: русский; период написания: XXI век, 2015 г.
Формат файла: doc (Microsoft Word); размер 40 КБ.
Действующие лица:
Ира, 17 лет (девушка, играющая на гитаре)
Женщина на скамейке (персонаж без слов, без определенного места жительства и возраста)
Блюз — это когда хорошему человеку плохо…
Одинокая скамейка недалеко от ж/д вокзала. Иногда слышен шум проходящих поездов. Прямо на земле, в неудобном положении, положив голову на скамейку, лежит женщина. Она неопрятно одета. Возможно, она спит. Под скамейкой валяется веревочная сетка (авоська) с пустыми бутылками. На земле, рядом со скамейкой — газета.
Вдалеке слышна песня, исполняемая под гитару. Это поет Ира.
Я вхожу в этот мир уже опаленной и раненой…
Я вхожу в этот мир, но я чувствую, что на грани я…
Голос мой возвращается, так никем не услышанный…
А я просто хочу любить! Ну, услышьте меня…
Как соперничество, жизнь свою принимаю…
Только как в этом мире жить, не совсем понимаю…
Есть мечта, и есть сердце. Слышите? Оно дышит…
Только голос мой в пустоте почему-то никто не слышит…
Шум проходящего поезда.
Появляется Ира. За спиной рюкзачок и зачехленная гитара. Достает из кармана помятые денежные купюры, начинает их пересчитывать.
ИРА: А что? И совсем даже неплохо. Талант, батюшка, не пропьешь. Правда, не помню, кто это говорил и кому говорил, но ко мне это тоже относится. Никогда не думала, что буду зарабатывать песнями. Ничего, я же их не своровала. Заработала своим честным трудом. Люди сами давали. А женщина…в беретике, даже плакала… Главное, чтобы на первое время хватило. А там… Да какая разница, что будет там.
(напевает)
Там за туманами, вечными, пьяными…
Ничего, не пропаду. (Смотрит на часы на руке) Так… Три часа, а поезд мой в пять. Последние два часа моей прошлой жизни здесь. В родном городе. (Ухмыляясь) В родном… (Достает из кармана сотовый телефон, снимает крышку, достает «симку». Держит ее некоторое время на ладони и молча смотрит на нее.) Кажется, что ничего родного здесь у меня уже не осталось. (Выбрасывает «симку») Ну, вот и все. Абонент временно недоступен. Теперь, новый мир, новая жизнь. Жизнь, в которой буду только я. Одна. А я выкарабкаюсь. Я сильная.
(Подходит к скамейке. Обращает внимание на женщину)
О, есть с кем поговорить напоследок.
Эй, тетенька. Але. Тетенька, вы живая или как? (Потрясла за плечо.) Нормально. Живая. Спит. Пьяная, поди, как тот туман. Да-а. Вот и поговорили. А, и хорошо, что спит. Мне-то никто говорить не запрещает. Хорошо здесь. Только поезда гудят. Говори хоть что, и никто тебя не услышит. Уезжают, приезжают, и никому до тебя нет дела. Не докапывается никто. Особенно (с укором смотрит на женщину) с пьяной рожей. Грубо, но зато правда. Как же меня все это достало. Не могу больше. Я уже сама с собой разговаривать начала. А, так проще. Говори и говори, и не надо ничего никому объяснять. Хотя, мне и объяснять-то некому. В школе еще хоть кто-то моей жизнью интересовался, а в колледже всем пофиг.
Главное, чтобы сессию сдавали вовремя.
(громко) Эй, вы, все, кто меня слышит… (тихо) или не слышит… (на зрителя) Вот вам ведь тоже всем пофиг. Правда? (смотрит на женщину) И ей все равно. Как же хочется кому-нибудь душу излить. Просто так. Мне и сочувствия никакого не надо. Все равно меня никто не поймет. Я и сама себя не понимаю. Хотя… что тут понимать… Я просто потерялась. Потерялась, как маленький осенний листочек. Подул на него ветерок, и все. Он и потерялся. Вот и я… потерялась. А навигатора нет. Навигатора жизни. А что, классная получилась бы штука — навигатор жизни. Если вдруг что не так, он тебе правильное направление показывает. Сбился человек с пути, а ему — раз и стрелочка в правильном направлении. Стрелочка в правильную жизнь. Жизнь – она ведь как осенние листья. У кого-то красивая, яркая, а у кого-то бледная, пожухлая. Вот, как у меня. А что? Интересное сравнение. Вот листочек…Сначала маленький, зелененький, потом…
Мы ведь раньше хорошо жили. Мама с отцом работали. Я даже помню эту свою «зеленую» жизнь. Она яркая была: детство, конфеты, подарки. А еще кукла. Красивая! Как Мальвина. И тоже с голубыми волосами. А платьице такое, в кружавчиках. И эти…гольфики. Маленькие такие. В нашем дворе ни у кого такой куклы не было. Потом я в школу пошла. В выходные мы все вместе в парк ходили, на качелях качались. Высоко-высоко. Аж дух захватывало. Папа меня всегда за руку держал.
Потом гости у нас стали собираться. Часто. Весело было. Смеялись. Песни пели. Потом гости все реже стали приходить, и мать с отцом уже вдвоем пели. Купят бутылку, выпьют ее и поют. А потом и петь перестали. Просто так пили. Я тогда думала, пусть бы одни дяденьки пили, а тетенькам пить нельзя. Некрасивые они пьяные. Мамка пьяная нечесаная была, опухшая какая-то.
Я, когда маленькая была, Боженьку всегда молила, чтобы мамка перестала пить.
У нас иконка была, бабушкина. Я прямо на колени вставала и просила: «Боженька, миленькая, сделай так, чтобы мамка больше не пила. Ну, прошу тебя. Ты же на небе, ты все видишь. Ты же видишь, как нам всем плохо. Помоги, Боженька». Мама один раз это увидела, засмеялась и сказала: «Дура ты. Вам-то что плохо? Это мне плохо, башка болит». И ушла на кухню.
А я потом сидела и думала, может, и правда я — дура. Ведь если бы Боженька была на самом деле, она бы мне помогла. Только я снова и снова Боженьку просила. Я же не одна на свете такая, у которых родители пьют. Может, она просто не слышит меня пока. Но, когда-нибудь ведь услышит, должна услышать. И я просила и ждала. Ждала и просила.
А еще у меня мечта была. Я всегда танцевать любила, хотела балериной стать. Думала, вот вырасту, уеду в Москву, выучусь на балерину. Ну, или не обязательно на балерину, а просто на танцовщицу.
Папка, когда трезвый был, говорил: «И правильно, дочка, танцуй». А когда я сказала, чтобы меня в школу искусств отдали на танцы, он сказал, что нечего деньги на ветер выкидывать. Денег пожалел. А на водку никогда не жалеет.
А мамка, так та вообще: «Куда тебе с твоей задницей в балерины. Балерины – они тощие должны быть. А ты у нас вон какая». И смеется. Некрасиво так смеется. А какая я? Что во мне не так? На себя бы посмотрели.
Они когда орут там, на кухне, я магнитофон включу и танцую, чтобы их не слышать. У меня получалось, правда! Я даже книжки про балет читала. В библиотеке брала. Позиции всякие учила. Ну-ка, как там… Например, деми плие (показывает неполное «приседание»), а вот так — гранд плие (показывает глубокое, большое «приседание»). А больше всего мне релевелянт нравится. Ну-ка, как там… (начинает медленно на счет 1-4, 1-8 поднимать ноги вперед, в сторону или назад). Даже из-за названия нравится. Название красивое — ре-ле-ве-лянт! Ре-ле-ве-лянт! Ре-ле-ве-лянт! (кружится)
Я, когда в шестом классе училась, должна была на каком-то школьном празднике танцевать. Папка мне тогда еще денег дал. Представляете, не пожалел. Я кассету купила с уроком танца. И сама выучила. Танцевала перед зеркалом. Я вообще-то сама предложила, а Галина Михална, ну… классная наша, поддержала.
Она хорошая у нас была, классная. Меня жалела всегда, никогда в обиду не давала. А че? Училась я хорошо. Двоек у меня вообще не было. Тройки, правда, были. Но редко. Галина Михална мне иногда даже вещи своей дочки отдавала, красивые. Как новые. У меня в последнее время не было хороших вещей. Я не хотела брать, а она заставляла. Девчонки в классе даже не догадывались, что они ношеные. Я им говорила, что мамка купила.
Я этот праздник на всю жизнь запомнила. У нас тюль, бабушкин еще, новый в комоде лежал. Я из него юбку себе сшила. Мне на трудах трудовичка ее раскроила и шить помогала. Девчонкам понравилось. Её почти все перемерили.
Дома, после школы, я эту юбку погладила. На кухне. Я всегда на кухне гладила. Утюг убрала, а юбку на стул повесила. Сверху на маечку. Маечка была такая кружевная. Она с этой юбочкой классно смотрелась. А потом мамка меня в магазин отправила. Сейчас уже не помню, зачем. Прихожу, а они с отцом уже пьют, на кухне. А мамка юбкой моей что-то на столе вытирает. Юбкой моей, кружевной, новой!
Я заплакала. Я тогда дома не ночевала. Сначала в подъезде на ступеньках сидела, а потом меня тетя Маша с третьего этажа к себе забрала. А потом на утро у меня температура поднялась. Тетя Маша меня домой отвела. Мамка дверь открыла и даже спасибо ей не сказала. Я неделю в школу не ходила. Мамка даже с утра прибралась, врача вызвала. Трезвая она хорошая. А когда пьяная, убила бы ее. Я тогда еще подумала, хорошо бы вот так болеть долго-долго. И мамка рядом. Ну и пусть температура, зато мама рядом. Трезвая. Мамка тогда не пила. Два дня. Я одна до конца недели пролежала. Потом она ко мне уже редко заглядывала. Заглянет и скажет, именно скажет, а не спросит: «Нормально». И сама отвечает: «Нормально». А оно давно уже не совсем нормально было. Все ненормально.
Иногда думаю. Была бы у меня сестра. Хоть одна понимающая живая душа. А потом опять думаю, а зачем? Так же бы, как я, мучилась. Я из дома уйти хотела. Как старше стала, так особенно. Думаю: всё, уйду. А куда уйти — то? Некуда.
Ну и потом, бросить дом жалко, так как знаю, что без меня они совсем опустятся и превратят этот дом в бичовник, и сами превратятся неизвестно во что.
Мамка тогда уже надолго ни на одной работе не задерживалась.
А как я стипендию получать стала, на моей шее повисла. Клянчит у меня.
Друзей я домой не привожу, стыдно. Нет, так-то у нас дома и мебель есть, и за порядком я слежу. Только, вдруг приведу кого, а эти пьяные.
А потом отец пьяный буянить начал, мать бил, ночные скандалы устраивал. Вот вроде вместе пьют, а потом он драться начинает.
Вот тогда мне маму жалко было. Меня отец не трогал. Никогда. И мама всегда меня будила, если отец начинал «выступать».
Помню, я ей говорила: «Потерпи, мамочка, как выучусь, увезу куда-нибудь, и будем мы жить вдвоем тихо и спокойно». А она обнимала меня и плакала. Знаете, так беззвучно. Мне ее жалко-жалко было. И я плакала. Вместе с ней. Только не пришлось ее увезти, папка умер. То ли от пьянки, то ли еще от чего. Я тогда восьмой класс заканчивала.
Мать потом совсем с катушек съехала. Мужиков каких-то приводить начала. Я их выгоняла, а сама так боялась их… ой ужас!
Потом она сама из дома уходила. Один раз я даже на нее писала заявление о пропаже, я же не знаю, с кем она там пьет. А ее недели две не было дома…. Зима была. Боялась, вдруг замерзнет где.
Потом нашлась. Сама пришла. Кричала, что папка ей всю жизнь испоганил. И на меня орала, что я папашино отродье. Просто я на отца сильно похожу. Зачем она так? А я еще ее защищала! Я могла всю ночь с ней просидеть, когда папка буянил.
Короче, безнадега просто какая-то. Я тогда одно поняла: не нужна я ей просто, и все.
Вроде бы мы вдвоем, а получается, что я одна. Сама по себе. И она – сама по себе. Поговорить даже не о чем. Да и не хочется особо говорить. Я иногда вечером выйду на улицу и сама с собой разговариваю. Я ей даже как-то предлагала закодироваться, к наркологу сходить. А она — я не алкашка, чтобы кодироваться. И еще говорит: Не буду позориться, соседи еще узнают». А чего узнавать-то? Да и кому это надо? Соседям? Что у них глаз нет? Итак все знают, что она пьет.
Танцы я забросила. Я, когда в колледж поступила, на всякий случай, ну, на черный день стала стипендию копить. У меня повышенная была. Я могла спокойно и в институт поступить, но там дольше учиться. А мне жить нужно было на что-то, работать скорей пойти.
Потом этот черный день вдруг отодвинулся.
Мама сама этот разговор начала. Странно, вот когда что-то хорошее вспоминаю, то – мама. А когда плохое – мамка, она, мать.
«Все,- говорит. — Надоело. Сейчас все по-другому будет. Новую жизнь начну».
Утром мы с ней на биржу пошли. Она сама меня с собой позвала. Мама на учет встала, чтобы хоть какая-то копейка в доме была.
Потом она дворником устроилась. Я ей помогала, двор вместе подметали. Мама даже пить почти не стала.
Мы с ней даже в театр сходили! Первый раз в жизни. Она ради такого случая платье красивое надела. В шифоньере висело. Давно. Еще из прошлой жизни. Такое из шифона, желто-красное, с каким-то отливом. Знаете, такое, как осенние листья. Она сама удивлялась, как только она его не пропила. Домой шли, впечатлениями делились.
Вроде бы все налаживаться начало.
Мне тогда мальчик один понравился. Димка. Мой однокурсник. Мы с ним дружить начали. Он так классно пел. И на гитаре играл. И мне так захотелось тоже научиться играть на гитаре. Думаю, накоплю денег, куплю себе гитару, и он меня научит играть. Всего семь нот, а сколько в них всего.
(Перебирает струны на гитаре)
Это осенью было. Мы двор подметали. А вокруг такая красота: разноцветные листья. Желтые, красные, зеленые кое-где. Я тогда впервые сама стихи сочинила. Весь вечер сидела, все рифму подбирала. Я почему-то раньше думала, что это легко. Ну, там: мама – рама, сумка – думка, клюшка – плюшка. А оказывается, не так-то просто. Зато, мне понравилось. И само стихотворение тоже понравилось. Маме тоже очень понравилось. Она так удивилась, даже не поверила, что это я сама сочинила. И Димке понравилось. Он музыку написал. Здорово получилось. Песня классная вышла. Мы ее на дискотеке пели. Вернее, пела я, а он играл на гитаре..
(играет на гитаре и поет)
Сегодня весь день говорила я с мокрым осенним дождем.
Он сыпал то быстро, то тихо своими словами-слезами,
И искорка мокрая вдруг пронеслась между нами,
Как будто с ним вместе мы чуда какого-то ждем.
Он мне говорил: « Посмотри, как красиво вокруг».
А я улыбалась: «Да где красоту ты увидел?
Вот, птицы и те второпях улетают на юг,
Быть может, и их ты своими слезами обидел?!
И так допоздна продолжался у нас разговор.
Я все о своем, ну а он об осенних красотах.
И я поняла, видно есть все же в осени что-то,
Не зря же природа так быстро оделась в осенний убор.
Я тогда осень даже полюбила. И гитару я все-таки купила. И играть научилась. И стала стихи писать, а Димка музыку. (перебирает струны, поет)
Куда-то исчезла уверенность
Был шелест, остался – гул.
Кому бы еще довериться,
Так, чтоб не обманул?
Мне пусто в любимом городе
Мой город словно затих.
Где то, что так сердцу дорого?
И не слагается стих…
Грустное, да? Я и сама понимаю, что грустное.
Но, у меня не все стихи такие грустные. Есть и нормальные. Только их почему-то мало. Как-то так получается, вроде бы хочу написать что-то светлое, красивое, веселое, а получается… В общем, не получается особо-то весело.
Мы с мамой в тот вечер целый ворох листьев домой принесли. И, как в детстве, решили гербарий сделать. Я его до сих пор храню. Листьев, правда, много лишних набрали. Я их не выбросила, просто между страничек положила. Жалко было такую красоту выбрасывать. (Достает из рюкзака альбомчик. Листает) Они – как жизнь. Разные. Мы когда эти листочки в альбом клеили, мама такая родная-родная была. Смеялась. Она так красиво смеется. Она давно так не смеялась.
А потом… Потом она сама все испортила.
(Берет из альбома желтые пожухлые листья, рассыпает их по земле)
Объявилась ее старая подруга. Подошла, вид потрепанный, опухшая вся. Мама ее домой позвала. Её! Домой!
Мое спасение – Димка. Я позвонила. Мы встретились, пошли к нему домой. Я забралась с ногами на диван и так сидела, молча. Долго-долго. Дима сидел рядом и тоже молчал. А потом взял гитару и стал петь. Потом мы вместе пели. Наши с ним песни пели. У нас их уже с десяток набралось. Дима даже хотел диск выпустить. Мы с ним даже название придумали «Озябшие ноты». Вернее, это я придумала, а Дима согласился. Только спросил, почему «озябшие». Я тогда не ответила.
(Перебирает струны, начинает петь)
Это — крик души.
Слышишь, не спеши.
Подожди…
Это — ветра вой…
Это — летний зной.
И дожди…
Это — словно бред.
Это чей-то след.
Не пойму…
Это — тишина.
Снова я одна.
Почему?..
Это — не упрек.
Лишь один звонок.
Я прошу…
Снова в сердца боль.
Это — не с тобой.
Ухожу…
Вечером я пошла домой. Подруга эта у нас загостилась. Я ее пыталась выгнать, но мама набросилась на меня, как тигрица. Нет, представляете, эта алкашка ей роднее меня. Я несколько дней терпела, потом, когда мама уже почти уснула за столом, взяла ее за шиворот и просто вытолкнула на лестничную площадку.
Когда повернулся ключ в замке, я почувствовала какое-то облегчение.
Я не слышала тупых стуков в дверь. Я просто взяла гитару и стала играть.
На следующий день, после уроков, получив стипендию, мы с Димкой решили сходить в кафе и отметить очередную премьеру нашей песни. Стихи я Димке посвятила. Они как-то быстро-быстро сложились. Наверное, это потому, что… Ну, потому… ладно, короче.
Я подарю тебе сказку
Красивую,
Как летняя радуга.
Я окружу тебя лаской,
Только не исчезай
Надолго.
Могучие сосны станут
Кленами нежными;
Кусты крапивы завянут,
Превратятся в подснежники.
Я подарю тебе лето,
Зиму раскрасив красками…
Милый, откликнись, где ты?
Приходи в мою сказку.
Он тогда первый раз меня поцеловал. И тут появилась она. Опухшая, нечесаная. Как, откуда она здесь взялась? Следила за мной, что ли? Она подошла ко мне.
Я на себе, на своем лице почувствовала багровую окраску осенних листьев.
Дима молча смотрел и слушал, как мать, унижаясь, просила у меня денег.
Я, также молча, пошла по аллее. Мать семенила за мной.
Я ему никогда не рассказывала о своих родителях. Ни про отца, ни про мать. И домой никогда его не приглашала. Стыдно было. Отшучивалась – рано знакомиться. Он не настаивал. Просто сказал, что мы, если что, уже почти год дружим.
Дима стоял, молчал и просто смотрел нам вслед. Я это чувствовала. Чувствовала, как он стоит и смотрит. Просто стоит и смотрит. Это был конец. Конец наших отношений. Я так решила.
(Перебирает струны, поет)
Паутинки в тусклом небе летают.
Стала я совсем не я, а другая.
Я иду, не выбирая дорогу,
Я хочу всего-всего понемногу:
Я хотела бы стать птицей – и в небо,
Чтобы ты рядом был всегда или не был,
Чтобы горная тропа и с обрывом,
Чтобы песня для души, но с надрывом,
Чтобы было все легко и понятно,
Чтоб дорога в никуда и обратно,
Если взлет, то чтоб он был без паденья,
Чтоб в душе не пустота – вдохновенье.
Я пришла домой. Мать по дороге где-то потерялась. Димины звонки разрывали душу. Я не отвечала. А он звонил. Часто. В этот день мать дома так и не появилась. А что, если… А что, если… Это вертелось у меня в голове. Вертелось снова и снова. Все, решено. Уеду. Хоть куда, хоть на край света. Вот и пришел он мой, черный день. Я собрала вещи, так, на первое время. Взяла накопленные со стипендии деньги, и на вокзал. Здесь меня больше никто и ничто не держит. Нет у меня здесь больше ни врагов, ни друзей.
(Перебирает струны, поет)
Не делила врагов и друзей на чужих —
И не буду.
Постараюсь карабкаться дальше и жить.
Все забуду.
Я тропинку найду и отправлюсь по ней
В слякоть.
В темноте, в суете, в серпантине огней
Плакать.
Только ты не увидишь ни слез, ни печали
Поздно.
Если б только могли, если б все замечали
Звезды.
То одна бы рассыпалась мелкими брызгами
Счастья.
Освещая мне выход из тьмы, пустоты
И ненастья.
Я часто где-то там, в глубине себя говорю спасибо, просто спасибо, что меня не убили, не изувечили. Но почему-то у меня никогда не возникало желание сказать это «спасибо» своей матери за то, что она подарила мне жизнь. Так-то, если разобраться, я ведь у нее на белый свет не просилась. На такой белый свет, какой есть у меня сейчас. А мать моя жила так, будто ничего не происходит. Ее все устраивало, и даже то, что по утрам у нее «раскалывалась башка». Любимые ее словечки. Да, меня не выкинули на помойку, но если я и дальше останусь с ней, она превратит в помойку мою жизнь.
За что — «спасибо»?
(ее словно «передернуло«) Я их вижу… мамины глаза. (опять «передернуло«) Я помню, мне так страшно было в них смотреть, когда она пьяная. Они как стеклянные. Они как будто смотрят и не видят. Куда-то в пустоту смотрят. И этот перегар. Все это тяжело и невыносимо… Странно, вот говорю, а зла почему-то нет. Совсем, совсем. А раньше было. Раньше ведь убить их готова была, когда пьяные. А сейчас… И правильно. Нельзя мне в новую жизнь со злом.
Я хочу, чтобы у меня была красивая жизнь. Красивая, как эти яркие осенние листья.
(перебирает струны, поет)
Мне звезды кивают на небе ночном.
Уверенность не покидает,
Что завтра проснусь я с другим багажом —
Независимая, другая.
Я снова легкой походкой пройдусь,
Обидчиков пожалею
И в зеркало той – другой улыбнусь:
— Смотрите, как я умею!
Я всех прощу и забуду боль
И вспомню ночные звезды,
И снова стану самой собой.
Я знаю, ещё не поздно!
Я сама теперь буду строить свою жизнь. Я сама стану навигатором своей жизни. Такой, в которой будет любовь. И забота, и нежность, и ласка, и внимание. В которой не будет места ни водке, ни перегару, ни предательству, ни…
Да, мамы в новом мире тоже… не будет. Наверное… Да что же это такое? Я опять вижу ее глаза… И опять в пустоту.
(садится на корточки, обхватывает голову руками)
Всё! Меня нет. Меня ни для кого больше нет. Абонент временно недоступен. Не-до-сту-пен. Для всех. И для нее… тоже.
(Медленно, словно возвращаясь в прошлое)
Как-то Димка спросил: «Почему ноты озябшие»? Я тогда не нашла ответа. А сейчас мне кажется, что это же так просто. Ноты, они ведь как люди. Им то весело, то грустно. А моим ноткам грустно. Им холодно, как тем разноцветным осенним листьям. Они зябнут на холодном осеннем ветру. Их гонит, гонит, гонит этим холодным ветром. И они летят. Куда? Не знаю. И они не знают. Не знают, куда им прибиться. Наверное, им тоже не хватает тепла.
(Ира замечает газету, поднимает ее с земли и встает сама).
Газета… Наша, местная. (читает объявления) Странно, я почему-то раньше никогда не читала местную газету. Хотя, ничего странного в этом нет. Это пусть взрослые читают. А для меня что здесь может быть интересного. (листает) Новости, фотографии, объявления какие-то…
«Приворот, отворот, любовная магия. Цены доступные. Провидица Дарья».
(усмехается)
«Найден белый пушистый котенок, который ищет заботливых хозяев. Звонить….»
Белый пушистый котенок… Горемыка…И ты никому не нужен. Эх, не могли про тебя раньше написать, я была бы для тебя доброй заботливой хозяйкой.
«Лечение алкоголизма. Кодирование. Анонимно».
(Ира сворачивает газету, смотрит куда-то вдаль. Молча стоит так несколько минут. Потом кладет газету в рюкзак. Пакует гитару в чехол, смотрит на часы на руке и быстро уходит.
Женщина, задев сетку и загремев пустыми бутылками, с трудом садится на скамейку. Она плачет. Она плачет сильнее и сильнее, уткнувшись головой в колени.
Звук проходящего поезда. Он тоже все сильнее и сильнее. Звук и плач, словно в унисон. Постепенно все стихает. Где-то слышится песня Иры).
Я не могу на жизнь обижаться
Я просто не знаю, чего хочу
Мне иногда начинает казаться,
Что некстати плачу, некстати грущу.
Хочу парить, как счастливая птица,
Порой хочу невидимой стать
Или в тебе до дна раствориться,
Иль от самой себя убежать.
Или плакать навзрыд от бессилья,
Чтобы душа моя не молчала.
А может, просто расправить крылья,
Все забыть и начать сначала.
Конец.