Владимир  Рыжков

Т Е А Т Р А Л Ь Щ И Н А

Комедия в четырех актах

Фантазия по мотивам ранних произведений Антона Чехова

Действующие лица:

Наталья  Андреевна  Бронина – ведущая актриса театра

Денис Петрович Бронин – ее муж, господин без определенных занятий

Иван Акимович Воробьев – актер

Катерина Алексеевна – молоденькая актриса

Максим Петрович – фельдшер

Захар Кузьмич – антрепренер

Аполлинарий Македонович – дирижер

Петр Спиридонович Загвоздкин – купец второй гильдии

Муркин – настройщик

Семен – коридорный

Приказчик оружейной лавки

Ведущий

Акт первый

МЕБЛИРОВАННЫЕ КОМНАТЫ

ВЕДУШИЙ (в руках толстая книга): Добрый вечер, уважаемые зрители. Сегодня у нас дают (с пафосом) Театральщину! Что это такое? (листает книгу) В толковом словаре написано… Нет, здесь этого слова нет. (закрывает книгу)  Антон Павлович Чехов объяснял это слово так: «В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли». Нет, это из другой пьесы. Как же он говорил?.. (думает) «Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие…» Нет, это у другого автора. В общем, Театральщина – это что-то необычное. Театр в театре. Спектакль о спектакле. Актеры играют актеров. Вот я тут вышел к вам с книгой в руках. Думаете, я объявил начало спектакля, и больше вы меня не увидите? Не надейтесь. Я не только буду объявлять места действия сценок – чтобы не тратиться на декорации,  и представлять действующих лиц, но играть всякие маленькие роли по ходу пьесы. Раздувать штаты… сами понимаете. Итак, начинаем!

Картина первая.

ВЕДУЩИЙ (читает листки). Утро. Столовая в доме Бронина. Стол, накрытый для завтрака. Натали, красивая молодая, но уже ведущая актриса,  в ночной сорочке и пеньюаре, сидит за столом, лениво зевает, только встала с постели.  Напротив – ее муж, Денис Петрович, лысоватый тщедушный мужчина в летах. Он уже одет к выходу. И я пойду, перекушу. (уходит)

НАТАЛИ (сквозь зевоту). Куда ты собрался?

БРОНИН (бодро). Отправляюсь по делам! Не могу сидеть без дела ни дня. Ежели никакого прожекта не придумал, то и день впустую. Иду к Загвоздкину, попрошу ссуду.

НАТАЛИ (без всякого интереса). Какому Загвоздкину?

БРОНИН. Ну, к этому купчишке, который постоянно тебе букеты подносит. Хочу ему проект предложить! Ты даже поймешь, ежели тебе рассказать. Говорил я тебе про кишки?

НАТАЛИ (хмурится). Про что?

БРОНИН. Понимаешь, в чем дело! Теперь колбасники получают кишки на месте и задорого. А ежели привозить сюда кишки с Кавказа, где они нипочем, выбрасываются. У кого колбасники будут покупать кишки? Конечно, у меня! Ведь я буду продавать дешевле! Теперь станем так рассуждать: ежегодно покупается этих самых кишок… положим, на пятьсот тысяч, значит…

НАТАЛИ (морщится, отставляет чашку). После расскажешь! Ты бы лучше на новую постановку для моего бенефиса у него денег выпросил. Юбилей скоро. Десять лет на сцене.

БРОНИН. Да что бенефис! С капиталом везде можно дело сделать. Взять хоть ваш театр! Ежели ставить настоящие пьесы, по дешевой цене пустить, да публике в жилку попасть, то в первый же год сто тысяч в карман положишь. Ты вот не понимаешь, а я верно говорю…

НАТАЛИ (возмущенно вздыхает). Будет с меня! Хватит! Мне готовиться надо! А ты мне голову забиваешь какой-то ерундой. Все, ступай! Только от моего имени не проси…

БРОНИН. Ха! Во всяком случае, он мне скорее даст десять тысяч, чем тебе. Ты женщина, актриска, а я все-таки солидный мужчина, деловой человек!

Бронин вылезает из-за стола, бросает салфетку, подходит к жене, целует ее в щечку. Натали брезгливо отворачивается.

БРОНИН. До вечера, Натали! Увидимся в театре! Приду посмотреть на вашу пиеску. Может, она мне и понравится. Хотя все это ничто по сравнению с классиками. (выходит)

Выходит ведущий.

ВЕДУЩИЙ. Натали еле сдерживает себя, раздраженно швыряет недопитую чашку на стол. На белоснежной скатерти разливается черное пятно. Это явно предвещает какие-то нехорошие последствия.

 

 

Картина вторая.

ВЕДУЩИЙ. Меблированные комнаты. Сцена разделена пополам. В этой половине жилая комната: кровать, стол, стул, комод, умывальник. На кровати спит актер Иван Воробьев. Только не наш актер, а ихний. В другой половине – коридор, в который выходят двери меблированных комнат. Коридорный Семен метет пол. Из конца коридора появляется Натали. Как видите, она в шубке и легкой шляпке. Семен изумленно смотрит на нее. (коридорному) Еще более изумленно. (Семен таращит глаза и открывает рот.) Нечасто здесь бывают такие дамы. Натали подходит к двери комнаты Ивана, стучит. Иван спит, и она стучит сильней. (уходит)

Натали продолжает стучать в дверь.

ИВАН (просыпается). Ну, сейчас точно получишь! Будить артиста! (вскакивает с постели, набрасывает халат, идет к двери, открывает) Натали, ты!? Никак не ожидал…

Натали быстро заходит в комнату, снимает шубку, шляпку, бросает их на стул. Иван стоит рядом, смотрит на нее спросонья. Натали подходит, обнимает, целует.

НАТАЛИ. Ты меня не ждал, Ваня? (Иван мотает головой) А я так соскучилась! Не могла утерпеть до вечера. Ты мне совсем не рад?

ИВАН. Почему, рад. Очень рад. Даже спать расхотелось.

НАТАЛИ. Я тоже рада! Я сбежала от него! (отпускает Ивана, начинает ходить по комнате). Это ужасно! Ужасно! Он меня совершенно не понимает. Как я устала с ним жить! Ты не представляешь, Ваня, как мне трудно.

ИВАН. Почему, представляю. (подходит к двери, открывает.) Семен, чаю подай!

НАТАЛИ. Нет, ты не представляешь! Господи, и откуда он только взялся на мою голову. Служил ведь обыкновенным бухгалтером, ходил на службу, получал жалование. Все его проекты не шли дальше новых брюк и янтарного мундштука. А сейчас громоздит черт знает что. Какие-то кишки! Это даже невозможно слушать!

Иван громко зевает, подходит к окну и смотрит на улицу.

НАТАЛИ. Когда я ему объявила, что поступаю на сцену, он столько ломался, возмущался, жаловался моим родителям, гнал меня из дому. Прежде, бывало, получит жалование и прячет, а теперь и ста рублей в день мало.

ИВАН. Мне бы хватило…

НАТАЛИ. Раньше при гимназистах говорить боялся, чтоб глупости не сказать, а теперь даже с князьями фамильярничает. Господи, почему я должна жить с таким ничтожеством?

ИВАН. Так брось его.

НАТАЛИ. Как я могу бросить, Ваня? Ты предлагаешь мне уйти от него и оставить ему дом, прислугу, вещи? И куда я пойду? А театр!? Я же не могу бросить театр! Да и потом, что будут говорить. Как к этому отнесется публика, мои поклонники. Это все будет невыносимо!

Иван молча смотрит в окно, никак не реагируя на ее поток восклицаний.

НАТАЛИ. Что же ты молчишь, Ваня? Дурнота в голове, что ли?

ИВАН. Невыносимо продолжать так жить. (отрывается от окна, подходит к двери, открывает). Семен! Где чай, черт бы тебя взял!

В коридоре появляется Семен. Он несет поднос с чашкой дымящегося чая. Входит в комнату Ивана, ставит  чашку  на столик.

СЕМЕН. Извольте, сударь. (бросает любопытный взгляд на Натали, удаляется)

Иван берет чашку, дует, пьет. Натали хочет ему что-то сказать, но Иван громко дует на чай. Натали садится на кровать, обиженно хлюпает носом.

Семен стоит возле двери Ивана, чешет затылок. Открывается соседняя с комнатой Ивана дверь. На порог выходит настройщик Муркин. Он в брюках и сюртуке, но босой.

МУРКИН. Помилуй, Семен, что же это такое? Я человек ревматический, болезненный, а ты заставляешь меня выходить босиком. Отчего ты до сих пор не даешь мне сапог?

СЕМЕН (недоуменно). Где же им быть, проклятым? Вечером, кажись, чистил и тут у вас поставил… Вчерась, признаться, выпимши был…

МУРКИН. Да ты не вчерась, а кажный день…

СЕМЕН. Должно полагать, в другой номер отнес. Сапог-то много, а черт их в пьяном виде разберет, ежели себя не помнишь… Должно, к Ивану Акимычу, актеру, поставил. (показывает на номер Ивана.) Вот сюда!

МУРКИН. Ну вот, изволь я теперь из-за тебя идти к нему, беспокоить. (идет к двери)

СЕМЕН (машет руками). Ни…и, не ходите! Там у них дама-с. Побеспокоите из-за такого пустяка, Иван Акимыч осерчает, скандал учинит. У них характер буйный, не посмотрит, что господин, как даст вам в морду.

МУРКИН. Что же мне теперь, босиком ходить? (подходит к двери, прислушивается)

Иван выпивает чай, ставит чашку на столик, подходит к кровати, ложится на нее, задумчиво смотрит на потолок. Натали обеспокоено следит за его действиями.

ИВАН (вздыхает). Домой надо ехать…

НАТАЛИ. Куда это домой, Ваня?

ИВАН. В Вязьму… на родину…

НАТАЛИ (изумленно смотрит на него). Зачем?

ИВАН. Жить там буду.

Муркин переступает босыми ногами, хочет постучать, но слышит за дверью резкий женский голос. Не решается.

НАТАЛИ (испуганно). А как же я? Где прикажешь жить мне? С ним! Если ты уедешь, я сойду с ума, Ваня! Ну что тебе надо в этой Вязьме? Там у тебя никого нет. Ни родных, ни знакомых! Ничего! А здесь театр, друзья, я! Ты что же, все это бросишь? И меня бросишь?

ИВАН. Я тоже устал, Натали. Тяжело…

НАТАЛИ. От чего устал? Может быть, от меня устал? Я тебе в тягость? Ты скажи мне! И я уйду! Уйду совсем! Ты меня больше никогда не увидишь!

ИВАН. Не надо так трагично, Натали. Мы не на сцене.

НАТАЛИ. Я тебе больше не нужна! Ты хочешь уехать, потому что я тебе надоела. Уезжай! Бросай все! Бросай театр! Бросай меня! Ты меня больше не люб…

Раздается стук в дверь. Муркин наконец решился постучать.

НАТАЛИ. Кто там еще? (подходит к двери, распахивает ее).

МУРКИН (жалобно). Извините за беспокойство, сударыня, но я человек болезненный, ревматический… Мне доктора велели ноги в тепле держать. Тем более, мне сейчас нужно идти настраивать рояль к генеральше Шевелицыной. Не могу же к ней босиком идти!

НАТАЛИ (раздраженно). Да что вам нужно? Какой рояль?

МУРКИН. Не рояль, а сапоги. Невежда Семен почистил мои сапоги и по ошибке поставил в этот номер. Будьте, сударыня, столь достолюбезны, дайте мне мои сапоги.

Натали смотрит на пол у двери. Там стоят две пары сапог. Она хватает первые попавшиеся, бросает Муркину и закрывает дверь. Муркин идет в свой номер. Там у раскрытой двери его поджидает Семен. Натали направляется к кровати Ивана. Расстегивает платье, снимает его, бросает на стул, остается в одной сорочке. Ложиться рядом с Иваном, прижимается  к нему.

НАТАЛИ. Ты меня еще любишь, Ваня?

ИВАН (спокойно). Я тебя обожаю.

Натали обхватывает его, страстно целует. Комната уходит в затемнение.

МУРКИН (разглядывает сапоги).  Послушай, Семен, да это не мои сапоги. Мои сапоги с красными ушками и без латок, а это какие-то порванные, без ушек.

СЕМЕН (смотрит на сапоги). А это сапоги Ивана Акимыча. Стало быть, я обе пары в его номер поставил. И сударыня вам по ошибке его сапоги выкинула.

МУРКИН. Да как же так! Надо переменить.

Он направляется к двери Ивана. За дверью слышны женские вздохи. Хочет постучать, но не решается. Возвращается  обратно.

МУРКИН. Вот видишь, свинья, что ты наделал! Не могу же я теперь еще раз их беспокоить. Мне к генеральше Шевелицыной пора, анафема ты этакая!

СЕМЕН. Да, лучше их не беспокоить. Еще, чего доброго, Иван Акимыч разозлятся и ка…ак вам..! (машет кулаком) Вы, барин, лучше наденьте эти сапоги, походите в них до вечера, а вечером в театр. Там и перемените. А то Иван Акимыч после театра поздно будут. Да еще и это. (щелкает себя по горлу). Тогда лучше к нему совсем не лезть. Прибьет.

МУРКИН. Вот проклятье! Придется эти надеть. (с трудом натягивает сапоги.) Какие-то они разношенные. Как же он их носит?

СЕМЕН. Какие бог послал, такие и носит. По бедности… Где актеру взять? Чудной народ эти актеры! «Да и сапоги же, говорю, у вас, Иван Акимыч! Чистая срамота!» А он и говорит: «Умолкни, говорит, и бледней! В этих самых сапогах я графов и князей играл!» Одно слово, артист. Будь я губернатор или какой начальник, забрал бы всех этих актеров – и в острог!

Выходит ведущий.

ВЕДУЩИЙ. Ну и нравы в прошлом веке! Чуть что, сразу в острог.

 

Картина  третья.

ВЕДУЩИЙ (читает листки). Богато обставленная гостиная. Картины на стенах, диваны, зеркала, парчовые занавески. (Осматривается.) Я видел и побогаче. За столом в кресле сидит хозяин, купец Загвоздкин – вальяжный, довольный жизнью господин, непринужденно развалясь и закинув ногу на ногу. Напротив в кресле сидит Бронин, принужденно и строго, с учтивой улыбочкой и заискивающим взглядом. (Уходит.)

ЗАГВОЗДКИН (попыхивая сигарой). Знаете, Денис Петрович, я не художник, не артист,  но у меня есть нюх этот, чутье. Сердце есть! Сразу разберу, ежели где фальшь или неестественность. Меня не надуешь, будь ты хоть Сара Бернар! Сразу пойму, ежели что-нибудь этакое… фокус какой-нибудь… Что же вы не едите?

БРОНИН (клюет что-то скромненько с тарелки). Я завтракал, Петр Спиридонович, спасибо… А что драма наша, как вы говорите, пала, так это верно… Сильно пала!

ЗАГВОЗДКИН. Конечно, пала! Да вы сами посудите. Нынешний драматург и актер стараются быть жизненными, реальными. На сцене вы видите то, что видите в жизни… А разве нам это нужно? Нам нужна экспрессия, эффект! Жизнь нам и так уже надоела, мы к ней пригляделись, привыкли. Нам нужно такое… этакое, чтобы все наши нервы повыдергивало, внутренности переворотило.

БРОНИН. Верно вы говорите, Петр Спиридонович, должно переворотить.

ЗАГВОЗДКИН. А как же, Денис Петрович! Прежний актер говорил неестественным голосом, бил себя кулачищем по груди, но он был экспрессивен. Он говорил о долге, о гуманности, о свободе. Кричал про самоотвержение, подвиги человеколюбия, сострадания. А теперь? Теперь, видишь ли, нам нужна жизненность. Глядишь на сцену и видишь какого-нибудь жулика в порванных штанах, говорящего ерунду какую-нибудь.

БРОНИН. Совершенно с вами согласен.

ЗАГВОЗДКИН. Я, Денис Петрович, много читал. Тэна читал, Готлиба читал, этого, как его, Лессинга… да мало ли чего я читал! Молодость провел среди артистов, сам пописывал и многое понимаю… И я вам скажу откровенно, в прежние времена было больше сочувствия к человеку.

Открывается дверь. Оттуда высовывается женская ручка и зовет Загвоздкина.  

Загвоздкин насупливается. Тяжело поднимается из кресла.

ЗАГВОЗДКИН. Извините, Денис Петрович, я оставлю вас на секундочку.

Он выходит, закрыв за собой дверь. Из-за двери раздаются глухие шлепки и детский плач. Входит Загвоздкин, поправляет ремень на брюках, садится в кресло, берет сигару.

ЗАГВОЗДКИН. Сын мой опять вчера двойку из греческого получил.

БРОНИН (изумленно). Чем… чем это вы его?

ЗАГВОЗДКИН. Как чем? Ремнем! Самое лучшее! Воспитание потомства, это знаете ли… Так вот, на чем я остановился? Да, на сочувствии,  сострадании. Прежде, бывало, сидишь в кресле где-нибудь в третьем ряду, глядишь на сцену и… чувствуешь. Сердце твое работает, кипит! Ты слышишь гуманные слова, видишь гуманные поступки, созерцаешь прекрасное и… верите ли? Я плакал!

БРОНИН. Неужели!?

ЗАГВОЗДКИН. Да! Бывало, сижу и плачу, как дурак. Дай Бог, чтоб наши дети так умели чувствовать, как мы чувствуем.

БРОНИН (смахивает слезу). Не приведи господь, ежели дети наши не пойдут по стопам, так сказать, отцов!

ЗАГВОЗДКИН. Есть ли у вас дети, Денис Петрович?

БРОНИН. Никак нет-с! Не имеем времени. Наталья Андреевна большую часть проводит на сцене. Совсем не может позволить себе заводить детей. Знаете, все эти хлопоты, беспокойства, бессонница. А ей нужен перед спектаклем покой и успокоение.

ЗАГВОЗДКИН. Да, да, понимаю. Так что вы хотели, Денис Петрович?

БРОНИН (робко). Не смею и умолять, Петр Спиридонович. Хотел попросить вас об одном небольшом одолжении. Думаю, оно не будет вам в тягость. Задумал я устроить одно очень выгодное предприятие. Намерен я вывозить с Кавказа кишки…

ЗАГВОЗДКИН. Простите, что?

БРОНИН. Кишки. Там они нипочем, выбрасываются, а здесь очень даже, колбасники с руками оторвут. Не могли бы вы ссудить мне тысяч десять под это дело? Я уже все просчитал наперед. Сбор, перевозку, распространение. Все уложится в сущий минимум. Зато прибыли будет неимоверно!

ЗАГВОЗДКИН (качая головой). Ну, что ж, дело стоящее. Вполне может быть, что-то такое и получится.

БРОНИН. В самом деле?

ЗАГВОЗДКИН. Несомненно. Но должен вам сообщить, дорогой Денис Петрович, что сейчас совсем не располагаю свободными средствами. Все, что есть у меня, оно в деле. А из дела вынуть, сами понимаете… Так что уж, извините, так сказать, не обессудьте.

БРОНИН (сильно смутившись). Какая жалость! А я, право, так рассчитывал. Полагал, что это дело вас заинтересует. Прибыль ведь будет неимоверная.

ЗАГВОЗДКИН. Нисколько в этом не сомневаюсь. Но и вы меня поймите. Как же я могу деньги из дела вынуть? (бросает взгляд на часы)

БРОНИН. (вылезает из кресла) Не хочу обременять вас долее своим присутствием.

ЗАГВОЗДКИН (тоже встает). Был очень рад с вами побеседовать, Денис Петрович. Передавайте поклон Наталье Андреевне! Непременно буду сегодня в театре.

БРОНИН (спохватывается). Да, Петр Спиридонович, чуть не забыл! Наталья Андреевна просила меня узнать у вас, не могли бы вы помочь устроить ей новую постановку для бенефиса? У нее, так сказать, юбилей сценической жизни.

ЗАГВОЗДКИН (открывает дверь). Чем же я могу помочь, Денис Петрович? Я же вам говорю, что совсем не располагаю свободными средствами.

БРОНИН (мелко кивает). Прощайте, Петр Спиридонович.

ЗАГВОЗДКИН. Всего вам хорошего!

Бронин выходит из гостиной. Загвоздкин возмущенно качает головой.

ЗАГВОЗДКИН (хмыкает). Кишки! Вот болван!

Акт второй

ТЕАТР

 

Картина  первая.

ВЕДУЩИЙ (выходит, читает). Служебные помещения театра. Так сказать, закулисье. В одной половине несколько грим-уборных. Одна из них является грим-уборной Натали. В комнате столик, большое зеркало, кресло, вешалка с реквизиционными платьями, ширма. Натали сидит за гримировальным столиком перед зеркалом, припудривает лицо. На ней платье старинного испанского фасона с декольте. Другая половина сцены – коридор, в который выходят двери грим-уборных. По коридору идет Бронин в шубе и шапке. (Уходит)

БРОНИН (стучит в дверь грим-уборной Натали, заходит. Снимает шапку, скидывает шубу. Отдувается, осматривает комнату.) Уф, духота! Черт возьми, некуда шубу повесить! Известная артистка, получает пять тысяч в год, а не может себе порядочной вешалки завести.

Натали морщиться. Бронин снимает одно из платьев, висящее на плечиках, кидает его в кресло и вешает на плечики свою шубу. Плюхается в кресло, подмяв под себя платье.

НАТАЛИ. Ну, чего тебе надо?

БРОНИН. Принес тебе поклон от Загвоздкина. Такой болван, каких мало! Богач, капиталист, тысяч шестьсот имеет, а нисколько в нем этого не заметно. Для него деньги, что псу редька. И сам не трескает и другим не дает. А еще об искусстве рассуждает!

Натали хмуро смотрит на мужа и начинает приводить в порядок прическу.

БРОНИН. Надо капитал в оборот пускать, а он за него держится, расстаться боится. А что толку в лежачем капитале? Лежачий капитал – это та же трава. Почему в России дела хуже пошли? А потому, что у нас лежачих капиталов много, кредита боятся… Не то, что в Англии. В Англии, Натали, нет таких гусей, как Загвоздкин. Там  каждая копейка в оборот пускается. Да. В сундуках там не держат…

НАТАЛИ (раздраженно).  Ну, и отлично! Пускай себе, где хотят, там и держат…

БРОНИН. По нынешним временам Загвоздкина повесить мало. Дурак и больше ничего. Ежели бы я без ручательства у него просил взаймы, а то ведь и ребенку видно, что тут никакого риска нет. Не понимает, осел! За десять тысяч он бы через год сто получил.

НАТАЛИ. Ты про мой бенефис ему говорил?

БРОНИН. Говорил… Да разве у него денег выпросишь! А какой проект я ему предлагал! Не воздушные шары, не бенефисы какие-нибудь, а дело, суть. Ежели на понимающего человека наскочить, так за одну идею могут тысяч двадцать дать. Я ведь тебе рассказывал про кишки…

НАТАЛИ (поднимает глаза к потолку и громко вздыхает). Ну, все, ступай! Не мешай мне готовиться. Надоело твои бредни слушать!

БРОНИН (закидывает ногу на ногу, разваливаясь в кресле). Бредни! А когда мы еще не были известной артисткой, то на чей счет мы жили? И кто, позвольте вас спросить, вытянул вас из нищеты и осчастливил? Этого вы не помните!

В коридоре появляется Иван. На нем старинный испанский камзол, приклеенная борода.

НАТАЛИ. Хватит же!

Она вскакивает, хватает со столика банку с кремом, бросает ее на пол. Банка со звоном разбивается. Иван открывает дверь в грим-уборную Натали, застывает на пороге. Дверь остается открытой.

ИВАН. Натали, ты… (запинается, увидев Бронина.) Вы готовы?

НАТАЛИ (раздраженно). Нет еще!

Натали садится за столик и нарочито обильно пудрит лицо.

В конце коридора появляется Муркин. Он нерешительно осматривается.

БРОНИН. А-а, Иван Акимыч! Рад вас видеть! Вас и не узнать в этом наряде.

ИВАН (холодно). Здрасьте, Денис Петрович.

БРОНИН. Кого же вы  сегодня играете?

ИВАН. Синюю Бороду.

БРОНИН. А, это король, который своих жен травил?

ИВАН. Он самый.

БРОНИН. А что, он был не так глуп. Надо еще посмотреть, в чем там дело состояло.

Мимо распахнутой двери проходит Муркин. Он заглядывает в грим-уборную, замечает Натали, кивает ей, мило улыбаясь.

МУРКИН. Господа! Могу я найти здесь актера Ивана Акимовича Воробьева?

ИВАН (поворачивается к нему). Это я. Что вам угодно?

МУРКИН. Извините, сударь, за беспокойство, но верьте, я человек болезненный, ревматический. Мне доктора приказали ноги в тепле держать…

ИВАН. Да вам, собственно говоря, что угодно?

МУРКИН (начинает снимать сапог). Видите ли-с… Я проживаю в меблированных комнатах купца Бухтеева рядом с вами в шестьдесят третьем номере.

ИВАН. И что?

МУРКИН. Наш коридорный, будучи в состоянии опьянения, по ошибке поставил в ваш номер мои сапоги и ваши-с. (Натали) А вы, сударыня, отдали мне ихние сапоги, а не мои-с. Я не стал беспокоить еще раз, поскольку слышал за дверью вздохи. Потому весь день ходил в ваших сапогах и натер себе мозоль. А я человек болезненный, ревматический…

Муркин замолкает и, сняв сапог окончательно, умоляюще смотрит на Ивана.

Наступает неловкая пауза. Иван со злостью смотрит на Муркина. Бронин  хмуро смотрит на Ивана. Натали, затаив дыхание, переводит взгляд с одного на другого.

ИВАН. Да вы что же это! Сплетничать сюда пришли, что ли? Под дверью  подслушивали!

МУРКИН. Нисколько-с! Храни меня бог-с! Вы меня не поняли-с… Я насчет сапог! Вы ведь изволите проживать в шестьдесят четвертом номере?

ИВАН. Ну так что же?

МУРКИН. Я вот и говорю-с, что мне ваши сапоги вот сударыня выбросили, когда вы в постели изволили лежать.

Иван наступает на него. Муркин поднимает чемоданчик, зажимает сапог под мышкой и в смущении отступает по коридору, пятясь задом.

ИВАН (кричит). Да какое вы имеете право, милостивый государь, утверждать подобные вещи!? Не говорю уж о себе, но вы оскорбляете женщину, да еще в присутствии ее мужа. Да я сейчас из вас бифштекс сделаю! Я вас размозжу! Я убью вас, как собаку!

Иван идет по коридору, наступая на Муркина. В коридор из своих  комнат выглядывают  актеры в старинных костюмах. Муркин поворачивается и в одном сапоге пускается наутек. Он влетает в какую-то дверь и исчезает. Иван тяжело дышит, продолжая играть роль возмущенного короля, гордо оглядывается вокруг себя.

Актеры, стоящие в коридоре, разражаются аплодисментами.

Иван самодовольно кланяется и хочет идти назад, но видит Бронина. Денис Петрович, насупившись и побагровев, поджидает его у двери. Из-за его плеча выглядывает насмерть перепуганная Натали. Иван быстро заходит в первую попавшуюся дверь.

Это грим-уборная Кати. Она несколько меньше и теснее грим-уборной Натали. Но и в ней тоже стоит гримировальный столик, ширма, вешалка с платьями.

ИВАН (тяжко вздыхает). Господи! Как мне все это… Надо ехать в Вязьму…

По коридору идет молоденькая барышня в шубке. Катя подходит к двери своей уборной, дергает ручку. Иван пытается дверь сдержать, но отступает за ширму. Катя входит в уборную,  закрывает дверь и начинает быстро раздеваться. Скидывает шубку, шляпку, снимает кофточку, платье, остается в одних кружевных панталончиках. Снимает с вешалки платье старинного фасона с узкой талией и широкой юбкой. Иван глядит на нее из-за ширмы, не в силах оторвать взгляда. Наконец отворачивается.

ИВАН (бормочет). Ох, грехи наши тяжкие!

КАТЯ (вздрагивает и прикрывается платьем). Кто здесь?

ИВАН.  Это я… Не пугайтесь, Катерина Алексеевна. Это я.

Из-за ширмы торчит одна его голова.

КАТЯ (удивленно). Вы? Что вы здесь делаете, Иван Акимыч?

ИВАН (смущенно). Я? Прячусь…

КАТЯ. От кого?

ИВАН. А… от Дениса Петровича, мужа нашей Натали. Он сейчас здесь в ее уборной.

КАТЯ. Зачем же вы от него прячетесь?

ИВАН. Да… я ему, злодею, пятьсот рублей должен, а отдавать нечем. Он теперь ходит по театру, меня ищет.

КАТЯ (смеется). Что же вы, так и будете здесь сидеть?

ИВАН. Зачем же? Спектакль начнется, я и выйду. Не станет же он за мной на сцену лезть!

КАТЯ (спохватывается). Ой, батюшки! А я еще не одета! Отвернитесь, пожалуйста, Иван Акимыч. Мне одеться надо.

ИВАН. Да, конечно, простите, Катерина Алексеевна.

Иван убирается за ширму, отворачивается и смотрит в стену. Катя быстро натягивает платье. Оно сильно декольтировано. Катя расправляет складки, поправляет на талии. Смотрит на себя в зеркало.

КАТЯ. Иван Акимыч! Раз уж вы здесь, помогите мне застегнуть платье.

Иван выходит из-за ширмы, подходит к ней и начинает неловко застегивать пуговки у нее на спине. Восхищенно смотрит на ее отражение в зеркале. Катя кокетливо улыбается.

КАТЯ. Благодарю вас, Иван Акимыч.

ИВАН. П…пожалуйста… (Его борода съехала в сторону, волосы всклокочены, камзол расстегнут и очень растерянный вид).

КАТЯ (смеется). Бороду поправьте, ваше величество!

Иван смотрит на себя в зеркало, поправляет бороду, приглаживает волосы, застегивает камзол. Затем выпрямляется, кладет руку на бедро, принимает надменную позу и гордо смотрит на Катю. Катя прыскает и, отвечая ему тем же, делает книксен.

 

 

Картина вторая.

ВЕДУЩИЙ (выходит, читает). Сцена театра. На сцене идет спектакль. На переднем  плане стол с яствами. На заднем плане стоят слуги в ливреях. За столом сидит Иван в костюме короля Рауля Синяя Борода. Ему прислуживает служанка, роль которой исполняет Катя. Из боковой двери появляется Натали в старинном платье. Она жеманно проходит по сцене. Оркестр исполняет лирическую мелодию. Дирижер вдохновенно машет палочкой. (уходит)

ИВАН (встает из-за стола, напыщенно поет). Элеонора, моя дорогая, как вы спали? Ничто не мешало ли вашему сну? Как это прекрасно, что вы уже встали! Позвольте сказать вам вещицу одну!

НАТАЛИ (напыщенно поет). Ох, мой Рауль, мне было так одиноко! Меня разлюбив, вы поступили жестоко! Обязанности вы свои забыли. И всю любовь мою напрочь убили!

ИВАН (поет). Не ставьте мне это в вину! Из всех жен я так не любил ни одну! И я люблю вас все также пылко! Пусть не обманет вас моя ухмылка!

НАТАЛИ (поет). И я, Рауль, вас пылко люблю! Как никогда и никого я не любила! Значит, мы будем снова вдвоем. Потому что я вас уже простила.

ИВАН (поет). Подойдите ж ко мне, моя дорогая, обниму вас крепко! Пусть наш союз проживет долго и цепко.

Натали подходит к нему, Иван обнимает ее. Они соединяются в поцелуе, который продолжается слишком долго. Зал замирает. Дирижер ошарашено смотрит на них, перестает махать палочкой и опускает  руки. Музыканты запинаются и перестают играть. В наступившей тишине громко хлопает кресло. Из первых рядов зрительного зала выбирается взбешенный Бронин.

БРОНИН. Нагляделся я на ваши театры! Хороши, нечего сказать!  (удаляется)

Иван и Натали разнимаются, Иван берет ее за руку и подводит к столу. Оркестр начинает играть вразнобой.

ИВАН (поет). Так выпейте же за мое здоровье, Элеонора!

Катя наливает вино в кубки. Иван смотрит на нее, поднимает  кубок.

НАТАЛИ (поет). О, мой король, я с удовольствием выпью за вас!

Натали поднимает свой кубок, пьет и ставит его на стол. Вздрагивает и хватается рукой за горло. Иван злорадно улыбается.

НАТАЛИ (хрипит). Ах, я отравлена… Боже мой! Зачем я была так счастлива с вами! Вы погубили меня! (без сознания падает в кресло).

Слуги в ливреях продолжают равнодушно стоять. Занавес закрывается.

Зал взрывается аплодисментами. Слышны крики: «Браво! Бис!» На галерке свистят.

Занавес открывается. Актеры выходят на авансцену, кланяются. В центре Натали, Иван, где-то с краю Катя. Иван смотрит в ее сторону. Натали ревниво перехватывает его взгляд. На сцену поднимается дирижер, берет Натали за руку и выводит вперед. Они кланяются. Зрители аплодируют. На сцену летят букеты цветов.

 

 

Картина третья.

ВЕДУЩИЙ (выходит, читает). Грим-уборная. Натали устало сидит в кресле. Видимо, с трудом приходит в себя после отравления. В дверь стучат. Появляется Загвоздкин с большим букетом. Подает цветы Натали. Целует  ей руку. (Загвоздкину) Поспешите, у вас есть всего пара минут. (Уходит.)

ЗАГВОЗДКИН. Наталья Андреевна, я восхищен вашей игрой! Примите, пожалуйста, скромный букет от вечного почитателя вашего таланта. Никогда, никогда я не слышал ничего подобного. Вы пели божественно! Особенно в последней сцене. У меня просто сжалось сердце и навернулись слезы. Я поверил, что вы …

НАТАЛИ. Ну что вы, право! Это была обычная вода.

ЗАГВОЗДКИН. Да, да, да, у вас чудесный голос! Он пронимает меня до самой глубины моей израненной души. Поверьте ценителю искусства. Будет вам бенефис, обещаю!

В дверь снова стучат. В грим-уборную заглядывает дирижер. Загвоздкин недоволен.

ЗАГВОЗДКИН. Наталья Андреевна, я всегда выполняю свои обещания. Верьте моему слову! Слово Загвоздкина крепче камня. Ежели пообещал, можете быть уверены. Ну, не буду вам мешать. (Выходит, бросая злой взгляд на дирижера.)

ДИРИЖЕР (подходит к Натали, целует ей руку). Наталья Андреевна, сегодня вы пели просто изумительно. Никогда еще я не слышал такого согласия между музыкой и голосом.

НАТАЛИ. Только не говорите, Аполлинарий Македоныч, что я лучше всего пела в сцене отравления. Я сегодня была не в голосе…

ДИРИЖЕР (опускается на одно колено). Нет, нет, нет, вы пели божественно! Я знаю, что говорю. Мой слух не обманешь. Я вас обожаю! (целует ей руку.)

НАТАЛИ (смущенно улыбается, но наигранно). Ну, если вы меня действительно обожаете, не откажите в одной услуге.

ДИРИЖЕР. Приказывайте! Сделаю все, что вам угодно.

НАТАЛИ. Уберите эту девчонку, как ее… та, что вино наливает. У нее ужасный голос. Она только все портит своим голосом.

ДИРИЖЕР (удивленно). Вы про кого говорите? Про Катерину Алексеевну?

НАТАЛИ. Да, про нее. Она не умеет петь. Низкие ноты еще тянет, а высокие не может.

ДИРИЖЕР. По-моему, она неплохо поет. Но если вы так настаиваете…

Вдруг без стука входит Бронин, хмуро смотрит на дирижера. Тот вскакивает с колена.

БРОНИН (сухо). Добрый вечер…

ДИРИЖЕР (мнется). Не забудьте, Наталья Андреевна, завтра репетиция. (выходит)

НАТАЛИ (встает, идет за ширму). Выйди! Мне надо переодеться.

БРОНИН (расхаживает по грим-уборной). Вы мне предлагаете выйти, сударыня? Мне? Да у вас не грим-уборная, а какой-то проходной двор. Кто только не ходит!

НАТАЛИ. Не твое дело!

БРОНИН. Ах, это не мое дело! Может быть, вы мне уже не жена? Может быть, я здесь уже посторонний? Может быть, меня вообще скоро перестанут пускать в театр?

НАТАЛИ (снимает сценическое платье, тяжко вздыхает).  О, господи!

БРОНИН (повышает голос). Вы, сударыня, ведете себя неподобающим образом! Это черт знает что такое! У вас в грим-уборной постоянно мужчины.

НАТАЛИ (раздраженно) Перестань! У нас ведь не женская баня, а театр. Актеры, дирижеры, поклонники – все мужчины.

БРОНИН. Но к вам-то они зачем ломятся? Даже когда вы переодеваетесь!

НАТАЛИ. Что же, мне их не пускать? Я – актриса! Мне нужно общество. Мне нужно чувствовать, что меня любят. С тобой же я этого не чувствую…

БРОНИН. И поэтому вы целуетесь с мужчиной на глазах у всех! Постыдились бы!

НАТАЛИ (вздыхает). Это же сцена, пойми! Я играю роль.

БРОНИН. Ах, это сцена! А что же тогда не сцена? Может быть, номера? Я требую от вас, сударыня, чтобы вы  объяснили мне, что вы делали в его номере?

НАТАЛИ (устало) Я тебе уже все объяснила. Мы репетировали.

БРОНИН. Вздор! И я должен этому верить! Репетируют на сцене, а не в каком-то затрапезном номере. Страшно подумать! Какие-то меблированные комнаты! Какие-то сапоги! Какой-то ревматический больной! Это просто невыносимо!

Натали,  переодевшись в свое платье, выходит из-за ширмы.

НАТАЛИ.  Боже, как я устала от тебя!

 

 

Картина четвертая.

ВЕДУЩИЙ (выходит, читает). Трактир. За столиком в углу сидят Иван и Максим, крупный мужчина с сильными руками, давний друг нашего Ивана. Оба уже подвыпившие. На столике бутылка вина, стаканы, закуска. (Смотрит на стол.) Закуски маловато. (Уходит).

ИВАН. Меня утешает и бодрит, друг мой Максим, что молодежь театр любит. Гимназистики, реалистики – мелюзга, от земли не видно, но ты не шути, брат. Сидят, бестии, на галерке, но только их и слышно. Первые критики и ценители! Иной с воробья ростом, а на лицо взглянешь – совсем  Добролюбов. Как они сегодня кричали! Как свистели! Соловьи!

Максим наливает вино себе и Ивану. Они поднимают стаканы, громко чокаются.

МАКСИМ. Надо будет и мне как-то в театр сходить.

ИВАН. Обязательно сходи. Только на хорошую вещь. На «Медведя» сходи. Мы там вдвоем с Натали такое выдаем.

МАКСИМ. Что за «Медведь» такой?

ИВАН. Водевиль смешной. Один молодой автор написал. Чехов фамилия. Талантливый черт! Говорят, он и рассказы смешные пишет. Правда, я не читал. Ну, давай за искусство! Будь оно неладно! (Выпивает). Вот я тебе скажу, Максим, главное зло в нашем театральном мире – это  антр…трепренер. Только тогда артист будет крепко стоять на ногах, когда он в своем деле будет держаться коллективных начал. Антрепренер, он видит в артисте вещь… Ему не понять души артиста. Взять хоть меня. Я человек без таланта, но я… полезный актер. Я могу все сыграть! Меня нужно ценить.

МАКСИМ. Зачем ты так говоришь, Иван? Ты талантище! Ты такой талантище, которого еще поискать. Я же в театре понимаю кое-что, хотя туда не хожу.

ИВАН. Нет, Максим… Настоящий талант, Максим, раз в сто лет бывает. Ну, может, в пятьдесят… Вот что, выпьем лучше водочки.

МАКСИМ. Стоит ли? И так уже…

ИВАН. Тут нашему брату, актеру, кредит, не хочешь, так выпьешь. Давай! Челаэк, водки!

Официант приносит бутылку и рюмки, наливает  им  водки. Они чокаются.

МАКСИМ. За тебя, Иван! (выпивает)

ИВАН. За искусство! (выпивает) Ведь сцена, это совсем не то, что ты думаешь.

МАКСИМ. А что же?

ИВАН. Это, брат, такое коварное дело. Никогда не знаешь, чем обернется. Вот, скажем, надел ты не те сапоги, какие надо, и вот ты уже подлец и мерзавец. Слушай, Максим, презентуй мне двадцать талеров. Мне в Вязьму надо съездить. На родину. Там дядька помер. После него, может быть, осталось что-нибудь. (берет бутылку)

МАКСИМ. Может, хватит, Иван? А то уже вся душа этой дрянью провоняла.

ИВАН. Ничего, Максим. Пьянство отлично освежает. Иной раз надо выпить этак хорошенечко, чтоб во всем теле пертурбация произошла… (хочет налить)

МАКСИМ (останавливает его руку). А я говорю, хватит, Иван! Я врач и лучше тебя знаю, когда хватит. Я чувствую, что хватит.

ИВАН. Ничего ты не чувствуешь! Это у тебя все от лишнего здоровья. Ты не врач, а костоправ! Силы в тебе бушует много, а толку от этого мало. Челаэк, принеси дупелей!

ОФИЦИАНТ (подбегает)  Чего изволите?

МАКСИМ. Ничего не надо, мы уходим. Получи, братец!

Максим дает официанту деньги, поднимается, хватает Ивана под мышки, тянет из-за стола. Иван вырывается.

ИВАН (кричит). Привыкли, подлецы, купцов кормить всякой дрянью, так думают, что и артист станет это есть. Хочу жареных дупелей и все тут!

Максим тащит Ивана к выходу. Иван отбивается. Они дерутся. Посетители и официанты пытаются их разнять.

ИВАН (кричит).  Я артист, а не какой-нибудь там купчина! Человек искусства! Мне особое уважение нужно! Публика, аплодисменты!

Из разных углов трактира раздаются жалкие хлопки. Иван, кривляясь, кланяется в ответ. Максим  с трудом выводит на улицу.

Акт третий

ЗАПОЙ

 

Картина первая.

ВЕДУЩИЙ. Комната Ивана. Иван лежит на кровати и спит. По комнате разносится  его храп. Входит Максим. Он снимает шубу, шапку. Начинает приводить комнату в порядок. Подбирает валяющуюся на полу одежду, поднимает лежащий стул. Задевает локтем пустой кувшин. Тот с грохотом падает на пол. Иван всхрапывает последний раз, поворачивается  и открывает глаза. (Уходит.)

МАКСИМ. Ну, брат, ты и нализался вчера! Еле до дому тебя дотащил.

ИВАН. Сюда?! Мы же ехали на извозчике в Вязьму.

МАКСИМ. Это хорошо, брат, что я уговорил тебя не ехать. До твоей Вязьмы пятьсот верст. И в три дня не доедешь. И зачем ты извозчика приложил кулаком за то, что он отказался? И лошадь вожжами зачем бил? Зачем кричал на нее, что она ничего не понимает в театральном искусстве. Нехорошо это.

ИВАН. Разве?

МАКСИМ. Кончай пить, Иван. Нельзя так! Поверь мне, я врач. Если говорю, нельзя, значит, нельзя. Здоровье погубишь.

Иван тупо смотрит на потолок, под которым висит круглая лампа на проводе.

ИВАН (бормочет). Потолок вертится… И лампа вертится…Ты у меня сейчас повертишься! Я тебе, анафема, покажу, как вертеться.

Иван встает с постели, подходит к лампе, берет стул, подставляет, лезет на него. Максим с силой  дергает Ивана за рукав. Иван летит со стула на пол.

ИВАН (трясет головой, поднимается на ноги, приходит в себя). У нас водка есть?

МАКСИМ. Нет. И денег нету. Ты вчера все просадил! Даже не проси, не дам! Потом запой никаким отваром  не вылечишь. Чтоб запой выгнать, надо во всех органах и суставах такой переворот произвесть, черту не позавидуешь.

Иван умывается в тазу, в котором осталось немного воды. Вытирается полотенцем. Берет брюки, натягивает, затем надевает сюртук.

МАКСИМ. Сам потом меня благодарить будешь, что я не допустил. Лучше давай я тебе, Иван, горчичник на грудь поставлю?

ИВАН. На кой черт мне твой горчичник?

МАКСИМ. Хорошо помогает при запоях. Или хочешь, крапивного отвару дам?

ИВАН. Нет. (надевает пальто и шапку, выходит).

 

 

Картина вторая.

ВЕДУЩИЙ (входит, читает). Жилая комната. Буфет, диван, стол, стулья, комод. На диване сидит Катя, перед ней разложены листки с текстом. Входит Иван в сюртуке. (Уходит.)

КАТЯ (удивленно). Доброе утро, Иван Акимыч! (поднимается с дивана.)

ИВАН (бормочет). Чуть свет – уж на ногах, и я у ваших ног. Ну поцелуйте же! Не ждали?  Что ж, рады, нет? В лицо мне посмотрите. Удивлены? И только?

КАТЯ (смеется). Ах, Чацкий, я вам очень рада.

ИВАН (мнется).  Я… вот, шел мимо… зашел просить прощения…

КАТЯ (пожимает плечами). За что же?

ИВАН. Все так неловко получилось. Я вас увидал без ничего… (вздыхает, замолкает).

КАТЯ. Пустяки. Я на вас не сержусь. Что же вы замолчали, Иван Акимыч? Коли пришли и помешали мне зубрить роль, то хоть разговаривайте. Несносный вы, право.

ИВАН (поворачивается к ней). Собираюсь сказать вам одну штуку, Катерина Алексеевна, да как-то неловко. Скажешь вам спроста, без деликатесов, вы сейчас и осудите, на смех поднимите. Вы такая смешливая. (замолкает)

КАТЯ (хмыкает). Да говорите, Иван Акимыч. Не бойтесь, не стану смеяться.

ИВАН. Хочется сказать, а не могу. Такая уж у меня анафемская  натура. Кому другому бы сказал, а вам  неловко. Вот что ты будешь делать!

КАТЯ (еле сдерживая смех). Да будет вам юродствовать, Иван Акимыч. Говорите, и дело с концом.  Чего вы, право, боитесь?

ИВАН (подходит к ней, берет за руку). Не могу себя перебороть! Бейте, браните, а уж я скажу. Если не скажу, то и жизнь не мила. Я вас, Катерина Алексеевна…

КАТЯ. Ну, говорите! Что такое?

ИВАН (отходит). Как-то все это театрально. Не могу! Как будто роль говорю.

КАТЯ. Говорите по простому. Как в жизни.

ИВАН (нерешительно). Я вас, Катерина Алексеевна… Нет, не могу. А впрочем, если по простому… Нет ли у вас, голубушка, рюмочки водочки?

КАТЯ (прыскает). Что? Водки? Зачем вам?

ИВАН. Верите ли, душа горит! Такие во рту после вчерашнего окиси, закиси  и  перекиси, что никакой химик не разберет.

КАТЯ. Хм, пожалуйста!

Она подходит к буфету, достает графинчик, наливает рюмку. Иван выпивает.

ИВАН (оживает). Премного благодарен… Хотите, Катерина Алексеевна, я вам один театральный анекдот расскажу?

 

 

Картина третья.

ВЕДУЩИЙ (входит, читает). Оружейная лавка. Со стен свисают ружья, дуэльные пистолеты, сабли, кинжалы, капканы – все, что необходимо для охоты на птицу, зверя и человека. За прилавком скучает приказчик. Входит Бронин. Приказчик расплывается в любезной улыбке. (приказчику) Можно и полюбезней. (уходит)

ПРИКАЗЧИК. Что вам угодно, мсье?

БРОНИН (отрывисто и зло).  Мне нужен… револьвер!

Подвижный приказчик одним движением выхватывает из-под прилавка револьвер.

 ПРИКАЗЧИК. Я посоветовал бы вам, мсье, взять вот этот прекрасный револьвер. Система Смит и Вессон. Последнее слово огнестрельной науки. Тройного действия, с экстрактором, бьет на шестьсот шагов. Самая модная система, мсье. Очень верный и сильный бой. Убивает навылет жену и любовника. Что касается самоубийства, мсье, лучше оружия не найдете.

БРОНИН. Мне нет надобности ни стреляться, ни убивать. Какая цена?

ПРИКАЗЧИК. Сорок пять рублей, мсье.

БРОНИН. Гм! Для меня это дорого!

ПРИКАЗЧИК (кладет револьвер на прилавок, достает другой). В таком случае, мсье, я предложу вам другой, подешевле. Вот этот револьвер системы Лафоше стоит только восемнадцать рублей. Но эта система уже устарела. Застрелиться или убить жену из Лафоше считается теперь дурным тоном.

БРОНИН. Я покупаю это просто для дачи. Пугать воров.

ПРИКАЗЧИК. Нам нет дела, для чего вы покупаете. Если бы мы в каждом случае доискивались причин, то нам, мсье, пришлось бы закрыть магазин. (Выкладывает на прилавок еще несколько пистолетов). Могу предложить вам еще пистолет Мортимера, всего двадцать пять рублей. Вот дуэльный пистолет – тридцать рублей. Вот тульский револьвер.

БРОНИН (берет тульский револьвер, разглядывает). Сколько этот?

ПРИКАЗЧИК. Пятнадцать рублей. Но это, я вам скажу, несчастье. Стреляешь из тульского револьвера в жену, а попадаешь себе в лопатку.

Бронин берет по очереди револьверы, рассматривает, кладет обратно. Последним в его руке оказывается Смит и Вессон. Его он разглядывает дольше, чем другие.

ПРИКАЗЧИК. Я вижу, мсье, вам нравится Смит и Вессон. Если он кажется вам дорог, то извольте, я уступлю пять рублей. Вы, вероятно, читали? На днях один офицер выстрелил  из Смита и Вессона в любовника жены и… Что вы думаете? Пуля прошла навылет, пробила бронзовую лампу, потом рояль, а от рояля рикошетом убила болонку и контузила жену.

БРОНИН. Да что вы говорите!

ПРИКАЗЧИК. Да-а! Офицер арестован. Его, конечно, обвинят и сошлют на каторгу.

БРОНИН. Почему вы так думаете?

ПРИКАЗЧИК. Очень просто, мсье! Во-первых, у нас устарелое законодательство, во-вторых, мсье, суд всегда бывает на стороне любовника. И судьи, и присяжные сами живут с чужими женами, и для них будет спокойнее, если в России одним мужем станет меньше. Обществу было бы приятнее, если бы правительство сослало всех мужей на Сахалин.

БРОНИН. Черт знает что! Что же теперь, мириться с этим? (хочет идти).

ПРИКАЗЧИК (торопливо). О, мсье, вы не знаете, какое негодование возбуждает во мне современная порча нравов! Любить чужих жен теперь так же принято, как курить чужие папиросы и читать чужие книги. С каждым годом у нас торговля становится все хуже и хуже – это не значит, что любовников становиться меньше, просто мужья мирятся со своим положением и боятся суда и каторги. Надо защищать свою честь. Если все жены станут обманывать своих мужей, в России произойдет революция. Точно вам говорю!

БРОНИН (лезет в карман, достает деньги). Заверните!

 

 

Картина четвертая.

ВЕДУЩИЙ (входит, читает). Сцена театра. На сцене устанавливают декорацию гостиной. Рабочие носят столики, этажерки, шкафчики, стулья. Антрепренер бегает по сцене, указывает рабочим, куда что ставить. Антрепренер – всему голова! (уходит)

НАТАЛИ (резко). У меня скоро юбилей, Захар Кузьмич. Десять лет на сцене! На вашей сцене, между прочим. И что я делаю на этой сцене? Пью воду и делаю вид, что отравлена.

АНТРЕПРЕНЕР. Не только это, Наталья Андреевна. Вы еще и поете!

НАТАЛИ. И это вы называете пением! Я хочу петь оперные арии, понимаете, Захар Кузьмич. Арии! (поет)«Луна уж бледная светит надо мною. А я сижу тут одинокая и жду, когда придет любовь» Я певица! Публика хочет слушать мое пение, а не хрип.

АНТРЕПРЕНЕР. Я понимаю это, голубушка Наталья Андреевна! Но не могу вам сейчас для бенефиса устроить новую постановку. Не на что! (рабочему). Поставь это туда!

НАТАЛИ. Как же не на что, Захар Кузьмич? Ежели, как вы говорите, у нас каждый вечер полные сборы.

АНТРЕПРЕНЕР (хватается за голову). Какие сборы! Матушка, помилуйте! Каждый день одни убытки! Хоть плач! Работаешь, стараешься, мучаешься, ночей не спишь, все думаешь, как бы лучше, – и что же? Еле сводишь концы с концами.

НАТАЛИ. Так поднимите цену на билеты, в конце концов!

АНТРЕПРЕНЕР. Невозможно, Наталья Андреевна! Пробовал. Еще меньше ходят. Люди в нашем городишке более прижимистые, чем в столицах. Публика у нас бедная, невежественная, дикая. Даю ей самую лучшую оперетку, модный водевиль, великолепные голоса! И что же? Чуть больше половины зала! Разве ей это нужно? Разве она в этом понимает что-нибудь? Ей нужен балаган, ей подавай пошлость. А где «Гамлет», я вас спрашиваю? Где «Отелло» на худой конец? Об этом и речи нет! Для публики это слишком скучно! На серьезные вещи она не пойдет совсем, уверяю вас!

НАТАЛИ. Ну, почему, Захар Кузьмич? В столицах ходит, а у нас не пойдет?

АНТРЕПРЕНЕР. В столицах публика избалованная, Наталья Андреевна, она пойдет на все, что угодно. Ей и Шекспир нипочем! Гамлет укокошил половину героев пьесы, а публика ему хлопает и кричит «Браво!». Да еще с галерки орут: «Мочи остальных!» Наша местная публика  с норовом, уверяю вас, она выбирает то, что повеселее. Но я ведь за аренду плачу! Артистам плачу! Вам, Наталья Андреевна, плачу больше всех. Мне ведь нужен полный зал. Нет у меня сейчас денег на новую постановку.

НАТАЛИ. Но мне господин Загвоздкин обещал, Захар Кузьмич. Наверняка обещал!

АНТРЕПРЕНЕР. Ну, ежели он свое обещание исполнит, Наталья Андреевна! Обещанного, знаете, три года ждут. Да и с кем ставить-то? Актеры разбегаются, как тараканы. Вон, Иван Акимыч куда-то пропал! Три раза к нему в номера посылали. Нету! Кто сегодня с вами выйдет на сцену, ума не приложу?

 

Картина пятая

ВЕДУЩИЙ (входит, читает). Трактир. За столиком сидит подвыпивший Иван. Вокруг него слушатели. Иван чувствует внимание и входит в крайнее возбуждение. А зря! (уходит)

ИВАН. Наш антрепренер, это я вам честно скажу, братия, вовсе не антрепренер! Ни характера у него, ни вида наружности, ни голоса! Антрепренер, который настоящий, должен иметь солидность, внушительность! Чтоб вся труппа чувствовала его власть.

ПОСЕТИТЕЛЬ. Что ж, антрепренер всему голова, так что ли?

ИВАН. Конечно! Был у нас один антрепренер, Савва Трифоныч, покойный, так он, бывало, с тобой запанибрата, как с ровней, а где касалось искусства, там он – гром и молния! Бывало, или осрамит тебя при всей публике, или так тебя выругает, что потом три дня плюешься. А теперь что за антрепренеры? Тьфу! Ни силы у него, ни голоса! Давайте лучше еще выпьем! Оно, пожалуй, пить перед спектаклем не совсем… Но нашему брату, актеру, тут кредит, грех не выпить! (наливает всем вина, выпивает).

ПОСЕТИТЕЛЬ (тоже выпивает). Все-таки, если беспристрастно рассуждать, то труппа у вас приличная. И спектакли очень даже…Так что зря ты, Иван Акимыч, на антрепренера вашего наговариваешь.

ИВАН. Нет, перевелись нынче в России хорошие антрепренеры. Ни одного не осталось!

Входят  запыхавшиеся Максим и Натали. Они осматривают зал, видят Ивана. 

МАКСИМ. Так и думал, что ты здесь, Иван! Где же еще тебе быть! Тебя, брат, по всему городу ищут.

НАТАЛИ. Как же ты напился, Ваня!

ИВАН. Ну и пускай себе ищут! Прав ты, Максим. Где же еще быть русскому актеру, как не в трактире. Давай, друг мой, с тобой выпьем!

НАТАЛИ. Может, хватит тебе, Ваня! И так ты уже! Тебе же вечером на сцену лезть.

ИВАН. А сцена и не такое видела! И чего на ней только не происходило.

НАТАЛИ. Ну, зачем ты так делаешь? Ты себя погубишь! И меня погубишь!

ИВАН. Давайте лучше выпьем, Наталья Андреевна! Я угощаю! Тут нашему брату, актеру, кредит. Мертвец и тот выпьет!

МАКСИМ (тянет его). Пойдем, Иван! Я тебя домой отведу. Приведу в чувство.

ИВАН. Погоди! Сейчас договорю. (Слушателям). Настоящий актер играет нервами и поджилками, он играет сердцем, а не умом. Там, где сердца не нужно, любой сыграть может. Вот в комедии всякий сыграет, а ты в трагедии сыграй, чтоб за нутро хватало.

ПОСЕТИТЕЛЬ. Это точно. Не всякий актер возьмется.

ИВАН. Вот поэтому у нас трагедий не ставят. Антрепренер боится, что актер не сможет ни крикнуть, ни позу принять. Нет, не умеют у нас на сцене умирать! Иной так Гамлета сыграет, что в райке все животы от смеха порвут.

МАКСИМ. Пойдем, Иван! Хватит тебе уже!

Максим поднимает  Ивана из-за столика и ведет  к выходу. Иван вырывается.

ИВАН. Погоди! (слушателям) В жизни умирать умеют, а на сцене нет. Чтоб на сцене умереть, мало одну гримасу скорчить. Надо смерть нутром прочувствовать! Все равно как последний час настал…

Натали поддерживает его с другой  стороны. Они ведут Ивана к выходу.

НАТАЛИ. Ну, нельзя же так, Ваня! Тебе на сцену, а ты лыка не вяжешь. Как ты будешь текст говорить? У тебя же язык заплетается!

ИВАН. Я текст хорошо помню… Только скажи, что мы сегодня играем?

НАТАЛИ. Господи, и заменить некем! Впору спектакль отменять.

МАКСИМ. Не надо отменять, Наталья Андреевна! Он сыграет. Соберется, и сыграет. Вы же знаете Ивана. Когда он на сцену выходит – совсем другой человек. Будто и не пил совсем.

НАТАЛИ (вздыхает). Ну, если только вы за него ручаетесь, Максим Петрович.

МАКСИМ. Обещаю вам! Вы поезжайте, Наталья Андреевна. Скажите в театре, что он к началу будет. Я его приведу в божеский вид.

Натали сокрушенно качает головой и выходит. Иван опускается на стул.

МАКСИМ. Вот что, брат! Первым делом домой, выпить горячего чаю, чтоб в пот ударило. Ну и касторки, конечно! К вечеру будешь, как огурчик. Есть у тебя касторка? (Иван мотает головой.) Ну, я сбегаю! Говорил тебе, запой самое худое дело.

Иван сидит, опустив голову, шмыгает носом и вытирает рукавом глаза. Максим оглядывается по сторонам, словно боясь, что это увидят посетители.

МАКСИМ. Иван, ты что? Вот это, брат, мне уже не нравится. Извини, но даже, брат, глупо. Чего это ты расквасился? Нечего, брат, тут мерлехлюндию распускать!

Иван опять хлюпает носом, вытирает глаза.

МАКСИМ. Ну, вот опять! Нешто актеру можно плакать? А, Иван? Что с тобой?

ИВАН. Домой в Вязьму хочу.

МАКСИМ. Опять ты за свое! Что, к папашке и мамашке захотелось? Чай, давно уж они у тебя сгнили и могилок их не сыщешь. Вон, дядька, говоришь, и тот помер.

ИВАН (тяжко вздыхает). Тридцать пять лет. Ни дома, ни жены, ни детей. И ни гроша за душой. Не идти бы в актеры, а в Вязьме жить. Пропала, Максим, жизнь!

МАКСИМ. А вот это совсем глупо! Эта психопатия чувств, брат, последнее дело. Ты актер с талантом. Точно тебе говорю, как врач. Таких, как ты, еще поискать. В Питере, может, одном и найдутся. Я ведь тебя, Иван, за что люблю? Стал бы я пьяницу такого, как ты, любить? За твою душу люблю, за истинно артистическое сердце. Это, брат, ценить надо побольше денег.

 

Картина шестая.

ВЕДУЩИЙ (входит, читает). Сцена театра. Богато обставленная  гостиная. По бокам сцены двери. У одной из дверей стоит, слегка качаясь, Иван. Напротив, оперевшись на комод, стоит Натали. (уходит)

НАТАЛИ. Завтра вы получите ваши деньги.

ИВАН (слегка заплетающимся языком). Мне нужны деньги не завтра, а сегодня.

НАТАЛИ. Простите, сегодня я не могу заплатить вам.

ИВАН.  В таком случае я остаюсь здесь. И буду сидеть, пока не получу с вас денег. Или вы думаете, я шучу? (садится, закинув ногу на ногу.) Завтра заплатите? Отлично! Я до завтра просижу таким образом!

НАТАЛИ. Милостивый государь, прошу вас не кричать и уйти!

ИВАН. Заплатите деньги, и я уйду!

НАТАЛИ. Не дам я вам денег.

ИВАН. Я не имею удовольствия быть ни вашим супругом, ни женихом, а потому не делайте мне сцен. Я этого не люблю!

НАТАЛИ. Не желаю разговаривать с нахалами. Вы невоспитанный, грубый человек. Извольте убираться вон!

ИВАН. Я никуда не уйду!

Иван разваливается на стуле. Стул трещит и ломается. Иван оказывается на полу. Натали испуганно вздрагивает, но не подает виду. В зале раздаются смешки. Иван с трудом поднимается  на ноги и сшибает столик.

НАТАЛИ. Так вы не уйдете?

ИВАН. Ни за что!

В одном из рядов кресел партера пробирается на свое место Бронин. Со сцены слышен строгий голос Натали.

НАТАЛИ. Хорошо же! (Кричит слуге.) Лука, выведи этого господина!

Бронин замирает, испуганно оглядывается, думая, что это относится к нему. Поняв, что голос жены доносится со сцены, двигается дальше. Дойдя до свободного места, садится и елозит, устраиваясь получше. Наконец, успокаивается и смотрит на сцену.

НАТАЛИ. Извольте убираться вон! Мужик!

ИВАН. Не угодно ли вам быть повежливее.

НАТАЛИ (топает ногой). Да, вы мужик! Монстр! Медведь!

ИВАН. Позвольте, какое же вы имеете право оскорблять меня?

НАТАЛИ. Да, оскорбляю, ну, так что же? Вы думаете, я вас боюсь?

ИВАН. А вы думаете, что если вы женщина, то имеете право оскорблять безнаказанно? К барьеру! Я никому не позволю оскорблять себя и не посмотрю на то, что вы женщина.

НАТАЛИ. Медведь! Медведь! Медведь! Хотите стреляться? Извольте! С каким наслаждением я влеплю пулю в ваш медный лоб. (подходит к шкафу, достает пистолеты).

ИВАН. Я подстрелю вас из принципа! (берет пистолет). Нет, но какова женщина! Вызов приняла. Мне вас даже убивать жалкою

Иван и Натали расходятся в разные концы комнаты. Иван сбивает по пути этажерку. Натали поднимает руку и целится. Иван смотрит на нее и опускает пистолет.

ИВАН. Я не стану стрелять.

НАТАЛИ. Это еще почему? Вы струсили?

ИВАН. Потому что… потому что вы мне нравитесь!

НАТАЛИ (смеется). Я ему нравлюсь! Он еще смеет говорить, что я ему нравлюсь!

ИВАН. Да, вы мне нравитесь! Я почти в вас влюблен! (ковыляет к ней).

НАТАЛИ. Отойдите от меня – я вас ненавижу! (выдергивает руку).

ИВАН. Боже, какая женщина! Никогда в жизни не видел ничего подобного. Пропал! Попал в мышеловку, как мышь.

НАТАЛИ. Отойдите прочь, а то буду стрелять!

ИВАН. Стреляйте! Вы не можете понять, какое счастье умереть под взглядами этих чудных глаз. Я дворянин, порядочный человек, имею десять тысяч годового дохода, развожу отличных лошадей. Хотите быть моей женой?

НАТАЛИ. Стреляться! К барьеру!

ИВАН. Я сошел с ума, влюбился, как мальчишка, как дурак! Двенадцать женщин бросил я, девять бросили меня, но ни в одну из них я не влюблялся так, как в вас. Предлагаю руку и сердце! Да или нет? Не хотите? Ну, так я уйду! (идет к двери, задевая по пути мебель).

НАТАЛИ. Ну и уходите! Впрочем, постойте! Нет, уходите, уходите! Я вас ненавижу! Или нет… Не уходите. Куда же вы? Постойте! Ах, как я зла! Не подходите!

ИВАН (подходит к ней). Очень мне нужно было влюбляться. Никогда этого не прощу себе… (Берет ее за талию).

НАТАЛИ. Отойдите прочь! Я вас…ненавижу. К барьеру…

Иван целует ее, навалившись всем телом. Они сшибают стулья, продолжая  целоваться. Поцелуй затягивается слишком долго. В зале слышен смех, крики, аплодисменты. Из своего ряда вываливается Бронин и, разъяренный, бежит к выходу.

БРОНИН. Я этого так не оставлю! Стреляться! Немедленно стреляться!

Он выбегает из зала, громко хлопнув дверью. 

 

Картина седьмая.

ВЕДУЩИЙ (входит, читает). Грим-уборная Натали. Иван полулежит в кресле и тяжело дышит. (уходит)

НАТАЛИ. Что с тобой, Ваня? Что ты с собой делаешь? Зачем ты заходил к этой девчонке?

ИВАН. Водки выпить…

НАТАЛИ. Прекрати! Вы оба меня обманываете. Зачем она тебе нужна? Такая сопливая девчонка. Ты уже стар для нее. Она тебя погубит! Ты увлечешься ей, а она убежит от тебя к молодому. Послушай меня, я знаю, что говорю.

ИВАН. Ты тоже убегала?

НАТАЛИ. Прекрати пить, Ваня! Хочешь, чтобы тебя выгнали из театра?

ИВАН. Хочу.

НАТАЛИ. И куда ты пойдешь? Побираться?

ИВАН. Домой поеду…

НАТАЛИ (ходит, размахивая руками). Домой, домой! И что там, дома? Там у тебя никого нет! А здесь у тебя есть я! Если я для тебя что-нибудь значу, оставь ее, Ваня.

ИВАН. У нас с ней ничего…

НАТАЛИ (садится на стул). Господи, как я устала! Еще муж висит на моей шее, как камень. Просила его, чтобы он достал денег. Слава богу, Загвоздкин мне обещал. А этот! Ничтожество! Господи, почему я должна жить с таким ничтожеством. Все против меня!

ИВАН. Он вызовет меня на дуэль, и я его убью. Или он меня.

Натали с ужасом смотрит на Ивана. Он поднимается из кресла, выходит. Натали расстегивает платье. Открывается дверь, входит Бронин. Хмуро смотрит на жену.

НАТАЛИ. Что тебе надо? Уходи!

БРОНИН (официальным тоном). Я пришел к вам, Наталья Андреевна, чтобы сказать, что впредь не потерплю от вас сношений с этим мужчиной и прошу вас более…

НАТАЛИ. Хватит! Уходи! Мне надо переодеться.

БРОНИН (подходит к ней, меняет  тон). Натали, прошу тебя! Умоляю! Ну, нельзя же так на людях. Хоть бы постыдилась. Ты ведь замужняя женщина. Что будут говорить!

НАТАЛИ. Да ты пьян! Поди лучше проспись…

БРОНИН (взрывается). Ежели я кажусь вам пьян… ежели я для такой персоны слишком низок, то я могу и вовсе уйти от вас.

НАТАЛИ. И уходи! Отлично сделаешь.

БРОНИН. И уйду! Довольно уж я унижался. Как можно терпеть, когда ты целуешься с мужчиной на  моих глазах. Все, довольно! Мое терпение кончилось. Я ухожу!

НАТАЛИ. Ах, боже мой! Да уходи же! Я буду очень рада.

БРОНИН (открывает дверь и кричит на весь театр). Ладно! Увидим! Я этого так не оставлю! Я покажу вам, как со мной комедии ломать! Я заставлю вас уважать себя!

НАТАЛИ. Шут! Глупый шут! Господи, когда же наконец мне дадут покой? Это просто возмутительно…

БРОНИН. Вы возмутительно себя ведете! Предупреждаю! Если я еще раз увижу вас с ним наедине, я воспользуюсь вот этим.

Он выхватывает из кармана револьвер. Натали не реагирует –- она устала так, что равнодушна ко всему.

НАТАЛИ. Напугал! Ты же хотел уйти совсем. Так уходи!

БРОНИН. Я предупреждаю…

НАТАЛИ. Изволь сию же минуту убираться! Слышишь? Лакей! Вон!

БРОНИН. Я не позволю так с собой обращаться! (размахивает револьвером)

Неожиданно раздается выстрел. Бронин пригибает голову и зажмуривает глаза.

Акт четвертый   

БЕНЕФИС

 

Картина первая

ВЕДУЩИЙ (входит, читает). Кабинет Загвоздкина. В кресле сидит Натали. Сам хозяин ходит по кабинету, попыхивая сигарой, сыто философствует. (уходит)

ЗАГВОЗДКИН. Искусство нас облагораживает. Искусству мы обязаны присутствием в нас высоких чувств, каких не знают дикари, не знали наши предки. У меня вот слезы на глазах выступают, когда я смотрю на сцену. Это хорошие слезы, и я не стыжусь их. Что ни говорите, дорогая Наталья Андреевна, сцена действует воспитывающе…

НАТАЛИ. Вот я и прошу вас, Петр Спиридонович, помочь в устройстве спектакля для моего бенефиса. Вы ведь, кажется, обещали…

ЗАГВОЗДКИН. Я обещал? Когда?

НАТАЛИ. Третьего дня. Вы заходили ко мне в грим-уборную после спектакля.

ЗАГВОЗДКИН. А-а! Ну, ежели я обещал, дорогая Наталья Андреевна, тогда конечно… Я свое слово держу. Я не привык словами бросаться. Сколько же вам нужно?

НАТАЛИ. Да хотя бы пять тысяч. Этого достаточно. Все вернется, уверяю вас, с процентами вернется. Спектакль будет иметь успех. На меня публика ходит!

ЗАГВОЗДКИН. Знаю, знаю! Сам не прочь… А что, антрепренер ваш, как его..? Он что, не может вам бенефиса устроить?

НАТАЛИ. Нет. Никак не может, Петр Спиридонович. У него теперь совсем денег нет на новую постановку. Еле сводит концы с концами. Умоляю вас, Петр Спиридонович. Ради меня и искусства, которое вы так любите.

ЗАГВОЗДКИН. Конечно, конечно, Наталья Андреевна! Раз обещал…

Загвоздкин подходит к бюро, достает лист бумаги, ручку, макает ее в чернильницу. Что-то пишет на листе. Посыпает его песком, стряхивает. Подает листок Натали.

НАТАЛИ (читает) Премного вам благодарна!

ЗАГВОЗДКИН. Буду с нетерпением ждать вашего бенефиса, Наталья Андреевна.

 

Картина вторая.

ВЕДУЩИЙ (встает из-за за стола). Сцена театра. На сцене стоит длинный стол, заставленный закусками и бутылками. За ним сидят несколько актеров. И я тоже. (садится на свое место)

Во главе стола Натали. На другом конце Бронин. Где-то в середине сидит Иван. Здесь же антрепренер, Катя, дирижер. Все переговариваются и наливают бокалы. Поднимается Бронин с бокалом в руке.

БРОНИН. Господа, позвольте на правах мужа сказать небольшой тост. (все замолкают) Ровно десять лет прошло с того знаменательного момента, как Наталья Андреевна вступила на тернистую стезю искусства. Да, то был страшный путь! Вдали мерцала ее звезда… Окутанная беспросветной тьмою, она жадно стремилась к ней, а на ее пути лежали пропасти и овраги, полные шипящих змей, амфибий и гадов. Но она прошла этот путь…

ИВАН (роняет бутылку).  Предлагаю выпить тост за здоровье юбилярши!

Все кричат «Ура!», чокаются с Натали, пьют. Бронин обиженно ждет.

БРОНИН (нетерпеливо). Я хочу сказать, господа, о том значении, какое имеет в наше время человек театра. Полагаю, что даже посредственный актер, скромно подвизающийся где-нибудь в глуши, приносит человечеству больше пользы, чем человек, строящий мосты и выдумывающий электричество. И можно еще поспорить, что полезнее, театр или железные дороги! Не будь на земле искусств…

АНТРЕПРЕНЕР. Давайте, господа, выпьем за нашу несравненную Наталью Андреевну. Дай вам Бог, чтоб ваш бенефис удался на славу!

НАТАЛИ. Эх, Захар Кузьмич, все в ваших руках.

АНТРЕПРЕНЕР. Все в руках Господа!

Все смеются, чокаются, пьют. Бронин обиженно садиться на место. Пьет вместе со всеми. Все начинают весело переговариваться, смеяться и балагурить. Бронин снова поднимается и стучит ножом по бокалу.

БРОНИН. Я вам должен сказать, господа, что в последнее время драма пала. Сильно пала! Потому что изменились взгляды! Теперь принято требовать для сцены жизненность. А я так думаю, для  сцены не нужна жизненность. Ее можно увидеть везде: и в трактире, и дома, и на базаре. Для театра нужна экспрессия! Экспрессия  нужна, господа!

ИВАН. На кой черт нам экспрессия? Нужно, чтоб жуликов да прохвостов поменьше было, а не экспрессия. Что в ней, в экспрессии, если актеры месяцами жалования не получают?

БРОНИН. Вот видите, какой вы, Иван Акимыч. Всегда вы норовите сказать какую-нибудь колкость. С вами невозможно говорить…

ИВАН. А вы не говорите! Да, драма, как вы выразились, Денис Петрович, пала. Но потому что оказалась в руках рабов золотого тельца, которые главенствуют в храме муз.

Все недоуменно переглядываются. Натали испуганно смотрит на Ивана.

БРОНИН (обиженно). Я вас не понимаю, Иван Акимыч. Какое это ко мне имеет отношение? Я человек посторонний, и ежели беспокоюсь о судьбах театра, то только из любви к искусству. И когда вы играете вместе с моей  женой, я терплю это, потому что уважаю сцену. Но это не дает вам права проявлять свои чувства к ней на виду у всех.

НАТАЛИ (вскакивает). Что ты несешь? Что ты вообще понимаешь в искусстве, чиновничья душа! Кто только вбил тебе в голову все эти рассуждения?

БРОНИН. И не надо прикрывать искусством свое развратное поведение. Так порядочные люди не делают!

ИВАН. Да, теперь порядочные люди встречаются редко. Особенно среди тех, кто не имеет к театру никакого отношения.

БРОНИН. Я понимаю, на кого вы намекаете, Иван Акимыч. Но к чему намеки? Говорили бы прямо, в глаза… Я вам отвечу! Я смогу постоять за свою честь! (вынимает револьвер).

Все вскрикивают и пригибают головы. Бронин размахивает оружием. Неожиданно раздается выстрел. Женщины лезут под стол. Мужчины тоже стараются не попасть на линию огня. Только Натали и Иван остаются сидеть на своих местах. Бронин выбирается из-за стола и идет к дверям, размахивая револьвером.

БРОНИН. Вы еще меня  попомните! Я покажу вам спектакль! (выходит)

Все понемногу успокаиваются. Женщины приводят себя в порядок.

АНТРЕПРЕНЕР. Послушай, Иван Акимыч! Честное мое слово, у тебя есть талант. Всякий тебе скажет, что есть. И ты бы далеко пошел, может быть, и до столиц дошел. Если бы не эта штука (щелкает себя по горлу) и не твой собачий характер. Черт тебя знает, везде ты лезешь в драку и в ссору! Суешься со своей честностью, куда и не нужно. Ей-богу!

ИВАН. Брось, Захар Кузьмич! Давайте, господа, лучше выпьем за искусство!

Он поднимает бокал. Все радостно чокаются и пьют.

 

 

Картина третья.

ВЕДУЩИЙ. Сцена театра. На сцене идет репетиция нового спектакля. Несколько актеров и актрис разучивают музыкальное вступление. (остается на сцене)

В самом центре сцены Натали. Где-то сбоку Иван, с самого края Катя. Все актеры в ярких экстравагантных костюмах. Под звуки оркестра они поют. Рядом с кулисами стоит антрепренер, наблюдает за репетицией. Из общего хора несколько выбивается Катя. Она поет слишком высоко. Дирижер хмуро смотрит на нее, стучит палочкой по пюпитру, Катя смущается, начинает фальшивить и путать слова. Дирижер раздраженно прекращает музыку. Все замолкают.

ДИРИЖЕР. Стойте, черт вас возьми! Вы, мадмуазель! Я с вами говорю, Катерина Алексеевна! Растолкуйте ей, что здесь не «фа диез», а просто «фа».

Музыканты играют ту же фразу. Все повторяют тот же куплет. Катя опять выбивается из общего хора. Дирижер раздраженно стучит по пюпитру.

ДИРИЖЕР. Мадмуазель, пойте эту сцену одна. Начинайте! Вторая скрипка, убирайтесь к черту с вашим неподмазанным  смычком!

Он взмахивает палочкой. Оркестр играет. Катя поет, но у нее выходит еще хуже.

ДИРИЖЕР. Черт знает что! Если вы не можете петь, то за каким чертом лезете на сцену.

Он бросает палочку. Катя бросает ноты, показывает ему язык и хочет уйти  со сцены.

АНТРЕПРЕНЕР (встает у нее на пути). Катерина Алексеевна, ну что вами, голубушка? Вы же всегда прекрасно пели! Может быть, вы больны?

КАТЯ. Я здорова, Захар Кузьмич.

Иван сочувственно смотрит на нее. Натали ревниво перехватывает его взгляд .

НАТАЛИ (швыряет ноты). Я не могу так репетировать! Это меня нервирует! Нельзя прерываться каждую минуту из-за того, что какая-то девчонка путает слова. Замените ее, Захар Кузьмич, прошу вас. Эта девчонка зарежет меня своим голосом.

АНТРЕПРЕНЕР. Наталья Андреевна, дорогая моя, мы ее заменим. Я, право, не понимаю, что с ней. Она всегда так хорошо пела.

НАТАЛИ. Вы еще скажите, Захар Кузьмич, что она поет лучше меня!

Она в раздражении уходит. Иван подходит к Кате, берет ее за руку.

ИВАН. Да вы заболели! У вас руки горячие. Что же вы сразу не сказали? Вам нельзя было выходить на сцену.

КАТЯ. Что вы, Иван Акимыч, я совершенно здорова. Я себя нехорошо чувствую в душевном отношении.

ИВАН. Кто вас обидел? Скажите мне, и я поговорю с этим человеком.

КАТЯ. Никто меня не обидел! Что вы, Иван Акимыч, не надо, прошу вас! Это все из-за… (думает, что бы соврать) погоды. Зима на меня дурно действует, знаете ли. Я зимой вся не своя. Вот весной совсем другое дело.

АНТРЕПРЕНЕР. Что с ней, Иван Акимыч?

ИВАН. Она плохо себя чувствует. Просквозило! У тебя на сцене, Захар Кузьмич, вечный сквозняк. Как можно тут петь! Любой голос сядет!

АНТРЕПРЕНЕР (недоуменно). Какой сквозняк? Осенью все щели заделывали. Сам проверял! Пойду проверю. (уходит).

ИВАН (дирижеру). А вы не приставайте к ней со своими диезами!

ДИРИЖЕР. Я пристаю? Да вы смеетесь надо мной! Ноты в музыке главней всего!

КАТЯ. Аполлинарий Македоныч, я хочу повиниться. Я ужасно плохо пела, ужасно!

ДИРИЖЕР (поднимается на сцену). Это вы извините меня, Катерина Алексеевна. Я не знал, что вы нездоровы. Нужно сказать Захару Кузьмичу, если на сцене будет по-прежнему сквозной ветер, никто не согласиться петь, всякий откажется. Здоровье дороже всего на свете. (жмет ей руку и хочет уйти.)

КАТЯ (удерживает его). Не браните меня больше, Аполлинарий Македоныч. Вы меня убиваете своей бранью. Я не перенесу этого, клянусь вам!

ДИРИЖЕР. Простите меня, Катерина Алексеевна. Я был несдержан. У меня кошки на душе скребут, когда я слышу фальшивое пение. Обещаю вам, что более не буду кричать на вас. Но и вы обещайте стараться.

КАТЯ (прижимается к нему). Вы такой добрый! Я постараюсь, Аполлинарий Македоныч. Я спою! Я буду петь лучше всех… для вас.

ДИРИЖЕР. Простите, я должен идти к моему оркестру. (отходит)

 

Картина четвертая.

ВЕДУЩИЙ (входит, читает). Грим-уборная. Натали сидит за гримировальным столиком, приводит в порядок прическу, но делает это машинально, думая о чем-то своем. Раздается стук в дверь. (уходит)

ИВАН (стучит, входит) Это я, Натали. Я тебе не помешал? (садится на стул)

НАТАЛИ (вздыхает). Как ты можешь помешать, Ваня! Мне тебя всегда не хватает.

ИВАН. Нам нужно объясниться…

НАТАЛИ. Объясниться? Давай объяснимся! Что ты хочешь мне сказать? Что проявил участие к бедной девочке, у которой осипло горлышко?

ИВАН. Ты к ней несправедлива.

НАТАЛИ. Но она же готова все испортить. Твое отношение ко мне, нашу любовь и даже мой бенефис. Все!

ИВАН. Зачем ты так говоришь? Она ничего не сделала. Я хотел поговорить о нас с тобою. Так не может больше продолжаться…

НАТАЛИ (вскакивает, ходит по комнате). Да, Ваня, так не может продолжаться! Мне нужно оставить его, зажить на свободе. Это нужно сделать хотя бы сегодня вечером…

ИВАН. Да, наверное… Но, может быть, поспешно… Не стоит сейчас.

НАТАЛИ. Стоит, Ваня, стоит! Я люблю тебя, ты любишь меня. Для любви нужна полная свобода. А разве я свободна? Над моей душой вечно торчит этот человек. Человек, которого я ненавижу больше всего на свете. Я не могу так больше жить!

Натали подходит к нему вплотную. Ивану приходится встать. Натали обнимает его и утыкается ему щекой в грудь.

НАТАЛИ. Я устала любить воровски. Понимаешь, Ваня, устала! Объяснимся с ним и уедем. Уедем куда-нибудь далеко. Хотя бы в твою Вязьму. И заживем там…

В этот момент без стука открывается дверь, входит Бронин в шубе и шапке. Натали инстинктивно отскакивает  от Ивана. Иван тяжко и устало вздыхает.

БРОНИН (сквозь зубы). Я вижу, Натали, ты не внимаешь моим мольбам. Я ведь просил тебя, умолял. У тебя стыда нет, чести нет! (снимает шапку, утирает вспотевшее лицо.) Я ведь говорил тебе, что не потерплю издевательства. Это низко, пошло, гадко! Ты пред алтарем что?.. А теперь?

НАТАЛИ. Не надо устраивать трагедии. Ты плохой актер.

БРОНИН. Это не трагедия! Это комедия! Вы сделали меня шутом и теперь насмехаетесь надо мной. Я не потерплю! Дрянь!

ИВАН. Не смейте оскорблять ее!

БРОНИН. А вы мерзавец, Иван Акимыч! Лезете к моей жене, где только возможно. Даже на сцене, при народе. Это еще более оскорбительно с вашей стороны. Но я могу за себя постоять! Я вас на дуэль вызову! И убью! В Сибирь пойду, а убью! Пускай судят, пускай сошлют, ничего не боюсь! (лезет в карман, достает револьвер, направляет на Ивана).

НАТАЛИ. Убери, ты не в себе!

БРОНИН. Молчать! Дрянь негодная! Я не позволю надо мной смеяться!

Раздается выстрел. Слышен звон разбитого стекла. Комнату заволакивает дымом.

 

Картина пятая.

ВЕДУЩИЙ. Комната Ивана. На кровати неподвижно, сложив руки на груди, лежит Иван. Его замерший взгляд устремлен в потолок. В дверь стучат. Иван не реагирует. Кажется, что он умер. (подходит к Ивану, трясет за плечо) Иван Акимыч?

Иван что-то бурчит. Ведущий успокаивается, уходит.

Дверь распахивается, Максим подходит к Ивану, трясет его за плечо, трогает лоб, берет руку за запястье, щупает пульс.

МАКСИМ. Иван, что с тобой? Ты болен? Накажи меня Бог, болен. На тебе лица нет! Ты простудился. Ишь, какие руки холодные! Что у тебя болит?

ИВАН. Устал… Надоело все… Домой хочу…

МАКСИМ. Ну вот, опять ты за свое! Хочешь коньяку?

Максим достает из кармана бутылку, наливает немного в стакан, дает Ивану. Иван садится на кровати, медленно пьет.

ИВАН (бормочет). Ох, и злодей, этот Мушкин! Ох, и злодей!

МАКСИМ. Какой еще Мушкин?

ИВАН. Известный был Мушкин. Актер. Царствие ему небесное! Ох, и разбойник! Кому он удовольствие доставил, те его давно забыли, а кому зло сделал, те помнят. Я его во веки веков не забуду, потому, кроме зла, ничего от него не видел.

МАКСИМ. Какое же он тебе зло сделал?

ИВАН. Зло великое! На него глядючи, я в актеры поступил. Выманил он меня своим искусством из родительского дома, прельстил суетой артистической, много наобещал, а дал одни слезы и разочарования. Потерял я, Максим, и молодость, и трезвость, и образ божий… За душой ни гроша, каблуки кривые, на штанах бахрома, весь словно собаками изгрызен. В голове свободомыслие и неразумие… Добро бы талант был, а то так, ни за грош пропал…

МАКСИМ. Зря ты так говоришь, Иван! И талант у тебя есть, и душа есть! Мне-то лучше знать, я все-таки врач. Ну, объясни ты мне, Иван, за что я тебя люблю? Ни родня ты мне, ни брат, ни жена, а как узнал, что ты прихворнул – словно кто ножом по сердцу резанул.

ИВАН (хватает его руку). Максим, отпусти меня в Вязьму! А? Ей-богу надо! Поверь, брат! Смерть, как надо!

МАКСИМ. Да поезжай ты в свою Вязьму! Кто тебя держит? Надо, поезжай! Вязьма –  хороший город. Отличный, брат, город! Пряниками на весь свет прославился.

 

Картина шестая.

ВЕДУЩИЙ (читает) За кулисами театра. Бегают актеры и актрисы в ярких нарядах. Рабочие проносят элементы декораций. Антрепренер машет руками, отдает распоряжения. Лучше ему под руку не попадаться. (хочет уйти, но остается)

 Появляется разгневанная Натали. На ней красивое яркое платье. Подходит к антрепренеру.

НАТАЛИ. Захар Кузьмич, я не могу выходить в этом на сцену! Вот это что? (показывает оборки) Это же  черт знает что такое! Это не платье, а какое-то помело!

На шум собираются актеры. Среди них появляются Иван и Катя. Подходит дирижер. Все с любопытством наблюдают за склокой. Ведущий тоже.

АНТРЕПРЕНЕР. Наталья Андреевна, дорогая! Ну что я могу поделать? Уже нет времени исправлять. Ну, выйдете в этом!

НАТАЛИ. Нужно было покупать более дорогую ткань!

АНТРЕПРЕНЕР. Я и так платил по восьми рублей за аршин. Это самая лучшая ткань из лавки господина Загвоздкина. Или вы хотите, чтобы я заказал ее из Парижа?

НАТАЛИ. Ничего я не хочу! Я хочу, чтобы мой бенефис удался на славу, а не превратился в обычный балаган. Вы заменили эту пигалицу с пропавшим голосом?

Все смотрят на Катю. Катя смущенно моргает, готовая  расплакаться.

АНТРЕПРЕНЕР. Кем же я ее заменю, Наталья Андреевна? Кто теперь сможет выучить ее роль? Я уверен, она споет! Правда, споете, Катерина Алексеевна?

КАТЯ. Я спою, Захар Кузьмич! Наверное спою…

НАТАЛИ. Все равно, я прошу вас заменить ее, Захар Кузьмич. Она мне сорвет бенефис!

АНТРЕПРЕНЕР. Голубушка, Наталья Андреевна, простите вы ее! Хотите, встану перед вами на колени, чтобы вы ее простили. Не режьте меня  заживо! Дайте хоть один спектакль провести  спокойно. Времени уж ни на что не осталось!

ИВАН. А ты встань, Захар Кузьмич, встань на колени. И она простит. Наталья Андреевна, вы ведь простите ее? Какое еще вам нужно унижение?

АНТРЕПРЕНЕР. Я тебя не понимаю, Иван Акимыч? Что ты хочешь этим сказать?

ИВАН. Я хочу сказать, что вы потеряли всяческое сочувствие. Ну, что вы все к ней пристаете. Катерина Алексеевна споет, она же сказала.

ДИРИЖЕР. Простите, Иван Акимыч, но если мы бранимся на нее, то ведь мы заступаемся за искусство, с которым никто не смеет шутить. И не имеют никакого значения личные мелкие неприятности, когда идет разговор о большом искусстве.

ИВАН. А разве можно шутить с человеком? Разве можно не считаться с ним, с его чувствами и желаниями? Катерина Алексеевна может петь лучше, вы это знаете. Но кто может заглянуть в ее душу и увидеть, что там делается? Посмотрите, как она страдает!

НАТАЛИ. Что нам ее страдания, когда скоро начнется  спектакль. Я не хочу, чтоб из-за страданий одной девчонки провалился мой бенефис. (уходит)

АНТРЕПРЕНЕР (актерам). Так, так, что вы все стоите? Идите готовиться! Через час начало представления. Повторите еще раз ваши роли.

Все расходятся. Катя уходит в слезах. Иван остается один.

ИВАН (бормочет). Ну, я вам устрою бенефис! Вы меня будете помнить! (уходит)

Некоторое время сцена пуста. Свет гаснет, затем снова все освещается.

Вдруг начинают бегать актеры, они чем-то напуганы. Актрисы вскрикивают. Появляется перепуганная Натали. Ей навстречу выбегает антрепренер. Ведущий лезет в общую кучу, пытаясь узнать, что произошло.

НАТАЛИ. Что случилось, Захар Кузьмич?

АНТРЕПРЕНЕР. Ничего не могу понять, Наталья Андреевна. Это какое-то наваждение! Словно злой дух пролетел!

НАТАЛИ. Ну что, что, не томите!?

АНТРЕПРЕНЕР. До начала спектакля остались считанные минуты, а распродано только двадцать три билета.

НАТАЛИ. Этого не может быть!

АНТРЕПРЕНЕР. Ей-богу, Наталья Андреевна! Сами поглядите! В зале пусто.

Натали подбегает к занавесу, отыскивает в нем проем и смотрит в зал. Отворачивается. У нее крайне изумленное лицо.

НАТАЛИ. Публика меня не любит… (со стоном оседает на пол).

Ведущий едва успевает ее подхватить. Все склоняются над нею.

АНТРЕПРЕНЕР (хватается за голову). Боже мой! Это провал!

Все уходят. Натали уносят на руках. За кулисами слышны шум, крики, беготня.

Появляется Катя. С другой стороны сцены Иван, подходит к ней. Он разгорячен, оглядывается по сторонам, словно совершил какое-то преступление.

КАТЯ. Вы не знаете, что случилось, Иван Акимыч?

ИВАН (подходит, нежно берет ее за руку). Вытирайте слезы и не расстраивайтесь. Спектакля все равно не будет. Я все устроил!

КАТЯ (испуганно). Но почему не будет?

ИВАН. Вы ведь не хотели петь! А я не хотел, чтобы вы мучались.

КАТЯ. Я не хотела петь?

ИВАН. Ну да! У вас прекрасный голос и поете вы лучше всех. Но вы просто не хотели участвовать в этом балагане. Вот я и сорвал спектакль!

КАТЯ (изумленно). Что? Зачем вы это сделали, Иван Акимыч?

ИВАН. Ради вас…

КАТЯ. Ради меня? Господи, что же теперь будет?

ИВАН. Да ничего не будет! Ни спектакля, ни бенефиса!

КАТЯ (хлюпает носом и вытирает глаза). Я очень хотела петь, Иван Акимыч, так хотела, что даже дрожала вся от радости. Клянусь вам! Но как посмотрю на него, так всю меня зажимает, и голос не слушается.

ИВАН (растерянно).  На кого вы посмотрели?

КАТЯ. На Аполлинария Македоныча… Я в него так влюблена, что даже смотреть боюсь.

ИВАН (изумленно). Влюблены? В него!?

КАТЯ. Уже давно. И вот! Начинаю петь хорошо, а он только взглянет на меня, и я уже ничего с собой поделать не могу. А уж когда он говорит мне что-то, так я совсем ничего не слышу и дрожу вся. Вы, Иван Акимыч, не знаете, отчего это?

ИВАН (мотает головой). Нет. Уезжаю я, Катерина Алексеевна. Хочу с вами попрощаться.

КАТЯ (удивленно). Что? Уезжаете! Когда?

ИВАН. Сегодня. Ночным поездом. Насовсем уезжаю.

КАТЯ. Куда же вы едете, Иван Акимыч?

ИВАН. В Вязьму… На родину… Прощайте! (решительно уходит)

 

Картина седьмая.

ВЕДУЩИЙ (читает листки). Грим-уборная. Натали полулежит в кресле. Рядом на коленях стоит дирижер и целует ей руки. Не буду им мешать. (уходит)

ДИРИЖЕР. Наталья Андреевна, не убивайтесь вы так, дорогая моя! Наша публика невежественная, она не понимает настоящего искусства. В столицах вас бы на руках носили!

НАТАЛИ. Ах, оставьте меня, Аполлинарий Македоныч, не мучайте! Уходите!

ДИРИЖЕР. Я не мучаю вас, Наталья Андреевна, я пытаюсь успокоить! Не терзайте себя так, обожаемая моя! (хочет ее поцеловать, но она отстраняется).

НАТАЛИ. Уйдите прочь! Вы мне надоели! Я не могу больше вас видеть!

ДИРИЖЕР. Не гоните меня, Натали, я люблю вас, божественная моя! Если бы вы знали, как  я страдаю из-за того, что вы меня не любите. Вы просили меня убрать эту девчонку, я выполню вашу просьбу. Я все для вас готов сделать. Только не гоните меня!

Ему удается поцеловать ее в щеку. В этот момент без стука входит Бронин.

БРОНИН (зло). А-а, и этот здесь!

НАТАЛИ (стонет). О, Господи!

ДИРИЖЕР (поднимается с колен). Простите… Я ничего… Я только зашел успокоить…

Он обходит Бронина стороной и исчезает. Натали закрывает глаза. Бронин устало опускается на стул.

БРОНИН (тяжко). Как я устал! Ты себе представить не можешь, Натали, как мне тяжело с тобой жить… Больше нет никаких сил. А ведь я тебя любил! Я тебя обожал! Я тебя боготворил! Помнишь, как я носил тебя на руках, когда ты болела? Ты захотела поступить на сцену, я сказал тебе: «Иди!». Я тебя содержал, когда ты добивалась признания. Я хотел, чтобы ты устроила свою жизнь. И когда ты устроила ее, ты решила разбить нашу семью. Я тебе стал не нужен, ты меня возненавидела…

НАТАЛИ (открывает глаза). Я полюбила другого человека.

БРОНИН (спокойно). А-а, этого мерзавца, который сорвал спектакль.

НАТАЛИ. Про кого это ты говоришь?

БРОНИН. Да про твоего Ивана Акимыча. Вот подлец! Надо же такое придумать!

НАТАЛИ. Что ты несешь? Кто тебе такое сказал?

БРОНИН. Да об этом весь театр говорит! Странно, что ты не знаешь. Еще днем нацепил листок на афишу: «Все билеты распроданы». Вот публика и разворачивалась. Да и поехал себе в Вязьму!

НАТАЛИ (крайнее изумление). Как это поехал?!

БРОНИН. Ночным поездом.

НАТАЛИ. О, боже! (хватает шубку и, толкнув дверь, вылетает из комнаты)

 

Картина восьмая.

ВЕДУЩИЙ (читает листки). Привокзальный буфет. За окном виден стоящий на перроне состав. (Осматривается) Место довольно непривлекательное. Даже не хочется здесь оставаться. (уходит)

Входят Иван и Максим. Они садятся за столик у окна. В руках у Ивана дорожный саквояж.

ИВАН. Давай, Максим, пива выпьем. Еще первого звонка не было, так что нечего спешить. Мне что-то пить захотелось. (кричит) Человек, пива!

Официант приносит бутылки и стаканы, откупоривает, наливает. Иван и Максим пьют. С перрона доносится один удар колокола.

МАКСИМ. Ну что, Иван, надолго ты в Вязьму?

ИВАН. Не знаю. Может быть, насовсем. Меня здесь больше ничего не держит. С театром, я думаю, все кончено.

МАКСИМ. Почему же все, Иван?

ИВАН. Не хочу больше в чужую жизнь играть. Хочу своей заняться. Жениться, детей нарожать. Может, еще успею… Вот что, Максим, давай выпьем с тобой на прощанье вина. (кричит.) Человек, бутылку Нюи!

Официант приносит бутылку вина, откупоривает, наливает, ставит ее на столик.

МАКСИМ. За тебя, Иван! Счастливо тебе доехать! Когда еще свидимся?

Они чокаются и выпивают. С перрона доносится два удара колокола.

ИВАН. А я ведь, Максим, спектакль-то сорвал. Весь театр в панике! Меня, поди, ищут.

МАКСИМ. Ты!? Зачем же!?

ИВАН. Понимаешь, друг мой Максим, влюбился я. Как мальчишка, как дурак! Я готов был сделать для нее все что угодно. Она такая юная, такая хрупкая, такая смешливая. Ты, может, видел ее? Она  тоже на сцене поет. А, да ты же в театр не ходишь!

МАКСИМ. А как же Наталья Андреевна?

Иван наливает еще вина, они выпивают. С перрона доносится три удара колокола.

ИВАН (вздыхает). Натали? Она хорошая женщина, но я ее не люблю. Не знаю, почему, но не люблю. Катя совсем другая. У нее душа чище. С ней бы я хотел устроить семью. Но она любит этого прощелыгу – дирижера. Что мне делать, Максим? Скажи, как врач!

В окне медленно проплывает поезд, все быстрее и быстрее разгоняясь.

МАКСИМ (думает). Если ты влюблен, брат, то возьми… полфунта александрийского листа, штоф водки, ложку скипидару, фунт жженых «Петербургских ведомостей», смешай все это и употреби в один прием. Причиненная этим средством болезнь заставит тебя надолго лечь в больницу, и тебе будет не до любви…

В окне мелькает последний вагон ушедшего поезда.

За окном останавливается растрепанная Натали в расстегнутой шубке и без шляпки. Она с тоской смотрит вслед ушедшему поезду. На ее глазах слезы. Она вздыхает несколько раз, переживая в душе утрату, застегивает шубку, переводит взгляд на освещенное окно. Замечает сидящих за столиком друзей. Печально смотрит на них, на ее лице появляется усталая улыбка. Друзья  не видят  ее  и  продолжают  о чем-то  оживленно  беседовать.