Время жить

Ольга Милованова

+79088821080

milol66@yandex.ru

 

«ВРЕМЯ ЖИТЬ»

Мелодрама в трёх действиях по произведениям Э.М. Ремарка

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Георг Кроль, 40 лет, владелец фирмы по установке надгробий

Людвиг Бодмер, 23 года, служащий фирмы, однополчанин Людвига

Ризенфельд, владелец гранитной фабрики, молодящийся 50-летний толстяк

Эрна, рыжеволосая девушка, бывшая подруга Людвига

Герда, акробатка в кафе «Красная мельница»

Вернике, доктор психиатрической лечебницы

Женевьева Терговен/Изабелла/Женни, пациентка Вернике

Лиза Вацек, крупная молодая женщина

Вацек, муж Лизы, мясник

Кнопф, старик, фельдфебель в отставке

Фрау Кнопф, его жена

Вильке, гробовщик

Женщина

Доктор

Юнец-националист

Мужчина-националист

Кёльнер

Влюблённая парочка, барменша, посетители кафе, пациенты сумасшедшего дома, санитары, сёстры, две женщины-борцы, дрессировщик, соседи

 

ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ

ДНЕВНИК

Осень и весна – самый выгодный сезон для торговцев похоронными услуг: людей умирает больше, чем летом и зимой. Осенью силы человека иссякают, весной они пробуждаются и пожирают ослабевший организм, как слишком толстый фитиль тощую свечу. Так уверяет старик Либерман, а уж ему ли не знать: он предал земле свыше десяти тысяч трупов. На комиссионные по установке надгробий он обзавёлся домом на берегу реки, садом, прудом с форелью и стал философствующим пьяницей. Единственное, что он ненавидит – это городской крематорий. На урнах ничего не заработаешь.

1 КАРТИНА

Улица небольшого немецкого городка. Несколько домов. Дом Лизы, дом Кнопфа. Посередине – дом, в котором расположена контора по установке надгробий. Конец апреля, солнечный день. Во дворе конторы несколько небольших памятников, впереди командиром стоит огромный уродливый чёрный обелиск. Людвиг один, работает. Смотрит на часы и начинает собираться: закрывает чехлом печатную машинку, убирает образцы камней, фотографии с памятниками павшим воинам и надгробных украшений. Достаёт из стола сигару, ищет спички, не находит. Скатывает трубочкой купюру в десять марок, поджигает от огня в печке, закуривает. Бросает купюру в печь. В окне дома напротив появляется Лиза. Она только что встала, голая, потягивается, зевает. Людвиг тайком наблюдает за ней. Она хохочет. Людвиг смущается, потом выглядывает из окна, будто увидел знакомого, кивает и посылает воздушный поцелуй. Лиза высовывается из окна, но на улице никого нет. Она показывает Людвигу средний палец и захлопывает окно. В контору входит Георг с чемоданом в руках, голова у него лысая, как бильярдный шар. Людвиг щёлкает каблуками по-военному и докладывает.

Людвиг. Главный штаб фирмы «Кроль и сыновья»! Пункт наблюдения за действиями врага. В районе мясника Вацека подозрительное передвижение войск.

Георг. А! Лиза делает утреннюю зарядку. Вольно, ефрейтор Бодмер!

Вынимает изо рта Людвига сигару, рассматривает её. Достаёт из кармана мундштук, вставляет сигару и курит.

Людвиг. Это грубое насилие, Георг. Но ты, как бывший унтер-офицер, ничего другого не знаешь. Зачем тебе мундштук? Я не сифилитик.

Георг. А я не гомик.

Людвиг. На войне ты ел моей ложкой, а я хранил её в сапоге.

Георг. После войны, Людвиг, прошло четыре с половиной года. Тогда несчастье сделало нас людьми. А теперешняя собачья гонка за деньгами превратила в бандитов. Нужно маскироваться хорошими манерами. Что ещё произошло?

Людвиг. Ничего. Клиентов не было. Но я всё равно вынужден просить о повышении.

Георг. Опять? Тебе только вчера повысили!

Людвиг. Несчастные восемь тысяч марок! В девять утра это было ещё что-то. А потом объявили новый курс доллара. Теперь я не могу на них купить даже галстук.

Георг. Зачем тебе галстук?

Людвиг. Что за вопрос? Я бываю в приличных местах.

Георг. Смотря, что называть приличным местом: дом сапожника, где ты даёшь уроки музыки или церковь в психушке, где ты играешь на органе по воскресеньям. Тебе там хоть платят?

Людвиг. Тысячу марок.

Георг. За эти деньги можно прокатиться туда и обратно на трамвае. Негусто.

Людвиг. Да, но после обедни сестры кормят меня завтраком. Это входит в договор.

Георг. Это, конечно, меняет дело. Колись, она хоть хорошенькая?

Людвиг. Кто?

Георг. Та чокнутая, ради которой ты таскаешься туда по воскресеньям.

Людвиг. Не твоё дело!

Георг. Как знаешь. Сколько стоит доллар?

Людвиг. Сегодня в полдень был тридцать шесть тысяч марок!

Георг. Уже тридцать шесть! А утром был тридцать. Быстрее только кошки родятся! Чем всё это кончится?

Людвиг. Всеобщим банкротством, герр фельдмаршал. А пока надо жить. Ты денег принёс?

Георг. Только маленький чемоданчик с запасом на сегодня и завтра. Около двух с половиной кило бумажных денег.

Достаёт из чемодана две пачки денег, бросает Людвигу.

Хватит?

Людвиг. Добавь еще полкило этих обоев.

Георг добавляет пачку.

Георг. Слава Богу, что завтра воскресенье. Нового курса на доллар не будет. Единственный день недели, когда инфляция приостанавливается. Тут какая-то засада. Почему марка в конце недели не падает?

Людвиг. В выходные биржа не работает. Ещё вопросы есть?

Георг. Да. Человек живёт изнутри наружу или снаружи внутрь?

Людвиг. Человек живет – и точка. Ризенфельд действительно приезжает?

Георг. Да.

Людвиг. Что ему нужно? Получить деньги или продать товар?

Георг. А вот увидим.

Людвиг. Сейчас важно не продавать, а покупать. И как можно быстрее получать деньги за проданное. Три четверти миллиона, за которые мы вчера продали крест, если их уплатят только через два месяца, будут стоить не больше, чем сегодня пятьдесят тысяч марок.

Георг. Мы живём в сумасшедшее время – продажи разоряют.

Людвиг. Самое выгодное, продать вон тот чёртов обелиск, который торчит перед окном. Твой покойный папаша шестьдесят лет назад, приобрел его за пятьдесят марок. Вот была бы сделка!

Георг. Обелиск продать нельзя.

Людвиг. А жаль. Деньги может заработать каждый, а вот сохранить их — почти никто.

Георг. Не учи меня жить. Лучше подумай, чем будем развлекать Ризенфельда.

Людвиг. Простой попойкой его не ублажишь. Те две-три цыпочки, которых мы знаем, вряд ли захотят составить ему компанию. А старухи его не интересуют.

Георг. Не знаю даже, хватит ли наличности! Одному Богу известно, сколько завтра вечером будет стоить бутылка вина!

Людвиг. И Богу неизвестно. Почему Ризенфельд не любит искусство: живопись, музыку, литературу? Это обошлось бы гораздо дешевле. Вход в музей до сих пор стоит двести пятьдесят марок. Или музыка. Сегодня органный концерт в церкви Святой Катарины.

Георг фыркает.

Почему бы ему не любить хоть оперетку? Мы бы повели его в театр – всё-таки дешевле, чем этот проклятый ночной клуб.

Георг. Я собираюсь вырвать у Ризенфельда партию гранита, даже если ради этого придётся распластаться перед ним. Мрамор, песчаник и ракушечник у нас ещё есть, но гранита, ужасно не хватает. Но и заплатить вперёд не могу. Таких денег враз не собрать, а держать их в банке безумие. Надеюсь впарить ему вексель на три месяца.

Людвиг. То есть, ты хочешь отжать гранит почти даром.

Георг. Ты, кажется, хотел купить галстук? Вот и вперёд! Сегодня повышения больше не будет.

Выходят. Георг запирает контору.

 

ДНЕВНИК

Я начал писать стихи еще на фронте, но там это имело какой-то смысл – они уносили меня от действительности, служили очагом сопротивления и веры в то, что существует на свете ещё нечто, кроме разрушения и смерти. Но это было давно. Теперь я знаю твердо, что, кроме них существует ещё многое. В книгах на моей полке об этом сказано гораздо лучше. Но разве это причина, чтобы от чего-то отказываться? Поэтому я продолжаю писать. Но часто мои стихи кажутся мне серыми и надуманными в сравнении с вечерним небом над крышами, которое сейчас становится яблочного цвета, а лилово-пепельный дождь сумерек затопляет улицы.

2 КАРТИНА

Парк при доме для умалишённых. Изабелла и Людвиг идут по аллее. Мимо них проходят больные. У него новый галстук. У Изабеллы в руках шляпа.

Изабелла. Как хорошо, что ты опять здесь. Где ты пропадал?

Людвиг. Там, за стеной, Изабелла…

Изабелла. Зачем? Ты там что-нибудь ищешь? Брось, Рольф. Сколько ни ищи, ничего не найдешь!

Берёт его под руку.

Людвиг. Я не Рольф, я Рудольф.

Изабелла. Ты не Рудольф и ты не Рольф. Но и не тот, за кого себя принимаешь. Отчего ты непременно хочешь всегда быть тем же самым? Это скучно. Ведь, в конце концов, ветер всё развеет.

Людвиг. Ты права.

Изабелла. А ты знаешь, какая бывает трава ночью, когда на неё не смотришь?

Людвиг. А какая же она может быть? Серая или чёрная. Или серебряная, если светит луна.

Изабелла. (Смеётся) Ты тоже не знаешь. В точности как доктор.

Людвиг. Так какая же?

Изабелла резко останавливается.

Изабелла. Её просто нет.

Людвиг. Что же есть вместо травы?

Изабелла. Ничего. Только когда взглянешь, она тут как тут. А если очень быстро обернёшься, можно увидеть, как она возвращается на место. Трава и всё, что позади нас. Всё дело в том, чтобы обернуться очень-очень быстро.

Людвиг. А меня тоже нет, когда ты отворачиваешься?

Изабелла. И тебя тоже. Ничего нет, Рольф.

Людвиг. А ты сама?

Изабелла. Меня же вообще здесь нет!

Людвиг. Для меня ты все-таки здесь!

Изабелла. Правда? Почему ты не говоришь мне этого?

Людвиг. Говорю постоянно.

Изабелла. Недостаточно.

Прижимается к Людвигу.

Всегда недостаточно. Почему этого никто не понимает? Эх вы, статуи!

Людвиг. Надень шляпу, Изабелла. Доктор просит, чтобы ты прикрывала голову.

Изабелла отшвыривает шляпу.

Изабелла. Доктор?! Мало чего он хочет! Он и жениться на мне хочет. Он просто потный филин.

Прижимается к Людвигу всем телом.

Держи меня крепче! Не отпускай!

Людвиг. Пойдём, нам пора!

Изабелла качает головой.

Изабелла. Ты не покинешь меня?

Людвиг. Нет, я тебя не покину.

Изабелла. Поклянись.

Людвиг. Клянусь.

Изабелла. Поцелуй меня.

Людвиг целует её. Изабелла обнимает его, но вдруг кусает. Людвиг отталкивает её. Перед ним Женни: глаза стали тусклыми, губы тонкими. Она усмехается хитро и злобно.

Женни. Кровь! Ты опять хотел меня обмануть! А теперь это тебе уже не удастся! Печать наложена. Уйти ты уже не сможешь!

Людвиг. Незачем кидаться на меня. Фу, как сильно течет кровь. Ну что я скажу?

Женни. (Хохочет) Ничего! Зачем что-то объяснять? Не будь трусом!

Людвиг достаёт платок, прикладывает к ране. На дорожке появляются Вернике.

Людвиг. Здравствуйте, доктор.

Вернике. Вам пора кушать, мадемуазель. А где же ваша шляпа?

Людвиг. Подождите, я сейчас её достану.

Идёт за шляпой. К нему быстро подбегает Изабелла.

Изабелла. (Шепчет) Не покидай меня, Рудольф!

Людвиг. Я тебя не покину.

Изабелла. Они прислали за мной! Но ты не уходи!

Людвиг. Я не уйду, Изабелла.

Возвращаются к Вернике.

Вернике. Наденьте шляпу, мадемуазель.

Изабелла надевает шляпу и уходит.

Вернике. Что это у вас с губой?

Людвиг. Ничего. Прикусил нечаянно.

Вернике. Как вы находите фрейлейн Терговен?

Людвиг. Вам лучше знать.

Вернике. Приезжала мать, она не узнала её.

Людвиг. Может, не захотела узнать.

Вернике. Это почти одно и то же.

Людвиг. Почему?

Вернике. Хотите лекцию, что такое шизофрения, родительский комплекс, бегство от себя и действие шока?

Людвиг. Да, хочу.

Вернике. Что ж, вкратце раздвоение личности – это обычно желание убежать от самого себя. Бегство в другую личность или в несколько. В промежутках пациент на время возвращается в свою собственную. А вот Женевьева – давно уже не возвращалась. Вы, например, знаете её совсем не такой, какая она в действительности.

Людвиг. Иногда она кажется вполне разумной.

Вернике. (Смеётся) Что такое разум?

Людвиг. Она тяжело больна?

Вернике. Да. Но бывают случаи внезапного и удивительного излечения.

Людвиг. Из лечения от чего?

Вернике. От болезни.

Людвиг. Почему вы называете шизофрению болезнью? С таким же успехом её можно считать особым видом душевного богатства? Разве в нормальном человеке не сидит с десяток личностей? Разница лишь в том, что здоровый их подавляет в себе, а больной выпускает на свободу? И кого в таком случае считать больным? Разве будет она счастливее, если выздоровеет?

Вернике. Вероятно, нет.

Людвиг. Тогда почему её не оставят в покое?

Вернике. Да, вот почему? Я тоже нередко задаю себе этот вопрос. Почему всё же оперируют безнадёжных больных? Почему в мирное время мы считаем возможным прикончить больную собаку и не убиваем стонущего человека? А во время войн истребляем миллионы людей? Вы хотите составить список этих «почему»? Он был бы длинным. Впрочем, у меня есть к вам одна просьба.

Людвиг. Слушаю.

Вернике. Нужно, чтобы вы ещё некоторое время уделяли фрёйлейн Терговен внимание. Ей это полезно. Когда она с вами, она потом бывает спокойной.

Людвиг. Она принимает меня за кого-то другого.

Вернике. Это неважно. Меня интересуете не вы, а только мой пациент. Доброго вечера.

Расходятся.

 

ДНЕВНИК

Нам исполнилось ровно восемнадцать лет, а некоторым было и того меньше, когда в руки нам дали оружие. Большинство из нас ещё не знало женщин. Но мы не хотели умереть, так и не изведав, что это такое. До городского борделя надо было идти через весь Верденбрюк, и мы предпочли вместо этого побриться. Брились мы тоже впервые, и разница показалась нам не такой уж большой. Парикмахер порекомендовал воспользоваться ластиком для наших бород. Потом мы встретили ещё знакомых и вскоре так напились, что обо всём позабыли. Вот почему мы ушли на фронт девственниками, и семнадцать из нас пали, так и не узнав, что такое женщина. Вилли и я потеряли потом невинность во Фландрии, в каком-то кабачке, причем Вилли заразился триппером, попал в лазарет и избежал участия в сражении во Фландрии, где пали семнадцать девственников. Тогда мы убедились, что добродетель не всегда награждается.

3 КАРТИНА

Бар «Красная мельница» набит посетителями. Людвиг и Георг сидят за столиком. Оркестр играет так громко, что посетителям приходится кричать или объясняться жестами. На танцевальной площадке тесно. Входит Ризенфельд.

Георг. Вот он идёт.

Людвиг и Георг вскакивают, преувеличенно радостно машут руками, кланяются Ризенфельду.

Ризенфельд. Бросьте кривляться.

Людвиг. Некоторые называют это вежливостью.

Ризенфельд. На вежливости далеко не уедешь.

Людвиг. Нет? А на чем же?

Ризенфельд. Нужно иметь железные локти и резиновую совесть.

Усаживаются, разливают вино.

Георг. За что будем пить?

Людвиг. Как обычно: за здоровье и успехи в делах.

Ризенфельд. Это то же самое, что выпить за войну и холеру. Для вас успех в том, чтобы как можно больше людей умерло.

Георг. Тогда самое время выпить за ваше здоровье!

Ризенфельд. Время – медленная смерть. Мне пятьдесят шесть. Но я отлично помню, как мне было двадцать. Куда всё это девалось? Что происходит? Просыпаешься, и вдруг оказывается, что ты – старик. Как вы это ощущаете, господин Кроль?

Георг. Примерно так же. Мне сорок, а кажется, будто все шестьдесят. Но тут виновата война.

Людвиг. А у меня иначе. И тоже из-за войны. Когда я пошел на фронт, мне было семнадцать. Теперь двадцать пять. А ощущение такое, словно и сейчас ещё семнадцать. Семнадцать и семьдесят. Война украла мою молодость.

Ризенфельд. Дело не в войне. Вы просто умственно отстали. Если бы не война, вы так бы и остались на уровне двенадцатилетнего.

Людвиг. Спасибо за комплимент. В двенадцать лет каждый человек гений. И теряет свою индивидуальность с половой зрелостью. Но, если вас интересуют реальность времени и прочие философские бездны, могу ввести вас в объединение специалистов по этим вопросам — в клуб поэтов.

Ризенфельд. Бабы там есть?

Людвиг. Конечно, нет. Женщины, пишущие стихи, все равно, что считающие лошади. За редким приятным исключением.

Ризенфельд. А из чего состоит неофициальная часть?

Людвиг. Ругают других писателей. Особенно тех, кто имеет успех.

Ризенфельд замечает Барменшу.

Ризенфельд. Какая женщина! Я вас оставлю, господа.

Идёт к бару, расталкивая танцующих.

Людвиг. Тоже мне, Дон Жуан. Может, подлить ему водки в вино, чтобы он поскорее набрался? Мы пропили уже несколько памятников. Надеюсь, он не потащит к нашему столику это белое привидение. А то нам и её придется поить.

Георг. Это барменша. Она вернётся за стойку.

Людвиг замечает среди танцующих Эрну с мужчиной

Людвиг. Только посмотри, кто там?

Георг. Эрна? Твоя подружка?

Людвиг. Она уже неделю втирает мне, что у неё сотрясение мозга. Типа упала в темноте и ей запрещено выходить.

Георг. Упала. Но только на этого м̀алого.

Людвиг. А я, баран, послал ей вечером розовых тюльпанов и стишок в три строфы «Майская всенощная Пана». Прямо вижу, как они вместе ржали надо мной.

К столику возвращается Ризенфельд.

Ризенфельд. Что это с вами? Прямо кенгуру-лунатик.

Людвиг. Жарко!

Эрна оборачивается, Людвиг поднимает руку для приветствия. Но Эрна его не замечает. Танцевальная площадка пустеет. Выходит Герда. Она исполняет акробатический танец с сальто, стоянием на голове и высокими прыжками. В конце она так изгибается, что голова просовывается между ног.

Людвиг. Как вам эта малышка?

Ризенфельд. Хоть куда.

Людвиг. Хотите познакомиться?

Входит Лиза с двумя спутниками. Ризенфельд, увидев её, замирает, громко сопя.

Ризенфельд. Вот соблазнительное создание! Чёрт побери, какой зад! Мечта! Кто это?

Людвиг. Понятия не имею.

Ризенфильд. Породистая женщина. Вероятно, француженка. Вы не находите, господин Кроль?

Георг. Вы знаток – вам и карты в руки, господин Ризенфельд!

Ризенфельд. Какая походка! Волшебство! Настоящая пантера! Женщину сразу узнаешь по походке!

Герда заканчивает выступление и уходит. Звучит медленная музыка. Танцевальная площадка снова заполняется парами.

Ризенфельд. (Рявкает) Шампанского!

На них оборачиваются.

Людвиг. Здешнее шампанское ужасная бурда.

Георг. Если вы хотите шампанского, Ризенфельд, вы получите его. Вы наш гость.

Ризенфельд. Исключено! Это я беру на себя!

Кёльнер приносит ведёрко со льдом, в котором бутылка шампанского, разливают, пьют. Людвиг ищет глазами Эрну, она на него не смотрит. Ризенфельд наклоняется к Георгу, показывая на Лизу.

Как вы думаете, можно её пригласить потанцевать?

Георг. Я бы вам не советовал. Может быть, позднее нам удастся как-нибудь с ней познакомиться. Кажется, я её знаю. Она живёт в доме напротив.

Лиза со спутниками уходит. Ризенфельд сникает и, молча, пьёт. К столику подходит Герда, теперь она в вечернем платье.

Герда. (Людвигу) Вы танцуете?

Людвиг. Плохо. У меня нет чувства ритма.

Герда. У меня тоже. Давайте всё-таки попробуем?

Они втискиваются в толпу танцующих.

Ночной клуб, трое мужчин и ни одной женщины. Почему?

Людвиг. Мой друг сторонник гаремной системы. Считает, что свою женщину выставлять напоказ нельзя.

Герда. А вы?

Людвиг. У меня никакой системы нет. Болтаюсь, как тряпка на ветру.

Герда. Не наступайте мне на ноги. Никакая вы не тряпка. В вас, по крайней мере, семьдесят кило.

Они двигаются мимо столика Эрны. Людвиг прижимает к себе Герду.

Лучше отпустите-ка меня. Так вы всё равно ничего не выиграете в глазах этой рыжей. Вы этого добиваетесь?

Людвиг. Нет.

Герда. Вам надо бы совсем не обращать на неё внимания. Господи, до чего же вы ещё неопытны в таких делах! (Отстраняется) Давайте прекратим. У меня ноги болят.

Герда идёт к выходу, оборачивается.

А волосы-то крашеные.

Уходит. Из-за стола поднимается Эрна.

Эрна. Так вот где я поймала тебя! Что? Не ждал?

Людвиг. Ты меня поймала? Да ведь это я тебя поймал!

Эрна. И с кем! Кабацкой артисточкой! Акробаткой! Не прикасайся ко мне. Кто знает, что ты уже успел подцепить!

Людвиг. Я здесь по делу. А ты, как ты сюда попала?

Эрна. По делу?! (Хохочет) Кто же умер? А я тебе доверяла! Между нами всё кончено!

Людвиг. А кто мне сегодня заявил, что не может выходить из-за адской головной боли? И кто трясся тут с толстым торгашом?

Эрна. Ах ты, рифмоплёт! Научись сначала зарабатывать! Девушку в приличное место сводить не можешь! Только и знаешь, что прогулки под луной!

Людвиг. Не соскакивай с темы. Я сейчас пойду домой с двумя серьёзными дельцами. А ты с хахалем.

Эрна. Что же, я, по-твоему, должна одна тащиться ночью по улице, как ресторанная шлюха?! Совсем спятил?!

Людвиг. Зачем ты вообще пришла сюда?!

Эрна. С какой стати ты тут раскомандывался?! Тебе, видите ли, можно шляться где угодно, а мне выход запрещен?! Что ещё прикажешь?! (Хохочет) Он лакает шампанское, а для меня хороша и паршивая кислятина?

Людвиг. Не я заказал шампанское, а Ризенфельд!

Эрна. Конечно! Всегда святая невинность. Эх ты, учителишка! Знать тебя больше не хочу! Исчезни!

Подходит спутник Эрны и уводит её, она оборачивается.

(Декламирует с издёвкой) «Под шёлковые майские знамёна». (Хохочет) Рыдаю от сострадания!

Уходят. Подходит Георг.

Людвиг. Слышал?

Георг. Частично. Зачем ты споришь с бабой?

Людвиг. Да я не собирался спорить.

Георг. Не поддавайся им. Иначе пропадёшь.

Людвиг. Разве ты никогда не споришь?

Георг. Это не мешает мне давать другим полезные советы.

Ризенфельд расплачивается с Кёльнером и подходит к ним.

Ризенфельд. Ну что, потребители смерти. (Хохочет) У меня давно не было так хорошо на душе! Найдется у вас ещё чашка кофе?

Георг. Разумеется. Ефрейтор Бодмер у нас мастер варить кофе.

Уходят.

 

ДНЕВНИК

Я впервые увидел покойника, когда мне было двенадцать. Неделю назад я ещё играл с ним, и вот он лежал передо мной среди цветов и венков – фигура из жёлтого воска. Что-то чуждое и до ужаса не имеющее к нам никакого отношения, ушло в невообразимое навсегда и всё же присутствовало здесь, как немая угроза. Позднее, на фронте, я был свидетелем бесчисленных смертей и испытывал при этом не больше, чем испытывал бы, попав на бойню. Но этого первого мертвеца я никогда не забуду, как не забывают всё, что было впервые. В нем воплотилась смерть. И та же смерть смотрит на меня иногда из погасших глаз душевнобольных, живая смерть, пожалуй, ещё более загадочная и непостижимая, чем другая, безмолвствующая. Только у Изабеллы это иначе.

4 КАРТИНА

Улица перед конторой. Поздний вечер. Очень пьяный фельдфебель Кнопф идёт, шатаясь, по улице, сворачивает к конторе, заходит за обелиск и мочится на него. Из-за обелиска выскакивает влюблённая парочка и скрывается в темноте. Людвиг, Георг и Ризенфильд подходят к конторе.

Людвиг. Господин Кнопф, так не полагается.

Кнопф. (Не отвлекаясь) Вольно.

Людвиг. Господин фельдфебель. Это же свинство! В собственной квартире вы ведь не будете этого делать?

Кнопф. Что? Я должен мочиться в своей гостиной? Вы рехнулись?

Людвиг. У вас дома отличная уборная. Почему ею не воспользоваться?

Кнопф. Бред!

Людвиг. Вы гадите на красу нашей фирмы. Кроме того, совершаете святотатство. Ведь это же памятник, предмет, так сказать, священный.

Кнопф. Он становится памятником только на кладбище.

Застёгивает штаны и идёт мимо них к своему дому.

Добрый вечер, господа, наше вам.

Кланяется и стукается при этом затылком о дверной косяк. Ворча, исчезает.

Ризенфильд. Вот слизняк! Бочонок с водкой. А ведь человек должен жить мечтами. Вы этого ещё не знаете.

Людвиг. Нет. Я ещё слишком молод.

Ризенфельд. Ерунда. Вы не слишком молоды, просто вы – продукт военного времени. Эмоционально незрелы, но уже приобрели опыт убийства. И такие молокососы защищали наше отечество!

Людвиг. Воображали, что защищают. Пока не поняли, что защищают только ту часть отечества, которая лучше бы провалилась к чёрту и с нею вместе всякие националистические кабаньи головы!

Ризенфельд. (Георгу) Как вы полагаете, та дама из дома напротив уже вернулась домой?

Георг. Вероятно. Там ведь везде темно.

Ризенфильд. Темно может быть и потому, что её ещё нет. Подождем несколько минут?

Георг. Ну конечно.

Людвиг. Может быть, вы тогда обсудите наши дела в конторе? А я принесу вам кофе.

Георг и Ризенфельд уходят в дом. Людвиг садится на ступеньки крыльца. Тишина. Слышно пение соловья. В доме напротив освещается окно, видно, как фельдфебель Кнопф в ночной сорочке пьёт из бутылки.

Слава тебе, Господи, воскресенье прошло!

 

ДНЕВНИК

На фронте, нас заставляли присутствовать при богослужении. Служители разных вероисповеданий молились о победе немецкого оружия. И совершенно так же молились за победу своих стран английские, французские, русские, американские, итальянские, японские священнослужители. И Бог рисовался мне чем-то вроде озадаченного председателя обширного союза, особенно если молитвы возносились представителями двух воюющих стран одного и того же вероисповедания. На чью же сторону Богу стать? На ту, в которой населения больше или где больше церквей? И как это он так промахнулся со своей справедливостью, если даровал победу одной стране, а другой в победе отказал, хотя и там молились не менее усердно!

5 КАРТИНА

Двор конторы. Утро. На обелиске висят розовые трусики. Входит Женщина в трауре. Навстречу ей из конторы Людвиг, видит трусики, срывает их и прячет в карман.

Людвиг. Хотите посмотреть нашу выставку?

Она кивает, но тут же спохватывается.

Женщина. Нет, нет, пока ещё не нужно.

Людвиг. Можете спокойно выбрать. Покупать сразу не обязательно.

Женщина. Дело в том… я только хотела… это для моего мужа…

Людвиг. Вот красивые памятники.

Женщина. Да, конечно, но только… Я не знаю, разрешается ли…

Людвиг. Кто же вам может запретить?

Женщина. Дело в том, что могила не на кладбище. Священник не разрешает там хоронить. Муж… он наложил на себя руки… Он покончил с собой. Не мог больше вынести.

Людвиг. Из-за этого не хотят хоронить на кладбище?

Женщина. Да, на католическом. В освященной земле. Так сказал священник.

Людвиг. Священники много чего говорят, такое уж их ремесло. По мне, так городское кладбище гораздо красивее католического. А католики лежат и на городском.

Женщина. (Качает головой) Он был человек верующий. И вот теперь… (Еле сдерживается) Наверно, он не сообразил, что придется лежать не в освященной земле.

Людвиг. Он и не думал об этом. Не огорчайтесь. Я знаю тысячи очень верующих католиков, которые лежат не в освященной земле.

Женщина. Где же?

Людвиг. На полях сражений в России и во Франции. Там все лежат вместе, в братских могилах – католики, евреи, протестанты, и я не думаю, чтобы Господь Бог на это обижался.

Женщина. Там другое.

Людвиг. Бог гораздо милосерднее священника. Поверьте мне…

Женщина. (Всхлипывая) Всё из-за этих денег… Они лежали в сберкассе на пять лет, до совершеннолетия дочери. Поэтому он не мог снять их. Эти деньги – приданое моей дочери от первого брака. Муж был опекуном. А когда две недели назад их можно было уже снять, они потеряли всякую цену. Жених отказался. Он надеялся на хорошее приданое… Дочка плакала. Он этого не вынес, считал, что виноват, вовремя не позаботился. Но ведь они были положены на срок. Так проценты больше.

Людвиг. Такие истории случаются в наши дни на каждом шагу. Предоставьте всё Богу.

Женщина. Зачем я все это вам рассказала… Какое вам дело? Простите меня! Но ведь иной раз не знаешь, куда…

Людвиг. Ничего, мы привыкли. Сюда приходят только те, кто потерял близких.

Женщина. Да… но не так…

Людвиг. Именно так. И всегда – с порядочными людьми. Непорядочные выкручиваются.

Женщина. Вы считаете, что можно поставить памятник?

Людвиг. Разумеется, можно. Выберете сейчас надгробие, а когда всё уладится – просто заберёте его.

Женщина. (Осматривается) А сколько этот стоит?

Людвиг. Сто тысяч марок. Возьмите вот этот маленький или просто могильную плиту, а не камень. Видите, вот такую, она стоит всего тридцать тысяч марок и очень красивая. Ведь вы просто хотите знать, где покоится ваш муж, и плита ничем не хуже камня.

Женщина. Да… но…

Людвиг. Мы можем позолотить надпись. Это придаст плите очень почтенный и благородный вид.

Женщина. А за надпись надо платить отдельно?

Людвиг. Нет, она входит в общую стоимость надгробия.

Женщина вытаскивает из сумки три пачки денег и отдаёт Людвигу.

Женщина. Тридцать тысяч, проверьте, пожалуйста.

Людвиг. Незачем. Я вижу. Всё верно. А знаете, что? Мы поставим вам цементное обрамление. Так могила как бы обведена границей, выглядит очень прилично… Бесплатно.

Женщина. С тех пор как это случилось, со мной в первый раз говорят приветливо. Даже моя дочь… Она считает, что позор…

Быстро уходит, рыдая. Входит Георг.

Георг. По какому поводу потоп?

Людвиг. Я пытался подкупить Господа Бога? Одно доброе дело в обмен на другое: обрамление могилы и надпись в обмен на трехмесячный вексель Ризенфельду и солидный груз гранита?

Георг. Тебе почти удалось. Вот вексель на шесть недель.

Людвиг. Только?

Георг. Банк больше не хотел давать. Кто знает, как будет тогда стоять доллар! Всякий раз, когда мы получаем деньги заранее, мы зарабатываем.

Людвиг. Много ли мы зарабатываем? Иллюзию, которой живём до следующего курса доллара.

Георг. Вместо того чтобы ныть, лучше бы смотрел на инфляцию как обратный символ жизни. С каждым прожитым днем наша жизнь становится короче. Мы проживаем капитал, а не проценты. Доллар поднимается каждый день, но каждую ночь курс твоей жизни на один день падает. Напиши на эту тему сонет!

Людвиг. Да ну тебя.

Георг. Ризенфельд обещал через месяц опять заехать. Тогда мы сможем заключить новый договор.

Людвиг. Ты в это веришь?

Георг. Почему нет? Он выполнит обещание и поставит нам памятники в счёт векселя. Он запал на Лизу. Даже в банке мечтал о ней, как Петрарка о Лауре.

Людвиг. Хорошо, что он не видел её вблизи.

Георг. О чём ты? Она действительно очень недурна.

Людвиг. Она не романтична. Такая здоровенная бабища!

Георг. Существует много сортов романтики. Бывает любовь небесная и любовь земная. Ты пытался сочетать их в отношениях с Эрной. Получилось? То-то. Тоже самое, что держать рядом кислую капусту и икру. Кислая капуста не начнёт пахнуть икрой, зато икра всегда будет отдавать кислой капустой. Я держу их как можно дальше одну от другой, и тебе следовало бы делать то же самое! Так удобнее жить. А в здоровенности есть своя прелесть. От тебя пахнет водкой. Ведь не из-за Эрны же?

Людвиг. Нет. Оттого, что нам всем суждено умереть.

Георг. Уважительная причина. Особенно при нашей профессии. А знаешь, чего мне хочется?

Людвиг. Быть матросом на китобойном судне, торговать копрой на Таити, открывать Северный полюс, исследовать леса Амазонки, сделаться Эйнштейном либо шейхом Ибрагимом, и чтобы в твоем гареме имелись женщины двадцати национальностей, в том числе и черкешенки, которые, говорят, так пылки, что их можно обнимать, только надев асбестовую маску.

Георг. Это само собой разумеется. Но, кроме того, мне бы еще хотелось быть глупым, лучезарно глупым.

Людвиг. Нет в нас ни настоящей глупости, ни истинной разумности. А вечно – серёдка на половине, сидим, как обезьяны, между двумя ветками. От этого устаешь, а иногда становится грустно. Пойдём, послушаем Моцарта, уравновесим «Красную мельницу».

Георг. Иди один. Прими натиск добра в мужественном одиночестве.

Георг уходит в свою комнату, Людвиг надевает чехол на машинку, собирается уходить. За его спиной появляется Лиза с роскошным букетом.

Лиза. Спасибо за цветы! Хоть вы и траурные филины, а настоящие кавалеры!

Хохочет. Достаёт письмо, читает, корчась от смеха.

«Уважаемая, поклонник вашей красоты осмеливается положить к вашим ногам эти розы».

«Цирцее с Хакенштрассе, 5». Что такое Цирцея?

Людвиг. Женщина, которая превращает мужчин в свиней. От кого письмо?

Лиза. Подписано «Александр Ризенфельд». Это тот маленький уродик, с которым вы были в «Красной мельнице»?

Людвиг. Он не маленький и не уродик. Он сидячий великан. Кроме того, он биллиардер.

Лиза. На держи! Они мне ни к чему!

Людвиг. Как так? Разве ты не воспринимаешь красоту природы?

Лиза. Слава Богу, нет. Я не корова. Скажи этому сидячему великану, что я не из тех, кому дарят веники.

Людвиг. А что же?

Лиза. Драгоценности. Что же ещё?.. У тебя какой-то унылый вид. Хочешь, я тебя подбодрю?

Людвиг. Спасибо. С меня и моей бодрости хватит.

Лиза. Ты все ещё играешь для психов на органе?

Людвиг. Да. Откуда ты знаешь?

Лиза. Есть слушок. Возьми меня с собой хоть разик.

Людвиг. Успеешь попасть туда и без меня!

Лиза. Посмотрим, кто попадёт раньше.

Кладёт цветы на одно из надгробий.

Возьми этот веник, я не могу держать его дома. Мой старик ревнив, как бритва.

Людвиг. Я не знаю, может ли бритва ревновать, но образ убедительный. Как же ты ухитряешься по вечерам уходить из дому?

Лиза. Приспосабливаюсь. Работаю в «Красной мельнице» гардеробщицей.

Людвиг. В самом деле?

Лиза. Ой, мальчик, ты сбрендил? Прямо как мой старик. Бери это сено, пошли какой-нибудь тёлке! По тебе сразу видно, что ты подносишь цветы.

Идёт к своему дому.

Людвиг. Плохо ты меня знаешь.

Лиза бросает через плечо уничижительный взгляд и уходит. Людвиг отступает назад, не видя пристроившегося около обелиска Кнопфа. Тот чуть не падает.

Людвиг. Опять вы?! Неужели нельзя справить нужду дома?! Идите вон, на угол, если невтерпёж.

Кнопф. Чёрт! Теперь всё потекло в штаны.

Людвиг. Кончайте уже здесь, раз начали.

Кнопф. Поздно.

Пошатываясь, уходит.

ДНЕВНИК

Я люблю этот парк потому, что в нем очень тихо и ни с кем не нужно говорить о войне, политике и инфляции. Можно спокойно сидеть на скамейке, слушать шум ветра и пенье птиц, смотреть, как свет просачивается сквозь яркую зелень деревьев. За Лечебницей начинается лес, в нем есть ручьи, пруды, поляны. Мальчишкой я ловил там рыбу, саламандр и бабочек. С тех пор прошло только десять лет, но все это как будто происходило в другой жизни, в давние времена, когда людское существование текло спокойно и развивалось в естественной последовательности. Война это перевернула: с 1914 года, мы живем обрывками жизней, не связанных друг с другом. Мы и не можем их связать. Поэтому мне не так уж трудно понять Изабеллу с её многими жизнями. И ей даже легче: когда она живет в одной жизни, она забывает об остальных. У нас же всё вперемешку: детство, оборванное войной, годы голода и обмана, годы в окопах, жажда жизни – от всего этого что-то осталось и тревожит душу.

6 КАРТИНА

Зал бара «Красная мельница». День. Посетителей ещё нет, актёры репетируют вечерние номера. Певица у рояля, дрессировщик с пуделями, женщины-борцы курят, сидя на ковре. Герда раскачивается на трапеции, делает упражнения. Входит Людвиг с букетом Лизы.

Герда. Привет.

Людвиг вручает ей цветы.

Людвиг. Это для тебя.

Герда. Прямо как примадонне. Мерси! Я упражнялась. Хочу вернуться в цирк.

Людвиг. В цирк?

Герда. Я выросла в цирке. Но он прогорел. Не было денег на мясо для львов.

Людвиг. Ты работала со львами?

Герда. (Хохочет) Было бы прикольно! Нет, я была акробаткой.

Подставляет щёку, Людвиг осторожно целует.

Дурачок!

Притягивает его голову и целует в губы.

У странствующих артистов нет времени заниматься пустяками. Через две недели я еду дальше.

Убегает. Женщины-борцы поднимаются и несколько раз схватываются друг с другом. Возвращается Герда, в руках у неё свёрток, к свитеру, приколот цветок из букета Лизы.

Герда. Все обзавидовались. Что делаешь вечером?

Людвиг. Занимаюсь с одним идиотом.

Герда. Идиотизмом?

Людвиг. Типа того. Учу игре на фортепиано сына сапожника.

Герда. Знаешь, чего мне хочется? Давай поедем куда-нибудь за город. На трамвае. Мне хочется погулять.

Людвиг. Я думал, ты хотела бы посидеть в кафе.

Герда. Зачем? Погода слишком хороша. Я приготовила салат. Вот! Возьмём ещё сосисок, пива. Закусим на воздухе. Хорошо?

Людвиг, недоверчиво, кивает.

Мне в девять надо быть уже в «Красной мельнице», в этом мерзком, вонючем балагане.

Людвиг. Хорошо, если тебе так хочется.

 

ДНЕВНИК

Почему Бог любви и справедливости создал людей такими разными? Одного – больным и неудачником, а другого здоровым и негодяем? Мне довелось знать одну женщину, которая десять лет болела раком, перенесла шесть сложнейших операций, непрерывно страдала. И, когда к тому же у неё умерло двое детей, она изверилась в Боге. Эта женщина перестала ходить в церковь, исповедоваться и причащаться и, согласно догматам церкви, умерла в состоянии смертного греха. По тем же догматам, она теперь вечно будет гореть в огне преисподней, которую создал Бог любви. Справедливо, да?

7 КАРТИНА

Часовня при сумасшедшем доме. Поздний вечер. Заканчивается всенощная. Из часовни выходят пациенты, сёстры, последним – Людвиг. К нему сразу подходит Изабелла.

Изабелла. Что ты там делал? Помогал обманывать?

Людвиг. Играл на органе.

Изабелла. Музыка тоже обманывает. Ещё больше, чем слова.

Прижимает его руку себе пониже груди.

Послушай, как бьется моё сердце. Слышишь?

Людвиг. Да.

Людвиг отнимает руку. Идут по аллее. Подходят к фонтану. Изабелла усаживается на край и погружает руки в воду.

Изабелла. А куда сны деваются днём, Рудольф?

Людвиг. Наверное, спят.

Изабелла. Разве они могут спать? Их видишь, только ночью, когда спишь. А днём-то они где?

Людвиг. Висят, как летучие мыши, в подземных пещерах и ждут, пока придет ночь.

Изабелла. А если она не придет?

Людвиг. Ночь приходит всегда, Изабелла.

Изабелла. Ты уверен?

Людвиг. Ты спрашиваешь, как ребёнок.

Изабелла. А как дети спрашивают?

Людвиг. Вот как ты. Задают вопрос за вопросом и доводят взрослых, что они уже не знают, что отвечать, и теряются или злятся.

Изабелла. Почему злятся?

Людвиг. Чувствуют свою лживость.

Изабелла. В тебе есть лживость?

Людвиг. Почти всё во мне лживо, Изабелла.

Изабелла. Ах, Рудольф. Ни в чём нет лжи. Где ложь, где правда, знает только Бог. Но если он Бог, то не может существовать ни лжи, ни правды. Тогда всё – Бог. Видишь, как просто.

Людвиг. Да? Значит, тогда нет ни дьявола, ни ада? А если бы они существовали, не было бы Бога?

Изабелла. Конечно. А сколько существует слов! Кто их все придумал?

Людвиг. Запутавшиеся люди.

Изабелла. Вот эти там! (Шепчет) И они его там поймали. Он не может выйти. А ему хочется. Но они пригвоздили его к кресту и крепко держат. Кровь из ран у него течёт и течёт, и он хочет сойти с креста. А они его не пускают. Они возносят к нему молитвы и курят ладаном, но не выпускают. Потому что он очень, очень богат. А они хотят захватить его богатство. Если бы он вышел из их тюрьмы, он получил бы его обратно. И тогда они вдруг обеднели бы. Так вот сделали и со мной.

Людвиг. Что ты хочешь этим сказать?

Изабелла. (Смеётся) Ты ведь знаешь. Меня увезли сюда, потому что я стояла кое-кому поперек дороги. Они хотят удержать в своих руках моё состояние. Если бы я отсюда вышла, им пришлось бы возвратить его мне. (Вскакивает, шепчет на ухо Людвигу) Потому-то я и притворяюсь.

Людвиг. Притворяешься?

Изабелла. Конечно! Это необходимо, иначе они меня распнут на кресте. Но они глупые. И их можно обмануть.

Людвиг. Ты и доктора обманываешь?

Изабелла. Он такой же, как все. Ведь столько заключенных, Рудольф, и те, на воле, боятся их. Но распятого на кресте они боятся больше всего.

Людвиг. Кто боится?

Изабелла. Все. Уверяют, будто добрые, а делают зло. О, они кровопийцы! Не ходи туда больше, Рудольф. Пусть они освободят его. Того, распятого. Ему, наверно, тоже хочется посмеяться, поспать, потанцевать. Пусть они освободят его. Но они его не выпустят, он для них слишком опасен. Он не такой, как они. Он самый опасный из всех, потому что самый добрый. Они бы опять распяли его. Я туда больше не пойду. Они вечно твердят, что нужно страдать. А почему, Рудольф? Кто делает так, что мы должны страдать?

Людвиг. Бог.

Изабелла. А кто накажет Бога за это?

Людвиг. Об этом я ещё не думал.

Уже совсем стемнело, на аллее никого нет, мимо них проносится рой светлячков.

Изабелла. Ты ещё никогда не летал?

Людвиг. На самолёте?

Изабелла. Это каждый может. Нет, во сне.

Людвиг. Каждому хоть раз снилось, что он летает во сне!

Луна ярко освещает её. Это Женни. Она распускает волосы.

Людвиг. Ты сейчас похожа на ведьму.

Женни. Наконец-то догадался!

Сбрасывает юбку.

(Шепчет) Иди ко мне.

Людвиг озирается.

Людвиг. Тебе надо одеться.

Женни. (Хохочет) Неужели, Рудольф?

Медленно подходит к Людвигу, срывает с него галстук.

Сними это!

Расстегивает ворот рубашки, гладит его грудь. Он пытается оторвать её от себя. Изабелла уже не смеётся, прижимается к Людвигу.

Боишься. Ты всегда боишься.

Людвиг. Я не боюсь.

Женни. Чего ты боишься?

Людвиг резко отталкивает её, она падает навзничь, извивается всем телом, шипит.

Мудак! Хер собачий! Дерьмо!

Людвиг. Успокойся!

Женни. (Передразнивает) «Успокойся». Да пошёл ты! Убирайся, мразь! Гандон дырявый!..

Людвиг. Замолчи! Не то…

Женни. Не то что?

Выгибается перед ним.

Убирайся! И не вздумай опять явиться сюда, святоша! Гандон!

Вскакивает, хватает юбку, уходит, словно паря в лунном свете, помахивая юбкой, как флагом. Людвиг остаётся стоять, потом уходит в другую сторону.

 

ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ

ДНЕВНИК

Почему не убивают тех, кто совершенно безнадежен? Человек, который медленно умирает, причем заранее известно, что ничего, кроме страданий, его не ждёт. Если сделать ему укол, чтобы его мучения кончились на несколько дней раньше? На фронте у одного моего товарища был распорот живот, как у мясной туши. Он умолял нас застрелить его. Мы отнесли его в лазарет. Там он кричал ещё три дня, потом умер. Три дня – это очень долгий срок, когда человек рычит от боли. Я видел, как многие люди издыхали. Не умирали, а именно издыхали. И всем им можно было облегчить смерть с помощью шприца. Моей матери тоже.

8 КАРТИНА

Двор конторы теперь заставлен памятниками. Людвиг и гробовщик Вильке. У Вильке в бороде опилки, в руках банка с шпротами. Он ест, причмокивая.

Людвиг. Как жизнь?

Вильке. Утром не то, что вечером, зимой не то, что летом, голодным не то, что сытым, в молодости не то, что в старости.

Людвиг. С бабой не то, что без.

Вильке. Верно! Я и позабыл!

Людвиг. Поздравляю. Значит, вы уже победили жало плоти? Кто может этим похвастаться!

Вильке. Вовсе я не импотент. Но если ты гробовщик, бабы ведут себя чудно̀. Жмутся. Боятся войти, даже если угощаешь их портвейном и берлинскими оладьями.

Людвиг. А на чём подаете-то? На недоделанном гробу? Или на отполированном? Нет. От портвейна ведь остаются круги.

Вильке. На подоконнике. На гробу сидеть нельзя. Хотя, гроб становится гробом, когда в нём лежит покойник. А так – просто столярная поделка.

Людвиг. Не все помнят об этой разнице.

Вильке. Смотря с кем имеешь дело. В Гамбурге я встречался с одной дамочкой, которую это даже забавляло. Подавай ей гроб, и всё. Я набил его еловыми опилками, они так романтично пахнут лесом. И всё шло отлично… Тут она захотела вылезти. А в одном месте клей ещё не просох, её волосы и прилипли. Она подергала-подергала да как завопит! Думала, мертвецы её за волосы держат. Тут собрались люди, пришёл хозяин, её вытащили, а меня погнали с места. Жаль. Да, жизнь – нелегкая штука.

Выскребает шпроты из банки.

Людвиг. Я знаю два случая отравления шпротами. Мучительная медленная смерть.

Вильке. Эти свежего копчения. И очень нежные. Прямо деликатес. Я поделюсь с вами моим запасом, если вы мне раздобудете тёлочку, вроде той, в свитере, которая теперь заходит к вам.

Людвиг Я не торгую девушками.

Вильке швыряет пустую банку в угол двора, идёт к колонке мыть руки.

Вильке. На свете есть ещё банки со шпротами, не только эта. А наверху ещё бутылка превосходного портвейна.

Людвиг показывает на свой лоб. В воротах появляется смеющаяся Герда. Вильке перестаёт мыть руки и незаметно для неё показывает Людвигу на банку, на себя, потом два пальца и беззвучно шепчет: «Две». Людвиг целует Герду.

Людвиг. Привет, Герда.

Герда. Привет. (Оглядывает памятники) Всё время забываю спросить: это даёт что-нибудь?

Людвиг. Так себе… по теперешним временам… Смешно?

Герда. Ничего смешного. Что говорить обо мне. Я просовываю голову между ног? Думаешь, Бог хотел именно этого, создавая меня?

Людвиг. Ты была сегодня в «Красной мельнице»?

Герда. (Кивает) Вонючая дыра! Как я ненавижу эти рестораны. Продохнуть нельзя от дыма! Кстати, видела там вчера твою подругу.

Людвиг. Эрну? Она не моя подруга. С кем она была?

Герда. А какое тебе дело, раз она уже не твоя подруга? Ты слишком много думаешь. Это вредно.

Вильке показывает ещё три пальца на другой руке.

Людвиг. Пойдём. Ты есть хочешь?

Герда. Да, очень. Мы можем где-нибудь…

Людвиг. Нет, сегодня никаких картофельных салатов, никаких сосисок. Сегодня у нас юбилей: середина нашей совместной жизни. Неделю назад мы встретились, через неделю на перроне ты помашешь мне рукой на прощанье. Отпразднуем первое, а о втором постараемся не думать. Ты любишь гуляш?

Герда. Люблю.

Людвиг. Чу̀дно! Я знаю один ресторан, называется «Валгалла». Эдуард – его хозяин знает толк в гуляше, а ещё пишет стихи. Пойдём.

Бросает через окно на стол образцы макетов, и они уходят. Вильке за их спиной поднимает вверх обе руки с растопыренными пальцами.

ТРЕТЬЕ ДЕЙСТВИЕ

ДНЕВНИК

Мы стояли во Фландрии, в дни великого наступления под Кеммельбергом, и мы потеряли в нем три четверти нашей роты. На второй день боев Георг Кроль попал в лазарет – он был ранен в живот, а я только через три недели заполучил ранение в колено. Затем произошла катастрофа, и я стал, в конце концов, школьным учителем. Это было желанием моей матери. Я обещал ей. Она умерла в последние месяцы перед концом войны, но я всё же сдал экзамены на учителя. Был послан в деревню и там преподавал, пока мне не надоело вдалбливать детям истины, в которые я сам давно не верил…

9 КАРТИНА

Контора. Вечер. За окном шумит дождь. От окна к обелиску тянется дождевая труба с раструбом на конце. Людвиг и Георг. На столе бутылки. Людвиг пьёт водку, Георг – горячее вино. Он в халате кашляет и чихает.

Людвиг. Не дыши на меня своими бациллами.

Георг. Больше смертей, всё на пользу дела. Курс доллара?

Людвиг. Поднялся на пятнадцать тысяч марок.

Георг. Если так пойдет дальше, мы сможем заплатить Ризенфельду по векселю, продав всего одно маленькое надгробие.

Людвиг. Ложись-ка в постель. Ты потеешь, как фонтан.

Георг. Потеть полезно! Посмотри на дождь! Небо тоже потеет. Интересно, почему мы не взрываемся, как фейерверк? Если бы мы хоть раз по-настоящему поняли, что такое жизнь, мы бы взорвались. Почему я торгую надгробными памятниками? Почему я не падающая звезда? Почему мы должны жить в Верденбрюке, вместо того чтобы снарядить караван в Тимбукту и пуститься в дали широкого африканского утра? Отвечай! Совершенно необходимо это узнать сейчас же! Почему мы не плаваем наперегонки с пурпурными рыбами в алом свете таитянских вечеров? Отвечай!

Тянется за бутылкой с водкой.

Людвиг. Стоп! Никакой водки! У тебя жар! Нужно пить горячее красное вино с пряностями из Индии и с Зондских островов. Я подогрею его.

Встаёт, готовит Георгу горячее питьё. В окне напротив загорается свет, появляется Лиза, расчёсывает волосы. Наблюдает за их окном.

Георг. Ладно! Грей!.. Почему мы не на островах Надежды и не спим с женщинами, которые пахнут корицей и рычат под нами, словно тигрицы? Отвечай!

Людвиг. Мы плывем, капитан. Каравелла как раз проходит мимо Санта-Круц, Лиссабона и Золотого Берега.

Георг. Мы плывём. Почему мы ещё не прибыли?

Людвиг. Мы прибыли.

Показывает Георгу на Лизу. Поднимают в её честь стаканы. Лиза машет в ответ.

Люди всегда и всюду прибывают. Время – это предрассудок. Время, пространство и закон причинности – с их помощью Бог не дает нам стать равными себе. Поэтому люди обречены рождению и смерти. Вот если разорвать эту обречённость! Попробуем, герр капитан?

Георг. Мы существуем. Точка.

Людвиг. Существуем – не существуем. Это дуализм, капитан! Нужно выйти за его пределы.

Георг. Проклятье! Ты страдаешь мировой скорбью.

Людвиг. Это право молодости!

Георг. А я думал, что молодость у тебя украли на войне.

Людвиг. Поэтому у меня двойная мировая скорбь. Ампутированная нога болит вдвойне.

Георг. Глупо. Чтобы страдать мировой скорбью, надо жить вечно. А человеческий век короток. Пей, это лучшее лекарство от всех скорбей.

Пьют.

Вот ты объясни, почему в дождь пить хочется больше?

Людвиг. Стадное чувство. Жидкость притягивает к жидкости.

Георг. Странно, но я и мочусь чаще в дождливые дни.

Людвиг. Ничего странного. В эти дни ты больше пьешь.

Георг. По твоей логике – люди потому воюют, что тогда детей больше родится?

Людвиг. Типа того.

Георг. Как твои дела с той акробаткой.

Людвиг. Дело пахнет предательством?

Георг. А было что предавать? Любовь – вопрос чувства. Чувство не знает предательства. Это не контракт. Разве ты не осточертел Герде своими жалобами на Эрну?

Людвиг. Только в самом начале. Ведь скандал в «Красной мельнице» был при ней.

Георг. Так не ной. Откажись от неё или действуй.

Людвиг. Как просто? Сначала Эрна, теперь Герда. Неужели мне суждено быть вечным рогоносцем? Это дело толстых лап Эдуарда.

Георг. Кто, собственно, тебя предал?

Людвиг. Конечно, Герда! Кто же еще?

Георг. Никто, кроме тебя. Когда ты поймёшь, что не всё и не всегда твоя собственность. Да ещё если ты сам для этого ничего не делаешь. Борись пока не поздно.

Людвиг. Чем? Могильными камнями? А Эдуард кормит её гуляшом, седлом косули и посвящает стихи. В стихах она не разбирается, но в еде – профи. И я, баран, сам виноват! Сам притащил к нему Герду!

Георг. А я тебе говорил: не показывай бабе новых мест, тогда ей туда и не захочется, и она от тебя не убежит. Ну, не делай лицо обиженного мужа.

Людвиг. Я чувствую, что сражаюсь за потерянную территорию, но ещё не могу отступить.

Георг. Бороться за чувство вообще бессмысленно.

Людвиг. Минуту назад ты советовал бороться.

Людвиг подходит к окну.

Иди сюда. Прямо сейчас я собираюсь вылечить фельдфебеля от недержания.

Георг подходит к нему. Видно, как между надгробий пробирается влюблённая парочка, скрываются за обелиском.

Пока не он.

Вслушивается, потом выключает свет в комнате. Появляется Кнопф, подходит к обелиску, расстёгивает штаны. Людвиг говорит в трубу зловещим шёпотом. Звук гулкий, как из могилы.

Кнопф!

Кнопф озирается.

Сукин сын! Тебе не стыдно?! Не для того я тебя создал, чтобы ты пьянствовал и мочился на могильные памятники!

Кнопф резко оборачивается.

Кнопф. Кто тут?!

Людвиг. Свинья! И ты ещё спрашиваешь?! Разве для того я послал тебе петлицы на воротник и саблю, чтобы ты осквернял могильные камни, предназначенные для поля Господня?! Смирно, обгадившийся фельдфебель! Ты – позорное пятно на чести немецких фельдфебелей в отставке!

Кнопф. (Шепчет) Кайзер?!

Людвиг. Застегни штаны и катись отсюда! И запомни: попробуй нагадить ещё раз – будешь разжалован и кастрирован! А теперь пшёл отсюда!

Кнопф бежит к своей двери. Из-за обелиска выскакивает парочка и мчится на улицу. Людвиг, Георг и Лиза хохочут.

 

ДНЕВНИК

Жизнь течет мирно и естественно. Доллар поднялся за один день на двадцать тысяч марок. Сегодня утром в платяном шкафу нашли старую супружескую пару. Каждый повесился на обрывке простыни. Кроме них, в этом шкафу уже ничего не оказалось, всё было заложено и распродано, как и этот шкаф. Их обнаружил покупатель. Они висели, обняв друг друга. Их без труда вынули и положили на кровать. Оба были тщательно вымыты, волосы приглажены, платье аккуратно залатано и вычищено. Но пришлось снять их и оттуда, так как кровать тоже должны были забрать. Они оставили письмо, в котором сообщали, что хотели отравиться газом, но компания выключила газ за неуплату. Поэтому они просили торговца мебелью извинить их за причиненное беспокойство.

10 КАРТИНА

Комната Герды. Из-за двери слышится музыка, глухой стук падающих тел, тренирующихся женщин-борцов – это идёт репетиция перед вечерним выступлением. Людвиг и Герда в постели. Их одежда раскидана по комнате. В открытом окне видны гроздья винограда. На полу стоят две бутылки пива. Людвиг берёт одну, открывает, протягивает Герде, берёт вторую.

Людвиг. Где успела так загореть?

Герда. На солнце. Я же работаю ночью, а днём свободна.

Людвиг. Ты говорила, что уедешь через две недели.

Герда. Контракт продлили.

Людвиг. А мне не сказала.

Герда. Забыла. Где ты пропадал?

Людвиг. Мало ли где. Я думал, ты сошлась с Эдуардом.

Герда. Разве это причина, чтобы не встречаться?

Людвиг. А разве нет?

Герда. Конечно, нет, дурачок. Это совсем разные вещи.

Людвиг. Мне так трудно.

Молчат.

Здесь хорошо. Точно на верхнем этаже какого-нибудь ресторана у южного моря. И ты смугла, как туземка.

Герда. А ты белый торговец стеклянными бусами, нитками, Библией и водкой?

Людвиг. Верно! Именно так я всё это и представлял, когда мне было шестнадцать.

Герда. Позднее – уже нет?

Людвиг. Нет.

Герда отдаёт пустую бутылку Людвигу.

Герда. Вот бы довести Эдуарда, чтобы он купил мне шубку.

Людвиг. И ты сейчас мне это говоришь!

Герда. Почему нет? В такие минуты мне приходят особенно удачные мысли.

Людвиг молчит.

Ты что, обиделся? Почему? Понимаю, ты бы обиделся, если я от тебя потребовала бы шубку!

Людвиг. А мне гордиться, что ты хочешь получить её от Эдуарда?

Герда. Конечно! Это же показывает, что ты не папик.

Людвиг молчит.

Разве я не права?

Людвиг. При чём тут правота? Эдуард толст, грязен и жаден. Я его знаю много лет, у него нет хороших качеств.

Герда. Они есть у каждого. Нужно только уметь показать их ему. Любой сейф можно открыть, если знать шифр. Ты этого ещё не знаешь, малыш?

Людвиг. Слушай, ты, чудо арены. Одна уже удрала от меня с богатеньким торгашом. Ты хочешь, посыпать солью ещё не зажившие раны?

Герда. (Смеётся) Не говори глупостей. Стань богаче других, если тебя бесит их богатство.

Людвиг. Замечательно! А как это сделать?

Герда. Так же, как делают другие. Они ведь своего добились. Ну, не делай лицо обиженного супруга. Просто радуйся жизни, и всё.

Людвиг. Что такое жизнь?

Герда. То, что происходит прямо сейчас.

Людвиг молчит.

(Смеётся) Какой ты ещё ребёнок.

Людвиг. Хотел бы им остаться. Иначе…

Герда. Иначе?

Людвиг. Иначе я бы казался себе сутенером.

Герда. (Хохочет) Бедный малыш, как часто тебя ещё будут обманывать?

Людвиг. Посмотрим!

Герда. Думаешь, просто быть сутенером?

Людвиг. Ну и разговорчик. Особенно сейчас.

Герда. Разговор как разговор. Когда люди лежат рядом – всё равно, о чём говорить. Говоришь то, что приходит в голову. Или тут тоже есть свои правила?

Людвиг. Для таких минут есть и другие темы.

Герда. А о чём же? О любви?

Людвиг. Например.

Герда. (Смеётся) Так мы о ней и говорим, мой сладкий. Как разумные люди. А тебе что хотелось бы? Читать стихи?

Людвиг замахивается на Герду бутылкой, а она целует его.

Знаешь, что мне в тебе нравится? Что ты такой щеночек и полон предрассудков. Где только набрался этой чепухи? Ты воображаешь, будто любовь – это дуэль, а она – танец. (Хохочет) Эх ты, немец-воображала!

Людвиг. Но ведь и ты немка-воображала?

Герда. У меня мать чешка. Это облегчает мою участь!

Людвиг молчит.

Дорогой мой, любовь не знает гордости. Но ты даже поссать не можешь без мировоззрения.

Людвиг закуривает.

(Хохочет) Как я могу так говорить, да?

Людвиг молчит, Герда потягивается.

Людвиг. Значит, ты считаешь, что из меня сутенера не выйдет?

Герда. (Кивает) Женщины не будут ради тебя спать с другими. Но ты не огорчайся: главное, что они будут спать с тобой.

Людвиг. А Эдуард?

Герда. Какое тебе дело до Эдуарда? Я ведь только что объяснила. Он папик. Мужчина с деньгами. У тебя их нет. А мне нужны деньги. Понял?

Людвиг. Нет.

Герда. Ну, и не надо, глупыш. Успокойся, ничего не произошло, и ещё долго не произойдет. Я тебе скажу заранее. А теперь никаких драм по этому поводу. Жизнь иная, чем ты думаешь. Запомни одно: прав всегда тот, кто в постели с женщиной … Знаешь, чего бы мне сейчас хотелось?

Людвиг. Чего?

Герда. Поспать ещё часок, а потом приготовить нам рагу с чесноком… положить много чесноку! Это созвучно с твоими иллюзиями насчет любви? Или мысль о чесноке разбивает в тебе что-то драгоценное?

Людвиг. Ничего не разбивает.

Целуются.

ДНЕВНИК

Оборвалась человеческая жизнь! Для кого-то погибла целая вселенная. Каждое убийство, каждый смертельный удар – всё равно, что первое в мире убийство – Каин и Авель, всё начинается заново. Если бы люди это когда-нибудь поняли, на нашей благословенной планете мы не слышали бы столько неистовых призывов к войне!

11 КАРТИНА

Ночь. Вдалеке громыхает гроза. Людвиг сидит в темноте у открытого окна. В доме напротив загорается свет в Лизиной комнате. Окно открывается, Лиза делает знаки кому-то: показывает на контору, на себя, кивает, закрывает окно. Свет в её комнате гаснет. Людвиг высовывается из окна, видит внизу открытое окно Георга. Лиза выходит из дома, держа туфли в руках. Дверь конторы открывается, и она проскальзывает внутрь.

Людвиг. И когда успел?! Вот тихушник.

Внизу слышны приглушённые голоса Лизы и Георга. Гром усиливается, вспыхивают молнии, начинается дождь. Лиза высовывается из окна, подставляет голые руки дождю и хохочет. Через двор, чертыхаясь и отмахиваясь от дождя, быстро идёт Кнопф. Даже не смотрит на обелиск, скрывается в своём доме.

 

ДНЕВНИК

Если бы войну выиграли мы, разве засыпали бы наших противников подарками и изъявлениями любви? Мы собирались аннексировать Украину, Брие, Лонгви и весь рудный и угольный бассейн Франции! Наш мирный договор был бы в десять раз жёстче, если бы нам дали возможность диктовать его. А теперь мы орём о несправедливости, учинённой над нами! Просто блевать хочется от нытья и воплей о мести. И всегда виноват кто-то другой! В чём первый признак настоящего человека? Он отвечает за содеянное им!

12 КАРТИНА

Контора. Раннее летнее утро. На стуле у открытого окна, сидит Ризенфельд, наблюдает за окном Лизы. За его спиной на ручке двери в комнату Георга висит её красный халат. Входит Людвиг.

Людвиг. Вот так сюрприз! Да ещё в воскресенье утром!

Ризенфельд. Просто дружеский визит. У меня свободный день между Лене и Ганновером. Только что приехал. Зачем тащиться в гостиницу? Кофе и у вас найдётся. А что делает прелестная дама в доме напротив? Она рано встаёт?

Людвиг подхватывает халат, скручивает, прячет и говорит нарочито громко.

Людвиг. Значит, вас пригнала страсть? Поздравляю с такими молодыми чувствами! Но вам не повезло: в воскресенье дома муж. Он мясник на бойне, здоровяк и жонглирует ножами.

Ризенфельд. Я сам чемпион мира по жонглированию ножами. Особенно если мне дадут к кофе кусок деревенского сала и рюмку водки.

Людвиг. Пойдемте наверх, господин Ризенфельд. Правда, у меня там беспорядок, но я сварю вам кофе. Можете поиграть на рояле, пока вскипит вода.

Ризенфельд. Я останусь здесь. Сочетание свежего утра и могильных памятников пробуждает голод и жизнерадостность. Кроме того, здесь есть и водка.

Людвиг. У меня гораздо лучше, господин Ризенфельд.

Ризенфельд. Хороша и эта.

Людвиг. Как хотите, господин Ризенфельд.

Ризенфельд. Не кричите. Я не оглох с прошлого раза.

Людвиг. (Ещё громче) Это от радости, что вижу вас, господин Ризенфельд! Тогда я принесу кофе вниз.

Убегает к себе. Привязывает к верёвке бутылку с вином, халат Лизы и спускает из окна вниз. Бутылка несколько раз ударяет в окно Георга. Он высовывается. Объясняются жестами, что надо отделаться от Ризенфельда, но Людвиг не может. Высовывается рука Лизы и забирает бутылку. Слышно, как она открывается. Людвиг наливает кофе и несёт его вниз Ризенфельду.

Ризенфельд. А где, господин Кроль?

Людвиг. Вероятно, спит. Сегодня воскресенье. Я только по доброй воле, из безграничной любви к профессии и дружеского уважения спустился вниз в такую рань. Даже не побрившись, как вы, вероятно, заметили, господин Ризенфельд.

Ризенфельд. Послушайте, Бодмер. У меня есть чёрный шведский гранит. Вы знаете, сколько он стоит? Его привозят из Швеции, и он не может быть оплачен векселями на немецкие марки. За него надо платить валютой! Шведскими кронами! У нас осталось всего несколько глыб! Для друзей. Последние! Это все равно, что голубые бриллианты! Одну я вам дам – за вечер, проведенный с мадам Вацек.

Людвиг. Что за мысль?

Ризенфельд. Примите эту редкость и не пытайтесь вытянуть из меня больше.

Людвиг. Я всегда действую из чистой любви к граниту. Притом – платонической. Я даже не намерен продавать его сам.

Ризенфельд. Нет?

Наливает себе рюмку водки.

Людвиг. Нет. Я решил переменить профессию.

Ризенфельд. Опять в школьные учителя?

Людвиг. Нет. Я уже не настолько самоуверен. Посоветуйте мне что-нибудь? Вы ведь повсюду разъезжаете.

Ризенфельд. Оставайтесь. Тут вы на месте. Мне вас будет недоставать. Почему вы хотите уехать?

Людвиг. Не могу сказать точно. Просто чувствую, что так нужно.

Ризенфельд. Вы будете жалеть, что уехали.

Людвиг. Обязательно. Поэтому и хочу уехать.

Ризенфельд. Я подумаю о какой-нибудь должности для вас.

Людвиг. Благодарю вас. Разбудить Георга?

Ризенфельд. Пусть спит. У меня сейчас нет желания болтать.

Людвиг. Ну что ж, пойду славить Господа.

Ризенфельд. (Зевает) Вот не думал, что религия здесь в таком почете.

Людвиг. Я иду не молиться, а только играть на органе. Пойдёмте со мной!

Ризенфельд отрицательно качает головой, усаживается удобнее на стуле и прикрывает глаза. Людвиг уходит.

ДНЕВНИК

По Гроссештрассе медленно движется колонна демонстрантов. Это шествие инвалидов войны, которые протестуют против своих убогих пенсий. Впереди в коляске едет человеческий обрубок. Голова у него есть, а рук и ног нет. Его коляску, просто доску на роликах, везет однорукий. За ним следуют коляски безногих: по три в ряд. Кожаные фартуки, обычно прикрывающие те места, где должны быть ноги, сегодня отстегнуты. Видны культи. Брюки тщательно подвернуты вокруг них. Затем идут инвалиды на костылях. Прямые линии костылей и между ними чуть косо висящее тело. Потом слепые и кривые. Многие инвалиды несут плакаты с надписями. Несут и слепые, хотя сами уже никогда не смогут их прочесть. «И это благодарность отечества!» «Мы умираем с голоду!» «Разве мы за это сражались?» Серая, почти безликая масса жертв войны, молча, тащится по улице, а позади едва ползут машины тех, кто разбогател на войне. Пешеходам легче: они просто отводят взгляд и торопят детей, которые требуют объяснить, что такое инвалиды. Кто может, сворачивает в боковые улицы. Колонна обходит вокруг церкви. Там стоят два национал-социалиста в своих коричневых мундирах и держат большой плакат: «Приходите к нам, камрады! Адольф Гитлер вам поможет!»

13 КАРТИНА

Бар «Красная мельница». Ризенфельд и Людвиг сидят за столиком. Лиза с Георгом танцуют фокстрот. Ризенфельд сидит так, чтобы ему были видны танцующие.

Ризенфельд. (Кёльнеру) Шампанского!

Кёльнер приносит шампанское, наливает.

Людвиг. Оно сейчас стоит два миллиона марок. Столько получает пенсии безногий инвалид войны за два месяца.

Ризенфельд. Что с того? Я плачу. Посмотрите, как она танцует… как… как…

Людвиг. Полная и стройная пантера.

Ризенфельд. Иногда вы кое-что понимаете в женщинах.

Людвиг. Научился… от вас!

Чокаются.

У меня такое ощущение, что у себя дома, в Оденвэльде, вы – безупречный гражданин и отец семейства. Почему здесь вы превращаетесь в короля ночных клубов?

Ризенфельд. Чтобы дома с большим удовольствием вести себя как добродетельный гражданин и отец семейства.

Людвиг. Уважительная причина. Но зачем?

Ризенфельд. (Усмехается) Двойственность человеческой природы. Слышали о такой штуке?

Людвиг. Я не слышал? Да я сам образец такого раздвоения.

Ризенфельд. (Хохочет) Вы?

Людвиг. Да, но на более высоком духовном уровне.

Ризенфельд. Действительность и фантазия! Вечная погоня, вечные противоречия или… вы ведь поэт: тоска и утоление, Бог и плоть, космос и локус…

Смотрит на Лизу, сопит.

Боже! Разрази меня! Какие груди! Ведь на них спокойно можно поставить пол-литровую кружку с пивом, и она не упадёт!

Людвиг. Неплохая мысль!

Ризенфельд. Вам-то легко! Вас не терзает демон. Самое большее – ягнёнок.

Людвиг. Мерси. И у вас это тоже не демон, а козёл.

Возвращаются Лиза и Георг. Ризенфельд вскакивает.

Ризенфельд. Разрешите, чаровница, пригласить вас на танго.

Идут танцевать. Лиза выше Ризенфельда. Но он умело танцует, крутит её.

Людвиг. Не расстраивайся. Ризенфельд – папик, а у тебя — чувство. Я получил полезные уроки на этот счёт. Как разрулились утром?

Георг. С трудом. Мне удалось утащить его в кухню. Тут Лиза и выскользнула. Когда Ризенфельд вернулся на пост, она уже улыбалась ему из своего окна. Он пригласил её в «Красную мельницу».

Людвиг. Что с нами происходит, Георг? Друг по коммерческим делам старается отбить у тебя женщину, меня гробовщик просил одолжить Герду. Или мы уж такие бараны, или наши бабы так соблазнительны?

Георг. И то и другое. Кроме того, если женщина принадлежит другому, она в пять раз желаннее – вечная истина. (Наклоняется к Людвигу) У Лизы через несколько минут начнется головная боль. Она выйдет принять аспирин. А потом пришлёт кёльнера сказать, что вынуждена уйти домой, и чтобы мы веселились без неё.

Людвиг. Это будет ударом для Ризенфельда. Он нам ни черта не продаст.

Георг. Наоборот, продаст больше. Тебе следовало бы уже понимать такие вещи. А где Герда?

Людвиг. Думаю, сидит в «Валгалле» у Эдуарда. Тут я бессилен. Она приводит такие аргументы, что мне надо постареть лет на тридцать, чтобы возразить ей. Следи-ка лучше за Лизой. Они возвращаются. Что если у неё не разболится голова?

Ризенфельд и Лиза подходят к столику. Он галантно усаживает её, сам садится.

Лиза. Не знаю, что со мной. У меня вдруг ужасно разболелась голова. Пойду приму аспирин…

Встаёт и быстро уходит, Георг самодовольно смотрит на Людвига и закуривает сигару. Оркестр начинает играть «Германия, Германия превыше всего». Некоторые посетители встают. К их столику подскакивает Юнец в коричневой рубашке.

Юнец. Встать!

Людвиг. Плевал я на тебя.

Юнец. Большевик! Здесь большевики!

Вокруг стола собирается несколько человек поддержки Юнца и Мужчина.

Встать! Не то плохо будет!

Людвиг. А как плохо?

Юнец. Скоро узнаете! Трусы! Изменники! Встать!

Георг. Отойдите от стола. Мы нуждаемся в приказах молокососов?

Мужчина. Разве вы не чувствуете почтения к нашему национальному гимну?

Георг. Не в кафе и не тогда, когда из него делают повод для скандала. А теперь оставьте нас в покое с вашими глупостями.

Мужчина. Глупости?! Вы считаете священнейшие чувства немца глупостями?! Вы за это поплатитесь! Где вы были во время войны, вы, шкурник?!

Георг. В окопах, к сожалению.

Мужчина. Это каждый может сказать! Докажите!

Музыка смолкла. Георг встаёт, поворачивается задом и выпускает воздух, как выстрел.

Юнец и Мужчина отскакивают.

Георг. Это всё, чему я научился у пруссаков. Раньше манеры у меня были лучше. Я, как будто слышал «трус»? Но вы сами, кажется, довольно пугливы.

Прибегает Кёльнер с официантами.

Кёльнер. Спокойствие, господа, я вынужден настоятельно просить вас. Никаких объяснений в кафе!

Людвиг, Георг и Ризенфельд поднимаются и выходят.

Юнец. (Им вслед) Трусы! Мы вас где-нибудь накроем!

 

ДНЕВНИК

Я не умею играть как следует ни на рояле, ни на клавиатуре жизни. Никогда, не умел. Я всегда слишком спешил, всегда что-нибудь мешало мне, всегда приходилось обрывать. Но что толку тому, кто действительно умеет играть. Разве великий мрак от этого станет менее чёрным и вопросы без ответа – менее безнадежными? Поможет ли это когда-нибудь понять жизнь и оседлать её, как укрощенного коня. Или она так и останется подобной гигантскому парусу среди шторма, который мчит нас, а когда мы хотим ухватиться за него, сбрасывает в воду? Передо мной иногда словно открывается расселина, кажется, она идет до центра земли. Чем она заполнена? Тоской? Отчаяньем? Или счастьем? Но каким? Усталостью? Смирением? Смертью? Для чего я живу?

14 КАРТИНА

Комната Изабеллы. Полумрак. За окном серый день, воет ветер, дождь барабанит в стёкла. Изабелла сидит, забившись в угол кровати. Входит Людвиг.

Людвиг. Изабелла. Я пришел за тобой.

Изабелла молчит, смотрит перед собой.

Ты меня не узнаёшь?

Медленно поворачивается к нему.

Изабелла. Тебя прислал тот, кто выдает себя за врача.

Людвиг. Он не посылал меня. Никто не знает, что я здесь.

Изабелла. Ты тоже меня предал.

Людвиг. Нет. Я не мог к тебе пробиться. Ты не выходила.

Изабелла. Они стояли снаружи и ждали. Хотели меня поймать.

Людвиг. Никто не ждет тебя.

Изабелла. А голоса? Разве ты их не слышишь?

Людвиг. Это ветер, Изабелла.

Изабелла. Пусть ветер. Если бы только это не причиняло такой боли.

Людвиг. Что причиняет тебе боль?

Изабелла. Перепиливание. Тупое, медленное перепиливание! И всё опять снова срастается, потому что пилят слишком медленно! Они распиливают, а оно всё время срастается. И так без конца.

Людвиг. Кто распиливает?

Изабелла. Голоса.

Людвиг. Голоса не могут распиливать.

Изабелла. Эти могут. Она говорит, что родила меня. А теперь хочет вернуть меня в себя. И распиливает, распиливает. А он держит меня. Тот, который в ней… Она хочет убить меня … Мне нельзя спать. Почему никто не бодрствует вместе со мной? Всё я одна должна делать. А я так устала, так устала. Вот и ты меня покинул.

Людвиг. Я тебя не покинул.

Изабелла. Они тебя подкупили. Почему ты не держал меня? Голубые деревья и серебряный дождь. Но ты не захотел. Ни разу! Ах, Рудольф! Ты слышишь так мало! Точно твои уши заросли мхом. И потом ты так шумишь — потому ничего и не слышишь.

Тебя трудно выносить.

Людвиг. Что же во мне шумного?

Изабелла. Всё. Твои желания. Твоё недовольство. Твоя нерешительность… Ты всегда гонишься за точными названиями. А ведь и тебя зовут вовсе не Рудольф, верно? Как же твое имя?

Людвиг. Людвиг.

Изабелла. И ты никогда не устаешь от него?

Людвиг. Устаю. И от самого себя тоже.

Изабелла. Ну, так перемени его. Почему ты не хочешь быть Рудольфом? Или ещё кем-нибудь? Уезжай отсюда. В другую страну. Я тоже скоро уйду. Устала я, и устала от своей усталости. Мне было с тобой очень хорошо, даже когда ты не понимал меня. Но хоть ты был тут. Иначе я осталась бы совсем одна. Где наша юность, Рудольф?

Людвиг. Ты моя юность. Теперь я знаю. Ты всё, без чего она не может обойтись. Я люблю тебя, Изабелла. Люблю гораздо сильнее, чем думал. Моя любовь как ветер. Вот он поднялся, и думаешь, что это всего-навсего лёгкий ветерок, а сердце вдруг сгибается под ним, словно ива в бурю. Я люблю тебя, сердце моего сердца, единственный островок тишины среди суеты. Я люблю тебя за то, что ты знаешь, когда цветку нужна влага и когда время устаёт, словно набегавшийся за день охотничий пес. Я люблю тебя, и любовь льется из меня, точно из распахнутых дверей.

Изабелла. Ты любишь меня?

Людвиг. Я люблю тебя и знаю, что никогда никого не буду так любить, как тебя, потому что никогда уже не буду таким, какой я сейчас, в этот миг. Он неповторим.

Изабелла. Наконец-то ты понял. Наконец почувствовал. Это же радуга, Рудольф, и по ней можно пройти. Но если на миг усомнишься, сорвёшься вниз! Ты, наконец, поверил?

Людвиг. Я не способен ходить по радуге, Изабелла. Но очень хотел бы научиться.

Изабелла. Никто не способен.

Людвиг. И ты тоже?

Изабелла. Никто. Но достаточно, если человек об этом тоскует. Тише. Молчи…

Целуются.

Людвиг. Милая, любимая, жизнь моя! Я, наконец, почувствовал, что такое любовь! Это жизнь, высочайший взлёт волны, тянущейся к вечернему небу, к бледнеющим звездам и к самому себе. Взлёт всегда напрасный, ибо он – порыв смертного начала к бессмертному… Я несу какой-то вздор.

Изабелла. Я понимаю.

Людвиг. Понимаешь?

Изабелла кивает.

Мы не расстанемся.

Изабелла кладет голову ему на плечо.

Чего ты плачешь? Мы же счастливы!

Изабелла. Да. Прощай, Рудольф.

Людвиг. Мы же не расстаёмся. Завтра я опять приду.

Изабелла ложится на кровать.

Изабелла. Поди сюда, Рудольф!

Людвиг колеблется.

Поди сюда.

Он ложится, обнимает её.

Наконец-то.

Делает глубокий вздох и засыпает. Людвиг бережно держит её в своих объятиях. Слышнее становится шум дождя, бормотание за стеной, тиканье часов. В комнате темнеет. Она просыпается внезапно, как от толчка, сразу отстраняется. Это Женни.

Людвиг. Это я, Рудольф.

Женни. Кто?!

Людвиг. Я, Рудольф. Я остался у тебя.

Женни. (В ужасе) Ты здесь спал?!

Людвиг. Я здесь остался.

Женни. Уходи! Сейчас же уходи!

Людвиг встаёт, на ощупь пробирается к двери.

Людвиг. Где тут включается свет?

Женни. Не нужно света! Уходи! Уходи!

Людвиг. Не пугайся, Изабелла.

Женни. Уходи же. Иначе она тебя увидит, Ральф! Скорее!

Людвиг выскакивает за дверь.

ТРЕТЬЕ ДЕЙСТВИЕ

ДНЕВНИК

Судя по некрологам, можно вообразить, что на свете существуют только благороднейшие отцы, безупречные мужья, примерные дети, жертвенные матери, всеми оплакиваемые дедушки и бабушки, дельцы-альтруисты, кроткие генералы, человечнейшие адвокаты, святые фабриканты оружия. На земле, оказывается, живут целые стаи ангелов без крыльев. Люди и без того наделены удивительным даром лгать и обманывать себя, но этот дар особенно блистает в случаях смерти. Человек называет его пиететом. Самое удивительное, что очень скоро он сам начинает в это верить, будто сунул в шляпу крысу, а вытащил белоснежного кролика.

15 КАРТИНА

Двор конторы. Осенний вечер. Окно Людвига открыто, оттуда доносятся звуки рояля. Темнеет. В окнах домов гаснет свет. Слышен шум многих голосов – Вильке и несколько человек несут Кнопфа, он громко стонет. В окнах загорается свет, выглядывают соседи, полуодетые выходят на улицу. Людвиг спускается вниз. Кнопфа проносят мимо конторы, он неожиданно вырывается, делает несколько шагов, налетает на обелиск, обхватывает его руками и воет. Георг выглядывает из окна конторы.

Георг. Что случилось? Допился? Опять белые слоны выходят из стен?

Вильке. На этот раз хуже. Он считает, что у него печень и почки лопнули.

Георг. Зачем вы его сюда тащите? Почему не в больницу?

Вильке. Не хочет.

Георг. А врача вызвали?

Вильке. Только что. Мы сюда его еле привели. Хотел броситься в реку.

Из дома выбегает фрау Кнопф, суетится и причитает.

Фрау Кнопф. Фриц, дорогой! Да что же то?! Да как же?! Как это случилось?!

Георг. Не шумите, фрау Кнопф. Ваше освобождение, кажется, уже не за горами.

Фрау Кнопф. Что вы такое говорите, герр Кроль!

Георг. Только то, что ваш мучитель готов, наконец, оставить вас в покое. Благодарите Бога.

Фрау Кнопф. Мучитель?! Да как вы смеете! Герр Кнопф прекрасный человек! Он любящий супруг и заботливый отец!

Георг. Да-да. Это не вы носитесь с распущенными косами по улице, когда любящий герр Кнопф лупит вас? Это не вашему сыну заботливейший отец сломал руку в припадке бешенства?!

Фрау Кнопф. Это всё мелочи! Фриц всегда заботился о благополучии семьи!

Георг. Он не даёт вам ни гроша из своей пенсии.

Кнопф воет. Обелиск опасно качается.

(Кнопфу) Эй! Отцепитесь от обелиска. Он высечен из первоклассно отполированного гранита и стоит гораздо дороже вашей шкуры.

Кнопф ничего не слышит, стонет, в ужасе вращает глазами. Из-за обелиска выскакивает влюблённая парочка и убегает. В толпе появляется нарядная Лиза с огромным букетом. Приходит Доктор.

Доктор. Как всё произошло?

Вильке. Он держал пари с каким-то приезжим из Мюнстера и выиграл. Правильно угадал, где самогон, а где водка из ресторана Блюме. В этом он дока. И вот мюнстерец раскрывает бумажник, а Кнопф вдруг становится белым, как мел и покрывается потом. И тут же валится, корчится от боли, блюёт и воет. Вот как сейчас. И знаете, что хуже всего? Тот тип из Мюнстера воспользовался и удрал, не уплатив проигрыша.

Доктор. Давно пьёт?

Вильке. Всегда.

Доктор. Мне надо осмотреть. Оторвите его от памятника.

Людвиг. Невозможно. Он с ним сроднился.

Доктор. Тогда помогите мне.

С Конопфа стягивают штаны. Доктор достаёт из чемоданчика фонарик, вручает его Людвигу, чтобы светил. Потом достаёт шприц, набирает лекарство, протирает ваткой ярко освещённый зад Кнопфа и всаживает шприц. Кнопф громко выпускает воздух, будто выстреливает. Доктор отскакивает от него. Кнопф оседает на землю, не отпуская обелиска. Но он уже расслаблен. Его отцепляют от обелиска и вносят в дом. Доктор и Фрау Кнопф идут за ними. Зеваки расходятся. На улице остаются Людвиг, Георг и Лиза.

Лиза. Старик умрёт?

Георг. Удивительно, что он давно уже не умер!

Георг смотрит на букет.

Лиза. От Ризенфельда. Ну что за идиот? (Людвигу) Ты можешь использовать эту траву?

Людвиг качает головой.

Неужели некому?

Людвиг. Некому.

Лиза. Вот невезучий! Но радуйся. По-моему, ты становишься взрослым. (Тихо) Сердечный привет от Герды. Ты бы как-нибудь зашел к ней.

Людвиг не отвечает. Лиза кладёт букет на обелиск и уходит.

Георг. Холодно.

Людвиг. Уже осень.

Георг. Что бы ты делал, если бы узнал, что через месяц умрешь?

Людвиг. Я?.. Не могу сразу ответить. Это слишком трудно.

Георг. Размышляй, но в меру, не то нам придется отправить тебя к Вернике. И не для того, чтобы играть на органе.

От Кнопфа выходит Доктор.

Ну как?

Доктор. Печень разрушена. Думаю, на этот раз не выкрутится. День-два – и конец.

Появляется фрау Кнопф.

Значит, спиртного ни капли! Вы его спальню осмотрели?

Фрау Кнопф. Да, доктор. Обыскала сверху донизу, нашла ещё две бутылки.

Показывает бутылки, откупоривает их и собирается вылить.

Людвиг. Стоп. Главное, чтобы их не выпил Кнопф, верно, доктор?

Доктор. Разумеется. Даже капля алкоголя для него смертельна.

Фрау Кнопф. Куда же я их спрячу? Он везде найдёт. У него на них нюх.

Людвиг. Мы можем освободить вас от этой заботы.

Фрау Кнопф отдаёт бутылки Людвигу и Доктору, уходит.

Доктор. (Напевает) Что для одного погибель, то для другого только песня.

Уходит. В окне появляется Кнопф в ночной рубахе, как привидение.

Людвиг. Гляди-ка, Старый боевой конь не желает умирать.

Кнопф бессмысленно смотрит в окно, затем отворачивается и отходит.

Это был его последний взгляд. Даже такой паук хочет ещё раз взглянуть на мир, прежде чем покинуть его навсегда. Тема для поэта.

Кнопф снова стоит у окна, теперь с бутылкой в руках. Пьёт из горлышка.

Георг. Кнопф бросает второй взгляд.

Людвиг. Лекарство! Цепляется за жизнь.

Георг. Лекарство не продается в бутылках из-под водки. Несмотря на все обыски, он её где-то припрятал. Вот, Людвиг, высокий пример того, как человек мужественно идет навстречу своей судьбе. Старый фельдфебель падёт смертью храбрых на поле боя, сжимая рукой горло врага.

Людвиг. Может, позвать его жену?

Георг. Думаешь, она отнимет у него бутылку?

Людвиг. Уж это вряд ли.

Георг. Врач сказал, что ему недолго осталось. Так какая разница?

Людвиг. Разница между христианином и фаталистом. (Кричит) Господин Кнопф! Господин фельдфебель!

Кнопф делает приветственное движение бутылкой и продолжает пить.

Фрау Кнопф!

Георг. Поздно!

Кнопф медленно исчезает в глубине комнаты.

Прекрасная смерть. Надо поставить ему памятник в виде бутылки. А ещё лучше – наш обелиск. Для Кнопфа он был как родной, а мы избавимся, наконец, от этого чёрного пальца в небо.

Людвиг. Ты бессердечный циник.

Георг. Вовсе нет. Цинизм – та же сердечность, только с отрицательным знаком.

Людвиг. Кажется, мне пора расстаться с нашей профессией. От неё слишком грубеешь.

Георг. Не грубеешь, а тупеешь.

Людвиг. Ещё хуже. Это не занятие для члена академии поэтов. Разве могут сохраниться в человеке благоговение, страх перед смертью, если приходится расценивать её по стоимости памятников?

Георг. Даже в этом случае она остается смертью. Но я понимаю тебя. Пойдем, выпьем стаканчик за упокой души старого служаки.

Уходят.

 

ДНЕВНИК

Вернике показал палаты для жертв войны. В мягком свете весеннего вечера, среди распевающих повсюду соловьев, это отделение казалось грозным блиндажом. Война, о которой всюду уже почти забыли, здесь всё ещё продолжается. В ушах несчастных ещё раздается вой снарядов, штыки вонзаются в мягкие животы, танки давят кричащих раненых, гром сражения, взрывы ручных гранат, треск раскалывающихся черепов, свист мин, хрип придавленных рухнувшими блиндажами. Кровати – это окопы и укрытия. Людей вновь и вновь заваливают и откапывают, здесь убивают и умирают, волны газа текут по комнатам, и, обезумев от ужаса, люди ревут и ползают, хрипят и рыдают или вдруг, сжавшись в комочек, забиваются в угол и сидят там, молча, уткнувшись в стену.

16 КАРТИНА

Комната Герды. Она стоит голая в фартуке и стоптанных зеленых туфлях, через плечо перекинуто кухонное полотенце, жарит голубцы. За окном висят красные листья дикого винограда, наступила осень.

Герда. Как хорошо, что ты пришёл. Завтра я отсюда съезжаю. Тебя это интересует?

Людвиг. И куда же?

Герда. В гостиницу «Валгалла».

Людвиг. К Эдуарду?

Герда. Да. Ты что-нибудь имеешь против?

Людвиг. Разве ты уходишь из «Красной мельницы»?

Герда. Я давным-давно покончила с «Красной мельницей». Тебе было наплевать. У нас с голоду подохнешь. Я просто остаюсь в городе.

Людвиг. У Эдуарда.

Герда. Да. Он поручает мне бар. Буду разливать вина.

Людвиг. Значит, ты и жить будешь в «Валгалле»?

Герда. Да, наверху, в мансарде. И работать в «Валгалле». Я ведь уж не так молода, как ты думаешь. Нужно подыскать что-нибудь прочное до того, как я перестану получать ангажементы. Насчет цирка тоже ничего не вышло. Это была просто последняя попытка.

Людвиг. Ты ещё много лет будешь получать ангажементы, Герда.

Герда. Ну, уж тут ты ничего не смыслишь. Я знаю, что делаю.

Людвиг молча стоит у окна.

Я сама хотела тебе всё это сказать.

Людвиг. Что между нами всё кончено?

Герда. (Кивает) Я играю в открытую. Эдуард – единственный, кто предложил мне что-то постоянное. Я не хочу никакого обмана.

Людвиг. Почему же…

Герда. Почему я с тобой ещё спала? Ты это хотел спросить? Разве ты не знаешь, что все бродячие артисты сентиментальны? (Смеётся) Прощание с молодостью. Иди, голубцы готовы.

Ставит на стол тарелки.

Как поживает твоя великая небесная любовь?

Людвиг. Никак.

Герда кладёт голубцы на тарелки.

Герда. Когда у тебя будет опять романчик, никогда не рассказывай девушке про свои прежние любови. Понимаешь?

Людвиг. Да. Мне очень жаль, Герда.

Герда. Ради Бога, замолчи и ешь!

Садятся, молча, едят.

Знаешь, мне много не надо. Ребёнком меня били, а потом я убежала из дому. Теперь с меня хватит моего призвания. Я хочу стать оседлой. Эдуард — это не так уж плохо.

Людвиг. Вы собираетесь пожениться? И ты ему веришь? Да он тебя использует, а сам женится потом на дочери какого-нибудь владельца гостиницы, у которого есть деньги.

Герда. Ничего он мне не обещал. Я только заключила с ним контракт насчет бара на три года. А за эти три года он убедится, что не может без меня обойтись.

Людвиг. Ты изменилась.

Герда. Эх ты, дуралей, просто я приняла решение.

Из-за двери доносятся звуки пианино. Людвиг встаёт, подходит к окну.

Людвиг. Как скоро пролетел этот год.

Герда подходит к нему и прижимается.

Герда. Да. Так всегда бывает: понравится женщине кто-нибудь, так непременно окажется вроде тебя, ну и не подойдет ей.

Отталкивает Людвига.

Иди уже, иди к своей небесной любви. Что ты понимаешь в женщинах?

Людвиг. Ничего.

Герда. И не пытайся понять, мальчик. Так лучше. А теперь иди! На, возьми вот это.

Даёт ему монету.

Людвиг. Что это?

Герда. То, что приносит счастье.

Людвиг. А тебе принесло?

Герда. Счастьем люди называют очень многое. Может быть, и принесло. А теперь уходи.

Выталкивает Людвига из комнаты и запирает за ним дверь.

 

ДНЕВНИК

Если бы войну выиграли мы, разве засыпали бы наших противников подарками и изъявлениями любви? Мы собирались аннексировать? Украину, Брие, Лонгви и весь рудный и угольный бассейн Франции! Наш мирный договор был бы в десять раз жёстче, если бы нам дали возможность диктовать его. А теперь мы орём о несправедливости, учинённой над нами! Просто блевать хочется от нытья и воплей о мести. И всегда виноват кто-то другой! В чём первый признак настоящего человека? Он отвечает за содеянное им!

17 КАРТИНА

Перед конторой. Людвиг и Георг. Из дома Кнопфа слышен шум и крики.

Георг. Мир праху его. Пойдем, нужно, выразить сочувствие.

Людвиг. Надеюсь, фрау Кнопф успела дошить своё траурное платье.

Дверь распахивается, из дома выбегает фрау Кнопф, за ней одетый для прогулки Кнопф. В руках у него чёрное платье, он колотит жену палкой.

Кнопф. Ехинда! Обрадовалась?! Да?! Я покажу тебе!

Фрау Кнопф. Но, Фриц, дорогой, я же должны заранее всё приготовить. Врач сказал…

Кнопф. Твой врач болван!

Фрау Кнопф вцепилась в трость.

Отпусти трость, дура! Отпусти, говорю, трость, скотина! Я покажу, как швырять деньги в окно!

Фрау Кнопф отпускает трость. Кнопф замахивается, но не попадает, падает на колени.

Фрау Кнопф. Ты умрешь, если будешь так волноваться! Успокойся! Я счастлива, что ты жив! Хочешь, сварю тебе кофе?

Кнопф. (Поднимается) Кофе?! Я тебе сварю кофе! До смерти исколочу, ведьмино отродье! Бросить псу под хвост такие деньги…

Фрау Кнопф. Я могу это платье снова продать.

Кнопф. Продать! Я покажу, как продавать, стерва проклятая!

Фрау Кнопф. Но, Фриц, я ещё не заплатила!

Кнопф опускает палку.

Кнопф. Что?

Георг. Господин Кнопф, примите мои поздравления.

Кнопф. Пошли вы! Не видите, я занят?!

Георг. Вы переутомляетесь.

Кнопф. Вам какое дело?! Тут моя семейка разоряет меня…

Георг. Ваша жена устроила выгоднейшее дело. Если завтра продать это траурное платье, можно заработать на этом, благодаря инфляции, несколько миллиардов. Особенно если за материал ещё не заплачено.

Фрау Кнопф. Я не платила!

Георг. За время вашей болезни доллар очень поднялся. Вы, сами того не подозревая, заработали.

Кнопф. Значит, заработал… А памятник ты тоже мне купила?

Фрау Кнопф. Нет, Фриц!

Кнопф. Дура!! Мы могли бы перепродать его! И с выгодой? (Георгу) Да?

Георг. Только если бы он был уже оплачен.

Кнопф. (Жене) Где деньги?! Если ты не заплатила за материал, у тебя ещё должны быть деньги! Давай сюда!

Фрау Кнопф, плача, отдаёт ему деньги.

Георг. (Людвигу) Пойдем. Эмоциональная часть кончилась. А деловая нас не касается.

Георг и Людвиг идут к конторе.

Кнопф. Э, нет. Так не пойдёт. Я свою жену знаю. Она купила у вас памятник. Врать бесполезно. Говорите – да или нет?

Георг с Людвигом переглядываются.

Георг. Ваша жена не то что купила памятник, а, скорее, приценивалась. Забудьте об этом. Ведь он вам теперь не нужен.

Кнопф. Да или нет?

Георг. Мы так давно знаем друг друга, господин Кнопф, что можете забрать его, если хотите. Вот этот. Вам нравится?

Показывает на обелиск.

Кнопф. Пойдёт. Значит, да! Дайте мне расписку.

Людвиг. Зачем же расписку? Уплатите за памятник, и он ваш.

Кнопф. Не лезьте! Расписку! Восемь миллиардов! Сумасшедшая цена за кусок камня!

Людвиг. Чтобы получить его, вы должны немедленно уплатить.

Кнопф нехотя отсчитывает деньги.

Кнопф. А теперь давайте расписку!

Георг пишет расписку, вручает Кнопфу.

Так. А сколько вы теперь дадите за памятник? Я продаю его.

Георг. Восемь миллиардов.

Кнопф. Как? Вот жулик! Я сам за него заплатил восемь миллиардов! А где же инфляция?

Георг. Инфляция остается инфляцией. Памятник стоит сегодня восемь с половиной миллиардов. Восемь – это покупная цена, а полмиллиарда мы должны заработать при продаже.

Фрау Кнопф. Вот жулик! А я? Где же мой заработок на этом деле? Вы хотите его прикарманить? Да?

Людвиг. Господин Кнопф, теоретически ваш памятник уже использованный. А по законам экономики…

Кнопф. Подотритесь вы своей экономикой!

Людвиг. Кроме того, не можете же вы требовать, чтобы мы терпели убыток только потому, что вы не умерли!

Кнопф. Жульничество! Сплошное жульничество!

Георг. Да вы оставьте памятник себе. Это отличная реальная ценность. Когда-нибудь он же вам пригодится. Бессмертных нет.

Кнопф. Я продам его вашим конкурентам, если вы сейчас же не дадите за него десять миллиардов!

Людвиг. Пожалуйста. Звонить от нас будете?

Кнопф. (Мотает головой) Такие же мошенники, как и вы! А что будет завтра стоить памятник?

Георг. Может быть, на один миллиард больше. Может быть, на два или на три миллиарда.

Кнопф. А через неделю?

Георг. Господин Кнопф, если бы мы знали курс доллара заранее, мы не сидели бы здесь и не торговались с вами.

Людвиг. Легко может быть, что через месяц вы станете биллионером.

Кнопф. (Размышляя) Оставлю памятник себе. Жалко, что я уже уплатил за него.

Георг. Мы в любое время выкупим его у вас обратно.

Кнопф. Ещё бы! А я и не подумаю! Сохраню для спекуляции. Поставьте его на хорошее место. Вдруг пойдет дождь!

Людвиг. Надгробия выдерживают дождь.

Кнопф. Я требую, чтобы вы поставили мой в сарай! На солому.

Георг. А почему бы вам не поставить его в свою квартиру? Тогда зимой он будет защищен и от холода.

Кнопф. Вы спятили?!

Георг. Нисколько. Многие люди держат даже свой гроб в квартире. Наш Вильке спит в гробу, когда напьётся.

Кнопф. Не пойдёт! Там баба! Памятник останется здесь! И чтобы был в безукоризненной сохранности! Вы отвечаете! Застрахуйте его за свой счет!

Людвиг. Если вы потребуете, мы могли бы каждое утро, надев мундир, докладывать вам о нём.

Кнопф. На свете было бы больше порядка, если бы ввели прусскую дисциплину. Поэтому мы и войну проиграли! Во всем виноваты эта паршивая интеллигенция и евреи.

Людвиг. И велосипедисты.

Ризенфельд. При чём тут велосипедисты?

Людвиг. А при чём евреи?

Кнопф икает, разворачивается, чуть не падая, и уходит. Фрау Кнопф уходит домой.

Георг. Мы провернули сделку века. Кто бы мог подумать, что обелиск можно будет когда-нибудь продать!

Людвиг. Теперь он может гадить на него, сколько влезет.

Георг. По курсу доллара на сегодняшний вечер он стоит девять миллиардов. Думаешь, Кнопф будет мочиться на собственные девять миллиардов?

Людвиг. Нет.

Георг. Вот и говори о коммунизме! Собственность рождает стремление к порядку!

Людвиг. Природе понадобились миллионы лет, чтобы, развиваясь от амебы, через рыбу, лягушку, позвоночных и обезьян, создать старика Кнопфа. Действительно, Господь Бог порой усердно трудится, а получается пшик!

 

ДНЕВНИК

Мы больше не молодёжь. Мы уже не собираемся брать жизнь с бою. Мы беглецы. Мы бежим от самих себя. От своей жизни. Нам было восемнадцать лет, и мы только ещё начинали любить мир и жизнь; нам пришлось стрелять по ним. Первый же разорвавшийся снаряд попал в наше сердце. Мы отрезаны от разумной деятельности, от человеческих стремлений, от прогресса. Мы больше не верим в них. Мы верим в войну.

18 КАРТИНА

Кабинет Вернике. Людвиг и Вернике сидят за столом.

Вернике. Вы давно видели фрейлейн Терговен?

Людвиг. В церкви. А так – нет.

Вернике. Можете пока о ней больше не заботиться.

Людвиг. Отлично. Какие будут дальнейшие приказания?

Вернике. Не говорите глупостей! Это не приказания. Я делаю для своих больных то, что считаю нужным. Да вы уж не влюбились ли?

Людвиг. Влюбился? В кого же?

Вернике. В фрейлейн Терговен. В кого же еще? Ведь она прехорошенькая, чёрт побери! О такой возможности я во всей этой истории и не подумал!

Людвиг. Я тоже.

Вернике. Ну, тогда всё в порядке. (Смеётся) Хотя, это для вас не вредно.

Людвиг. А вам точно известно, что вредно и что нет? Да?

Вернике. Значит, всё-таки. Ну что ж! Возьмите сигару. Вы заметили, что уже осень?

Людвиг, молча, кивает.

Придётся дать вам некоторые объяснения. Курите.

Предлагает Людвигу сигару. Закуривают.

Дело в её мамаше! Муж рано умер, осталась вдова, молодая, красивая. Друг дома его звали Ральф или Рудольф, что-то в этом роде, в которого, видимо, давно втюрилась и дочь. Мать и друг ведут себя неосторожно, дочь ревнует, застает их в весьма интимную минуту, может быть, уже давно выслеживала их. Вы понимаете?

Людвиг. Нет.

Вернике. Значит, вот начало. Отсюда ненависть дочери, отвращение, комплекс, поиски спасения в раздвоении личности. Избегание всякой реальности и жизнь в мире грёз. Мамаша вдобавок выходит замуж за друга дома, наступает катастрофа. Теперь вам понятно?

Людвиг. Нет.

Вернике. Ведь это же так просто. Было очень трудно добраться до первопричины, но теперь… (Потирает руки)К счастью, этот второй муж матери уже не блокирует сознания. Погиб в автомобильной катастрофе три месяца назад. Следовательно, причина заболевания устранена, путь свободен. Теперь-то сообразили?

Людвиг. Да.

Вернике. Вот видите! После первой же беглой встречи с матерью и соответствующей обработки её состояние, конечно, ухудшилось. Но это и входило в мои намерения. Теперь мать, перестала быть соперницей. Обе они в каком-то смысле осиротели, обе чувствуют себя обманутыми и поэтому стали друг другу ближе. И мне больше не нужно ничего, что могло бы её отвлечь…

Людвиг. Я не нужен.

Вернике. Я знал, что вы поймете! В вас тоже ведь есть некоторая любознательность исследователя. Какое-то время вы были очень полезны, но теперь… да что это с вами? Вам слишком жарко?

Людвиг. Сигара… слишком крепкая.

Вернике. Ничуть. У этих бразильских только вид такой, а на самом деле легче не бывает.

Людвиг откладывает сигару.

Человеческий мозг! Раньше мне хотелось стать матросом, путешественником, исследователем первобытного леса – смешно! Величайшие приключения таятся здесь! (Стучит себя по лбу) Мне кажется, я и раньше вам это говорил!

Людвиг. Да, и не раз. Коньяк?

Встаёт, достает из-за книг бутылку коньяка и наливает два стакана. Людвиг не пьёт.

Это как подземные толчки, как землетрясение в океане. Исчезают острова, даже целые материки, и возникают другие.

Людвиг. А что, если произойдет вторичное землетрясение в океане? Всё вернётся?

Вернике. Может и так. Но это часто сопровождается усиливающимся идиотизмом. Вы же видели у нас и таких больных. Разве вы желаете фрейлейн Терговен такой судьбы?

Людвиг. (Встаёт) Желаю ей самого лучшего.

Вернике. Ну вот! Трудно допустить, чтобы болезнь вернулась. В этом случае для излечения необходимо было устранить причины заболевания. Всё прошло очень удачно. Вы сами убедитесь сегодня в моей правоте.

Людвиг уходит.

 

ДНЕВНИК

Пусть они говорят, пусть смеются над нами, пусть считают идиотами. Ты, запутавшаяся в паутине и изранившая себя о границы, которых другие даже не замечают. Зачем люди пристают к тебе? Зачем стремятся вернуть тебя обратно в наш мир, почему не оставляют твоё мотыльковое бытие по ту сторону всякой причины и следствия, времени и смерти? А может Вернике должен спасти тебя от безыменных страхов, которые предстояли тебе, от жабьего угасания в сумеречном тупоумии? Но уверен ли он, что не погубит тебя окончательно этими попытками или толкнет раньше времени к тому, от чего хотел бы спасти? Что он знает о полёте, о ветре, о кочующих отражениях? Разве он пил луну? Разве слышал, как кричат растения? Он смеется над этим! Разве он Бог и знает, наверное, то, что должно произойти? Каждая правота – это шаг к смерти. И тот, кто прав, всегда становится черным обелиском! Надгробным памятником!

19 КАРТИНА

Парк при сумасшедшем доме. По аллее идёт Людвиг, навстречу ему Женевьева. Она в шляпке, изящном костюме.

Людвиг. Изабелла.

Женевьева останавливается.

Женевьева. Простите, как вы сказали?

Людвиг. Просто назвал одно имя.

Женевьева. Вы, наверное, ошиблись. Меня зовут Женевьева.

Людвиг. Да, разумеется. Изабеллой звали кого-то другого. Мы иногда об этом с вами говорили.

Женевьева. Может быть. Ведь говоришь о стольких вещах. Поэтому кое-что и забываешь.

Людвиг. И ничего не помните? Ни об именах, которые ночью отпадают, ни о цветах, у которых есть голоса?

Женевьева. Стихи. Я всегда любила поэзию.

Людвиг. Разве ты меня не узнаешь? Я Рудольф.

Женевьева. Рудольф? Я долго прожила здесь. И многое забыла, извините меня. А вы тоже здесь давно?

Людвиг. Я тут не жил! Я приходил играть на органе. А потом…

Женевьева. На органе, вот как. В часовне. Как же, помню. Вы очень хорошо играли. Большое спасибо.

Молчат.

Какими холодными становятся вечера. Извините, у меня ещё много дел.

Людвиг. Уезжаете?

Женевьева. Ну да.

Людвиг. Вы рады?

Женевьева. Конечно. Ещё раз большое спасибо за вашу игру на органе.

Женевьева идёт дальше, Людвиг за ней. Какое-то время идут молча.

Кто же эта Изабелла? Кто-нибудь, с кем вы были знакомы?

Людвиг. Более ли менее.

Женевьева. Как романтично. Извините, я не сразу сообразила. За последние недели произошло так много. Так всё спуталось в голове. Так что вы хотели рассказать об Изабелле.

Людвиг. Ничего. Она умерла.

Женевьева. Умерла?! Как жалко! Простите, я не знала…

Людвиг. Ничего. Наше знакомство было слишком коротким.

Женевьева. Умерла внезапно?

Людвиг. Да, даже сама не заметила.

Женевьева протягивает руку.

Женевьева. Я искренне жалею…

Людвиг берёт её руку и держит.

Красивое имя – Изабелла. Своё я раньше ненавидела.

Людвиг. А теперь уже нет?

Женевьева. Нет.

Людвиг. Спасибо за всё.

Уходит.

Женевьева. Но за что же?

 

ДНЕВНИК

Нежная и дикая, как безумен я был, желая владеть тобой! Разве ветер запрёшь? Чем он станет? Затхлым воздухом. Иди, своим путём. Пусть твоим мужем станет офицер запаса, директор банка или герой. Иди, юность, ибо ты покидаешь только того, кто хочет тебя покинуть. Ты – знамя, которое трепещет, но не дается в руки, ты – парус в синеве небес, игра пестрых слов. Иди, моя запоздавшая, не по годам умудренная юность. Смерть не обманешь, её только можно выдержать. Тот, кто ничего не хочет удержать, владеет всем. Прощай, Изабелла! Ты не померкла и не умерла. Ты только отступила вглубь, ты отлетела. Ты здесь, но ты неуловима. Всё всегда здесь, ничто не исчезает. Прощай, Изабелла! Приветствую тебя, Изабелла! Прощай, жизнь! Приветствую тебя, жизнь!

20 КАРТИНА

Перед конторой. Ночь. Людвиг возвращается домой, на него набрасывается Вацек.

Вацек. Наконец-то я изловил тебя, мерзавец!

Людвиг. Вацек, вы спятили? Не видите, на кого напали?

Вацеу. Вижу. Отлично вижу, кто ты, сволочь! Тебе крышка!

Хватает Людвига за горло. Тот изворачивается и припечатывает Вацека к обелиску. Вацек отпускает его. Людвиг вскакивает, бежит к конторе и включает свет.

Людвиг. Что всё это значит?

Вацек медленно поднимается. Он оглушен и мотает головой. Снова бросается вперед, в руках у него нож. Людвиг прячется за обелиском. Начинают бегать вокруг него.

Вы спятили? Вас посадят за убийство?

Вацек. Я покажу тебе, как спать с моей женой!

Людвиг. Вацек! Вас обманули! Мне нет дела до вашей жены?

Вацек. Ты спишь с ней, мразь!

Людвиг. Да вы хоть свою жену спросите, идиот!

Вацек. Я зарежу тебя!

Людвиг хватает с подоконника конторы осколок мрамора и кидает в Вацека. Попадает в бровь над левым глазом.

Людвиг. Вацек, вы ошибаетесь. Плевать мне на вашу жену! Слышите? Плевать!

Движения Вацека немного замедлились, его левый глаз залит кровью. Людвиг пинает его под коленку. Вацек останавливается, держа нож наготове.

Слушайте! Не двигайтесь! Давайте на минуту объявим перемирие. Можем потом продолжить, и я выбью вам второй глаз! Спокойно! (Медленно) Ни… чего… меж… ду… мной… и… ва… шей… же… ной… нет! Она меня не интересует!

Вацек дёргается.

Стоп! У меня своя девушка есть. Сейчас покажу! У меня и фото есть!

Вацек делает выпад. Они снова бегают вокруг обелиска. Людвиг нащупывает в кармане бумажник, достаёт его. Из бумажника веером вылетают бумажные деньги. Находит фотографию Герды, показывает издалека Вацеку.

Видите? Разве это ваша жена? Посмотрите-ка внимательнее! Прочтите надпись!

Людвиг кладёт фотографию на обелиск.

Слушайте, верблюд! Когда у человека есть такая девушка, неужели он будет бегать за вашей женой?

Вацек делает резкий выпад, потом останавливается.

Вацек. Но ведь кто-то спит с ней!

Людвиг. Ерунда! Ваша жена верна вам!

Вацек. А почему она торчит здесь постоянно?

Людвиг. Понятия не имею. Может, говорила из конторы по телефону. Женщины любят трепаться по телефону. Поставьте ей телефон!

Вацек. Она и ночью сюда ходит!

Людвиг. Она недавно была здесь ночью, когда фельдфебеля Кнопфа принесли домой. А обычно она ведь работает по ночам в «Красной мельнице».

Вацек. Это она так говорит, но…

Опускает руку с ножом. Людвиг берёт фотографию Герды и подходит к Вацеку.

Людвиг. Вот. Теперь можете колоть и резать меня, сколько душе угодно. Но мы можем и поговорить. Чего вы хотите? Заколоть ни в чем не повинного человека?

Вацек. Это нет, но… вдова Конерсман сказала, что Лиза каждую ночь шастает в ваш дом.

Людвиг. И заподозрила меня?

Вацек кивает.

Ясно. Слушайте, у вашей жены есть красно-рыжий широкий плащ наподобие накидки?

Вацек. Есть. И что же?

Людвиг. У моей девушки – такой же. Сейчас они очень в моде. Ну, а старуха Конерсман полуслепая, вот вам и разгадка. Она их спутала. Моя девушка несколько раз приходила сюда. Надеюсь, она имеет право прийти или нет?

Вацек кивает.

Ну вот. И поэтому вы человека чуть не зарезали?

Вацек тяжело опускается на ступеньки крыльца.

Вацек. Ты тоже потрепал меня, дружище.

Людвиг. Глаз цел? Если будете продолжать в том же духе, скоро попадёте в тюрьму.

Вацек. Такая уж у меня натура.

Людвиг. Заколите себя, если так неймётся. Это избавит вас от многих неприятностей.

Вацек. Я с ума схожу по этой женщине. А она меня терпеть не может.

Людвиг садится рядом.

А всё мое ремесло! Она ненавидит этот запах, дружище. Но ведь если режешь лошадей, от тебя пахнет кровью!

Людвиг. А у вас нет другого костюма? Чтобы переодеться после бойни?

Вацек. Нельзя. Другие мясники подумают, что я хочу быть лучше их. Да и запах всё равно не вытравишь.

Людвиг. А если хорошенько мыться?

Вацек. Где? Утром, когда я возвращаюсь, бани ещё закрыты. А на бойне только шланги, чтобы мыть пол.

Людвиг. А как насчет одеколона?

Вацек. Другие мясники решат, что я гомик.

Людвиг. А, если переменить профессию?

Вацек. Я ничего другого не умею.

Людвиг. Торговать лошадьми. Это близко.

Вацек качает головой. Некоторое время сидят молча.

Зарабатываете хорошо?

Вацек. Неплохо.

Людвиг. Тогда есть шансы. Ходите каждые два дня в городские бани, потом нужен новый костюм, который вы будете носить только дома, несколько сорочек, один-два галстука. В новом костюме чувствуешь себя гораздо увереннее.

Вацек. Правда?

Людвиг. Правда.

Вацек. (Встаёт) Хорошо. Завтра пойду в баню. Я хотел заказать себе мундир штурмовика… их как раз сейчас выпускают в Мюнхене.

Людвиг. У этого мундира нет будущего. Элегантный двубортный темно-серый костюм лучше.

Вацек. Куплю и то и другое. Ты не сердись на меня, брат, что я хотел зарезать тебя.

Людвиг. Братья частенько убивают друг друга.

Вацек. За это я пришлю завтра большой кусок первоклассной конской колбасы.

Уходит.

 

ДНЕВНИК

Город Верденбрюк во время войны так сильно разбомбили, что не уцелело почти ни одного дома. Я искал знакомые улицы, но заплутался в городе, где прожил так долго. Кругом были одни развалины, а из прежних знакомых я не нашел никого. В лавчонке, неподалеку от вокзала, я купил несколько открыток с довоенными видами города. Это всё, что от него осталось…

21 КАРТИНА

Контора. Людвиг и Георг. На столе лежит красная конская колбаса.

Георг. Ты ешь её?

Людвиг. Не соскакивай с темы. Во Франции мы ели конину и похуже. Конерсманша будет шпионить и дальше. Стоит игра свеч?

Георг достаёт сигару.

Георг. Лиза обманывает не только его, но и меня. Она сама мне призналась, хотя я и не спрашивал. Не желает, чтобы между нами был какой-нибудь обман.

Людвиг. А ты?

Георг. Что вообще значит слово «изменять»? Оно обычно употребляется только теми, кому изменяют. С каких пор чувство имеет какое-либо отношение к морали? Измена? Какое вульгарное название для тончайшей, высшей неудовлетворенности, для поисков всё большего, большего… Разве я не этому учил тебя?

В окно виден Вацек. Он подстрижен, одет в коричневый мундир, на рукаве повязка со свастикой, идёт к своему дому. Людвиг показывает на него.

Людвиг. Вон тот коротконогий крепкий мужчина с шишкой на лбу, который сейчас входит в ворота, только что побывавший в бане мясник Вацек. Он подстригся и благоухает одеколоном.

Георг. Ты побратался с Вацеком. Для твоей совести в этом конфликт?

Людвиг. Нет. Он – нацист. Факт, аннулирующий братство. Но он хочет понравиться своей жене. Разве тебя это не трогает?

Георг. Конечно. Но он своей жене никогда не сможет понравиться.

Людвиг. Почему же она вышла за него?

Георг. Она очень голодала во время войны, а он добывал мясо!

Людвиг. Почему же она теперь от него не уйдёт?

Георг. Он обещал уничтожить её семью. Она так говорит.

Людвиг. И ты веришь?

Георг. Верить очень удобно.

Людвиг. Хорошо. Но как же быть с ножом Вацека? И с глазами Конерсманихи?

Георг. И то и другое очень огорчительно. А Вацек идиот, не ценит своего счастья. Если Лиза перестанет ему изменять, она будет вымещать злость на нём. Сам взвоет.

По улице идёт Ризенфельд.

Людвиг. А вот и Ризенфельд.

Ризенфельд. (Входя) Доброе утро, молодые люди.

Георг. Вы явились как раз вовремя, чтобы поблагодарить нас. Наш молодой идеалист вчера из-за вас дрался на дуэли. Американская дуэль – нож против куска мрамора.

Ризенфельд. Что такое?

Георг. Господин Вацек, муж вашей дамы Лизы, которую вы преследуете букетами, решил, что эти подношения идут от моего товарища, и подстерёг его с ножом.

Ризенфельд. Опять врёте?

Георг. На этот раз – нет.

Ризенфельд. Пусть уезжает!

Людвиг. Кто? Вацек?

Ризенфельд. Вы!

Людвиг. А почему не вы? Или вы оба?

Ризенфельд. Вацек опять будет драться. Вы – естественная жертва. На нас он не подумает. Мы уже старые и лысые. Значит, уехать надо вам. Понятно?

Людвиг. Нет.

Ризенфельд. Вы и так собирались уехать.

Людвиг. Не из-за Лизы.

Ризенфельд. Как насчёт сотрудника газеты в Берлине. Вначале будете немного зарабатывать, но на жизнь хватит. А там видно будет.

Людвиг. Вы мне предлагаете?..

Ризенфельд. Вы же спрашивали, не знаю ли я чего-нибудь подходящего для вас! Что ж, у Ризенфельда есть связи. И я могу вам кое-что обещать. Поэтому и заехал. Первого января тысяча девятьсот двадцать четвертого года можете приступать. Должность скромная. Зато в Берлине. Решено?

Георг. Стоп! Он обязан предупредить об уходе за пять лет.

Ризенфельд. Ну, так он смоется, не предупредив.

Георг. Сколько он будет получать?

Ризенфельд. Двести марок.

Людвиг. Двести марок! Разве такие деньги ещё существуют?

Ризенфельд. Снова будут существовать.

Людвиг. Где? В Новой Зеландии?

Ризенфельд. В Германии. Ржаная марка. Ничего не слышали?

Георг. Слухи ходят о новой валюте: марка равная мере ржи. Но последние годы было так много всяких слухов, что им уже никто не верит.

Ризенфельд. На этот раз – правда. У меня проверенные источники. А потом ржаную марку заменят золотой. Таково решение правительства.

Георг. Правительство само виновато в девальвации.

Ризенфельд. Может быть. Но теперь вопрос решён. У него больше нет долгов. Один биллион инфляционных марок будет равняться одной золотой марке.

Людвиг. А потом золотая марка опять начнет падать, да? И мы опять начнем плясать от печки?

Ризенфельд. Так вы хотите или не нет?

Людвиг смотрит на Георга, потом опускает голову.

Людвиг. Хочу…

Ризенфельд. Вот это разумно.

Георг. За это надо выпить.

Людвиг поднимает голову.

Ты же нам жизнь спас!

Ризенфельд. Почему нам?

Георг. Отдельного человека спасти нельзя. С ним всегда связано несколько других.

Людвиг. (Георгу) Ты приедешь ко мне в гости. И тогда я познакомлю тебя с берлинскими цыпочками.

Ризенфельд. Всё это мечты, молодые люди. Где же вино?

Георг достаёт бутылку вина, бокалы. Наливает в стаканы.

Ризенфельд. За ваш клуб спасателей жизней.

Георг. Такое уж время. За эти годы жизнь многих была спасена. А многих нет.

Ризенфельд залпом выпивает свой стакан. Встаёт.

Ризенфельд. Хватит с меня этой болтовни о спасении жизни. Мне пора.

Георг. Больше не посылайте цветов, Ризенфельд.

Ризенфельд неопределённо кивает. Уходит.

Твоё здоровье! Ведь когда-нибудь ты все равно уехал бы! Мы прожили намного больше, чем можно было предполагать в семнадцатом году.

Людвиг отдаёт честь. Пьют. Мимо окон бежит Мальчик-газетчик.

Мальчик. «Конец инфляции: один биллион – одна марка!» «Один биллион – одна марка!» «Конец инфляции…»

Георг жестом подзывает к себе Мальчика, покупает газету, раскрывает, читает.

Людвиг. И?

Георг. Кажется, гигантский мыльный пузырь действительно лопнул.

Людвиг. Кто-нибудь пустит новый мыльный пузырь, ещё огромнее.

Георг. Всё может быть.

Открывает чемодан с деньгами.

Возьми себе, что хочешь. Миллионы, миллиарды. Это был сон. Правда?

Из своего окна высовывается Кнопф.

Кнопф. Эй, вы! За двенадцать биллионов вы можете взять обратно мой памятник.

Георг. Мы предлагаем восемь марок. Да и то только до полудня.

Кнопф. Что такое?!

Георг. Восемь марок, господин Кнопф. А после обеда только шесть. Курс падает.

Кнопф. Негодяи! Вы это нарочно подстроили! Чтобы меня ограбить! Но я не продам его! Я дождусь следующей инфляции! Будьте вы прокляты, мародёры. Пусть лучше памятник останется у меня навеки.

Захлопывает окно.

Георг. Кажется, в воздухе вообще запахло драками. Выпьем за это.

Людвиг. Держи знамя высоко, Георг! Ты же знаешь – мы бессмертны.

Георг. Верно. А ты не падай духом. Тебя так часто спасали, что ты просто обязан пробиться.

Людвиг. Ясно. Хотя бы ради тех, кто не был спасён.

Георг. Просто потому, что ты живёшь.

КОНЕЦ

Июль 2023 г.